Она визгливо, урывками, смеялась тому, что происходило на дворе. Арестантка эта, прозывавшаяся Хорошавкой за свое щегольство, судилась за кражу и поджог. Позади их стояла в очень грязной серой рубахе жалкого вида худая, жилистая и с огромным животом беременная женщина, судившаяся за укрывательство кражи. Женщина эта молчала, но все время одобрительно и умиленно улыбалась на то, что происходило на дворе. Четвертая, стоявшая у окна, была отбывающая наказание за корчемство невысокая, коренастая деревенская женщина с очень выпуклыми глазами и добродушным лицом. Женщина эта - мать мальчишки, игравшего с старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что не с кем было оставить их, - так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты. Дочка же ее, семилетняя девочка с распущенными белыми волосами, стоя в одной рубашонке рядом с рыжей и ухватившись худенькой маленькой ручонкой за ее юбку, с остановившимися глазами внимательно вслушивалась в те ругательные слова, которыми перекидывались женщины с арестантами, и шепотом, как бы заучивая, повторяла их. Двенадцатая арестантка была дочь дьячка, утопившая в колодце прижитого ею ребенка. Это была высокая, статная девушка с спутанными волосами, выбивавшимися из недлинной толстой русой косы, и остановившимися выпуклыми глазами. Она, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в одной грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены. XXXI
Когда загремел замок и Маслову впустили в камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову.
- Э, эхма! Вернулась. А я таки думала, что оправят, - сказала она своим хриплым, басистым, почти мужским голосом. - Видно, закатали.
Она сняла очки и положила свое шитье рядом на нары.
- Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще и денег надают, под какой час попадешь, - тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. - АН, вот оно что. Видно, сгад наш не в руку. Господь, видно, свое, касатка, - не умолкая, вела она свою ласковую и благозвучную речь.
- Ужли ж присудили? - спросила Федосья, с сострадательной нежностью глядя на Маслову своими детскими ясно-голубыми глазами, и все веселое молодое лицо ее изменилось, точно она готова была заплакать.
Маслова ничего не отвечала и молча прошла к своему месту, второму с края, рядом с Кораблевой, и села на доски нар.
- Я чай, и не поела, - сказала Федосья, вставая и подходя к Масловой.
Маслова, не отвечая, положила калачи на изголовье и стала раздеваться: сняла пыльный халат и косынку с курчавящихся черных волос и села.
Игравшая на другом конце нар с мальчиком горбатая старушка подошла тоже и остановилась против Масловой.
- Тц, тц, тц! - жалостливо покачав головой, защелкала она языком.
Мальчишка подошел тоже за старушкой и, широко открыв глаза и выпятив уголком верхнюю губу, уставился на калачи, которые принесла Маслова. Увидав все эти сочувственные лица после всего того, что с ней было нынче, Масловой захотелось плакать, и у ней задрожали губы. Но она старалась удержаться и удерживалась до тех пор, пока не подошла старушка и мальмишка. Когда же она услыхала доброе, жалостливое тцыканье старушки и, главное, когда встретилась глазами с мальчишкой, переведшим свои серьезные глаза с калачей на нее, она уже не могла удерживаться. Все лицо ее задрожало, и она разрыдалась.
- Я говорила: добывай защитника настоящего, - сказала Кораблева. - Что же, на высылку? - спросила она.
Маслова хотела ответить и не могла, а, рыдая, достала из калача коробку с папиросами, на которой была изображена румяная дама в очень высокой прическе и с открытой треугольником грудью, и подала ее Кораблевой. Кораблева поглядела на картинку, покачала неодобрительно головой, преимущественно на то, что Маслова так дурно тратила деньги, и, достав одну папироску, закурила ее о лампу, затянулась сама, а потом сунула Масловой. Маслова, не переставая плакать, жадно стала раз за разом втягивать в себя и выпускать табачный дым.
- Каторга, - проговорила она, всхлипывая.
- Не боятся они бога, мироеды, кровопийцы проклятые, - проговорила Кораблева. - Ни за что засудили девку.
В это время среди оставшихся у окон женщин раздался раскат хохота. Девочка тоже смеялась, и ее тонкий детский смех сливался с хриплым и визгливым смехом других трех. Арестант со двора что-то сделал такое, что подействовало так на смотревших в окна.
- Ах, кобель бритый! Что делает, - проговорила рыжая и, колеблясь всем жирным телом, прижавшись лицом к решеткам, закричала бессмысленно неприличные слова.
