Я впал в мрачность от слов Попа; он уже отошел.
-- С вами говорит Ганувер, -- сказал Дюрок; встав, я подошел к качалке.
Теперь я лучше рассмотрел этого человека, с блестящими, черными глазами, рыжевато-курчавой головой и грустным лицом, на котором появилась редкой красоты тонкая и немного больная улыбка. Он всматривался так, как будто хотел порыться в моем мозгу, но, видимо, говоря со мной, думал о своем, очень, может быть, неотвязном и трудном, так как скоро перестал смотреть на меня, говоря с остановками: -- Так вот, мы это дело обдумали и решили, если ты хочешь. Ступай к Попу, в библиотеку, там ты будешь разбирать... -- Он не договорил, что разбирать. -- Нравится он вам, Поп? Я знаю, что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну, иди. Не бери себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все в порядке.
Я тронулся, Ганувер улыбнулся, потом крепко сжал губы и вздохнул. Ко мне снова подошел Дюрок, желая что-то сказать, как раздался голос Дигэ:
-- Этот молодой человек не в меру строптив. Я не знал, что она хотела сказать этим. Уходя с Попом, я отвесил общий поклон и, вспомнив, что ничего не сказал Гануверу, вернулся. Я сказал, стараясь не быть торжественным, но все же слова мои прозвучали, как команда в игре в солдатики.
-- Позвольте принести вам искреннюю благодарность. Я очень рад работе, эта работа мне очень нравится. Будьте здоровы.
Затем я удалился, унося в глазах добродушный кивок Ганувера и думая о молодой даме с глазами в тени. Я мог бы теперь без всякого смущения смотреть в ее прихотливо-красивое лицо, имевшее выражение, как у человека, которому быстро и тайно шепчут на ухо.
IV
Мы перешли электрический луч, падавший сквозь высокую дверь на ковер неосвещенной залы, и, пройдя далее коридором, попали в библиотеку. С трудом удерживался я от желания идти на носках -- так я казался сам себе громок и неуместен в стенах таинственного дворца. Нечего говорить, что я никогда не бывал не только в таких зданиях, хотя о них много читал, но не был даже в обыкновенной красиво обставленной квартире. Я шел разинув рот. Поп вежливо направлял меня, но, кроме "туда", "сюда", не говорил ничего. Очутившись в библиотеке -- круглой зале, яркой от света огней, в хрупком, как цветы, стекле, -- мы стали друг к другу лицом и уставились смотреть, -- каждый на новое для него существо. Поп был несколько в замешательстве, но привычка владеть собой скоро развязала ему язык.
-- Вы отличились, -- сказал он, -- похитили судно; славная штука, честное слово!
-- Едва ли я рисковал, -- ответил я, -- мой шкипер, дядюшка Гро, тоже, должно быть, не в накладе. А скажите, почему они так торопились?
-- Есть причины! -- Поп подвел меня к столу с книгами и журналами. -- Не будем говорить сегодня о библиотеке, -- продолжал он, когда я уселся. -- Правда, что я за эти дни все запустил, -- материал задержался, но нет времени. Знаете ли вы, что Дюрок и другие в восторге? Они находят вас ". вы... одним словом, вам повезло. Имели ли вы дело с книгами?
-- Как же, -- сказал я, радуясь, что могу, наконец, удивить этого изящного юношу. -- Я читал много книг.
Возьмем, например, "Роб-Роя" или "Ужас таинственных гор"; потом "Всадник без головы"...
-- Простите, -- перебил он, -- я заговорился, но должен идти обратно. Итак, Санди, завтра мы с вами приступим к делу, или, лучше, -- послезавтра. А пока я вам покажу вашу комнату.
-- Но где же я и что это за дом?
-- Не бойтесь, вы в хороших руках, -- сказал Поп. -- Имя хозяина Эверест Ганувер, я -- его главный поверенный в некоторых особых делах. Вы не подозреваете, каков этот дом.
-- Может ли быть, -- вскричал я, -- что болтовня на "Мелузине" сущая правда?
Я рассказал Попу о вечернем разговоре матросов.
-- Могу вас заверить, -- сказал Поп, -- что относительно Ганувера все это выдумка, но верно, что такого другого дома нет на земле. Впрочем, может быть, вы завтра увидите сами. Идемте, дорогой Санди, вы, конечно, привыкли ложиться рано и устали. Осваивайтесь с переменой судьбы.
"Творится невероятное", -- подумал я, идя за ним в коридор, примыкавший к библиотеке, где были две двери.
-- Здесь помещаюсь я, -- сказал Поп, указывая одну дверь, и, открыв другую, прибавил: -- А вот ваша комната. Не робейте, Санди, мы все люди серьезные и никогда не шутим в делах, -- сказал он, видя. что я, смущенный, отстал. -- Вы ожидаете, может быть, что я введу вас в позолоченные чертоги (а я как раз так и думал)? Далеко нет. Хотя жить вам будет здесь хорошо.
Действительно, это была такая спокойная и большая комната, что я ухмыльнулся. Она не внушала того доверия, какое внушает настоящая ваша собственность, например, перочинный нож, но так приятно охватывала входящего. Пока что я чувствовал себя гостем этого отличного помещения с зеркалом, зеркальным шкапом, ковром и письменным столом, не говоря о другой мебели. Я шел за Попом с сердцебиением. Он толкнул дверь вправо, где в более узком пространстве находилась кровать и другие предметы роскошной жизни. Все это с изысканной чистотой и строгой приветливостью призывало меня бросить последний взгляд на оставляемого позади дядюшку Гро.
-- Я думаю, вы устроитесь, -- сказал Поп, оглядывая помещение. -- Несколько тесновато, но рядом библиотека, где вы можете быть сколько хотите. Вы пошлете за своим чемоданом завтра.
-- О да, -- сказал я, нервно хихикнув. -- Пожалуй, что так. И чемодан и все прочее.
-- У вас много вещей? -- благосклонно спросил он.
-- Как же! -- ответил я. -- Одних чемоданов с воротничками и смокингами около пяти.
-- Пять?.. -- Он покраснел, отойдя к стене у стола, где висел шнур с ручкой, как у звонка. -- Смотрите, Санди, как вам будет удобно есть и пить: если вы потянете шнур один раз, -- по лифту, устроенному в стене, поднимется завтрак. Два раза -- обед, три раза -- ужин; чай, вино, кофе, папиросы вы можете получить когда угодно, пользуясь этим телефоном. -- Он растолковал мне, как звонить в телефон, затем сказал в блестящую трубку: -- Алло! Что? Ого, да, здесь новый жилец. -- Поп обернулся ко мне. -- Что вы желаете?
-- Пока ничего, -- сказал я с стесненным дыханием. -- Как же едят в стене?
-- Боже мой! -- Он встрепенулся, увидев, что бронзовые часы письменного стола указывают 12. -- Я должен идти. В стене не едят, конечно, но... но открывается люк, и вы берете. Это очень удобно, как для вас, так и для слуг... Решительно ухожу, Санди. Итак, вы -- на месте, и я спокоен. До завтра.
Поп быстро вышел; еще более быстрыми услышал я в коридоре его шаги.
V
Итак, я остался один.
Было от чего сесть. Я сел на мягкий, предупредительно пружинистый стул; перевел дыхание. Потикиванье часов вело многозначительный разговор с тишиной.
Я сказал: "Так, здорово. Это называется влипнуть. Интересная история". Обдумать что-нибудь стройно у меня не было сил. Едва появилась связная мысль, как ее честью просила выйти другая мысль. Все вместе напоминало кручение пальцами шерстяной нитки. Черт побери! -- сказал я наконец, стараясь во что бы то ни стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную твердость. Получилась смятость и рыхлость. Я обошел комнату, механически отмечая: -- Кресло, диван, стол, шкап, ковер, картина, шкап, зеркало, -- Я заглянул в зеркало. Там металось подобие франтоватого красного мака с блаженно-перекошенными чертами лица. Они достаточно точно отражали мое состояние. Я обошел все помещение, снова заглянул в спальню, несколько раз подходил к двери и прислушивался, не идет ли кто-нибудь, с новым смятением моей душе. Но было тихо. Я еще не переживал такой тишины -- отстоявшейся, равнодушной и утомительной. Чтобы как-нибудь перекинуть мост меж собой и новыми ощущениями, я вынул свое богатство, сосчитал монеты, -- тридцать пять золотых монет, -- но почувствовал себя уже совсем дико. Фантазия моя обострилась так, что я отчетливо видел сцены самого противоположного значения. Одно время я был потерянным наследником знатной фамилии, которому еще не находят почему-то удобным сообщить о его величии. Контрастом сей блистательной гипотезе явилось предположение некой мрачной затеи, и я не менее основательно убедил себя, что стоит заснуть, как кровать нырнет в потайной трап, где при свете факелов люди в масках приставят мне к горлу отравленные ножи. В то же время врожденная моя предусмотрительность, держа в уме все слышанные и замеченные обстоятельства, тянула к открытиям по пословице "куй железо, пока горячо", Я вдруг утратил весь свой жизненный опыт, исполнившись новых чувств с крайне занимательными тенденциями, но вызванными все же бессознательной необходимостью действия в духе своего положения.
Слегка помешавшись, я вышел в библиотеку, где никого не было, и обошел ряды стоящих перпендикулярно к стенам шкапов. Время от времени я нажимал что-нибудь: дерево, медный гвоздь, резьбу украшений, холодея от мысли, что потайной трап окажется на том месте, где я стою. Вдруг я услышал шаги, голос женщины, сказавший: "Никого нет", -- и голос мужчины, подтвердивший это угрюмым мычанием. Я испугался -- метнулся, прижавшись к стене между двух шкапов, где еще не был виден, но, если бы вошедшие сделали пять шагов в эту сторону, -- новый помощник библиотекаря, Санди Пруэль, явился бы их взору, как в засаде. Я готов был скрыться в ореховую скорлупу, и мысль о шкапе, очень большом, с глухой дверью без стекол была при таком положении совершенно разумной. Дверца шкапа не была прикрыта совсем плотно, так что я оттащил ее ногтями, думая хотя стать за ее прикрытием, если шкап окажется полон. Шкап должен был быть полон, -- в этом я давал себе судорожный отчет, и, однако, он оказался пуст, спасительно пуст. Его глубина была достаточной, чтобы стать рядом троим. Ключи висели внутри. Не касаясь их, чтобы не звякнуть, я притянул дверь за внутреннюю планку, отчего шкап моментально осветился, как телефонная будка. Но здесь не было телефона, не было ничего. Одна лакированная геометрическая пустота. Я не прикрыл двери плотно, опять-таки опасаясь шума, и стал, весь дрожа, прислушиваться. Все это произошло значительно быстрее, чем сказано, и, дико оглядываясь в своем убежище, я услышал разговор вошедших людей.