- То-то шкура барабанная! Чего гогочет! - сказала Кораблева, покачав головою на рыжую, и опять обратилась к Масловой: - Много ли годов?
- Четыре, - сказала Маслова, и слезы полились так обильно из ее глаз, "то одна попала на папиросу.
Маслова сердито скомкала, бросила ее и взяла Другую.
Сторожиха, хотя и не курившая, тотчас же подняла окурок и стала расправлять его, не переставая разговаривать.
- Видно, и вправду, касатка, - говорила она, - правду-то боров сжевал. Делают, что хотят. Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует мое сердце, заедят они ее, сердешную, так и вышло, - говорила она, с удовольствием слушая звук своего голоса.
В это время арестанты уж все прошли через двор, и женщины, переговаривавшиеся с ними, отошли от окон и тоже подошли к Масловой. Первая подошла пучеглазая корчемница с своей девочкой.
- Что же дюже строго? - спросила она, подсаживаясь к Масловой и продолжая быстро вязать чулок.
- Оттого и строго, что денег нет. Были бы денежки да хорошего ловчака нанять, небось оправдали бы, - сказала Кораблева. - Тот, как бишь его, лохматый, носастый, - тот, сударыня моя, из воды сухого выведет. Кабы его взять.
- Как же, взяла, - оскалив зубы, сказала подсевшая к ним Хорошавка, - тот меньше тысячи и плюнуть тебе не возьмет.
- Да уж, видно, такая твоя планида, - вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. - Легко ли: отбил жену у малого, да его же вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, - начала она в сотый раз рассказывать свою историю. - От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума - так тюрьма.
- Видно, у них все так, - сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в голове. - "Зачем вином торгуешь?" - А чем же детей кормить? - говорила она, продолжая свое привычное дело.
Эти слова корчемницы напомнили Масловой о вине.
- Винца бы, - сказала она Кораблевой, утирая рукавами рубахи слезы и только изредка всхлипывая.
- Гамырки? Что ж, давай, - сказала Кораблева.
XXXII
Маслова достала из калача же деньги и подала Кораблевой купон. Кораблева взяла купон, посмотрела и, хотя не знала грамоте, поверила все знавшей Хорошавке, что бумажка эта стоит два рубля пятьдесят копеек, и полезла к отдушнику за спрятанной там склянкой с вином. Увидав это, женщины - не соседки по нарам - отошли к своим местам. Маслова между тем вытряхнула пыль из косынки и халата, влезла на нары и стала есть калач.
- Я тебе чай берегла, да остыл небось, - сказала ей Федосья, доставая с полки обернутый онучей жестяной чайник и кружку.
Напиток был совсем холоден и отзывался больше жестью, чем чаем, но Маслова налила кружку и стала запивать калач.
- Финашка, на, - крикнула она и, оторвав кусок калача, дала смотревшему ей в рот мальчику.
Кораблиха между тем подала склянку с вином и кружку. Маслова предложила Кораблевой и Хорошавке. Эти три арестантки составляли аристократию камеры, потому что имели деньги и делились тем, что имели.
Через несколько минут Маслова оживилась и бойко рассказывала про суд, передразнивая прокурора, и то, что особенно поразило ее в суде. В суде все смотрели на нее с очевидным удовольствием, рассказывала она, и то и дело нарочно для этого заходили в арестантскую.
- Конвойный, и то говорит: "Это все тебя смотреть ходят". Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, - говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. - Тоже - артисты.
- Да уж это как есть, - подхватила сторожиха, и тотчас полилась ее певучая речь. - Это как мухи на сахар. На что другое их нет, а на это их взять. Хлебом не корми ихнего брата...
- А то и здесь, - перебила ее Маслова. - Тоже и здесь попала я. Только меня привели, а тут партия с вокзала. Так так одолели, что не знала, как отделаться. Спасибо, помощник отогнал. Один пристал так, что насилу отбилась.
- А какой из себя? - спросила Хорошавка,
- Черноватый, с усами.
- Должно, он.
- Кто он?
- Да Щеглов. Вот, что сейчас прошел.
- Какой такой Щеглов?
- Про Щеглова не знает! Щеглов два раза с каторги бегал. Теперь поймали, да он уйдет. Его и надзиратели боятся, - говорила Хорошавка, передававшая записки арестантам и знавшая все, что делается в тюрьме. - Беспременно уйдет.
- А уйдет, нас с собой не возьмет, - сказала Кораблева. - А ты лучше вот что скажи, - обратилась она к Масловой, - что тебе аблакат сказал об прошении, ведь теперь подавать надо?