Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно.
Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов. Перемены эти происходили в нем и от физических и от духовных причин. И такая перемена произошла в нем теперь.
То чувство торжественности и радости обновления, которое он испытывал после суда и после первого свидания с Катюшей, прошло совершенно и заменилось после последнего свидания страхом, даже отвращением к ней. Он решил, что не оставит ее, не изменит своего решения жениться на ней, если только она захочет этого; но это было ему тяжело и мучительно.
На другой день своего посещения Масленникова он опять поехал в острог, чтобы увидать ее.
Смотритель разрешил свидание, но не в конторе и не в адвокатской, а в женской посетительской. Несмотря на свое добродушие, смотритель был сдержаннее, чем прежде, с Нехлюдовым; очевидно, разговоры с Масленниковым имели последствием предписание большей осторожности с этим посетителем.
- Видеться можно, - сказал он, - только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас... А что насчет перевода ее в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама не хочет, говорит: "Очень мне нужно за паршивцами горшки выносить..." Ведь это, князь, такой народ, - прибавил он.
Нехлюдов ничего не отвечал и попросил допустить его к свиданию. Смотритель послал надзирателя, и Нехлюдов вошел за ним в пустую женскую посетительскую.
Маслова уже была там и вышла из-за решетки тихая и робкая. Она близко подошла к Нехлюдову и, глядя мимо него, тихо сказала:
- Простите меня, Дмитрий Иванович, я нехорошо говорила третьего дня.
- Не мне прощать вас... - начал было Нехлюдов.
- Но только все-таки вы оставьте меня, - прибавила она, и в страшно скосившихся глазах, которыми она взглянула на него, Нехлюдов прочел опять напряженное и злое выражение.
- Зачем же мне оставить вас?
- Да уж так.
- Отчего так?
Она посмотрела на него опять тем же, как ему показалось, злым взглядом.
- Ну, так вот что, - сказала она. - Вы меня оставьте, это я вам верно говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, - сказала она дрожащими губами и замолчала. - Это верно. Лучше повешусь.
Нехлюдов чувствовал, что в этом отказе ее была ненависть к нему, непрощенная обида, но было что-то и другое - хорошее и важное. Это в совершенно спокойном состоянии подтверждение своего прежнего отказа сразу уничтожило в душе Нехлюдова все его сомнения и вернуло его к прежнему серьезному, торжественному и умиленному состоянию.
- Катюша, как я сказал, так и говорю, - произнес он особенно серьезно. - Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, гак же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
- Это ваше дело, я больше говорить не буду, - сказала она, и опять губы ее задрожали.
Он тоже молчал, чувствуя себя не в силах говорить.
- Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, - сказал он, наконец оправившись. - Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, бог даст, отменят приговор.
- И не отменят - все равно. Я не за это, так за другое того стою... - сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. - Ну что же, видели Меньшова? - спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. - Правда ведь, что они не виноваты?
- Да, я думаю.
- Такая чудесная старушка, - сказала она.
Он рассказал ей все, что узнал от Меньшова, и спросил, не нужно ли ей чего; она ответила, что ничего не нужно.
Они опять помолчали.
- Ну, а насчет больницы, - вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, - если вы хотите, я пойду и вина тоже не буду пить...
Нехлюдов молча посмотрел ей в глаза. Глаза ее улыбались.
- Это очень хорошо, - только мог сказать он и простился с нею.
"Да, да, она совсем другой человек", - думал Нехлюдов, испытывая после прежних сомнений совершенно новое, никогда не испытанное им чувство уверенности в непобедимости любви.
Вернувшись после этого свидания в свою вонючую камеру, Маслова сняла халат и села на свое место нар, опустив руки на колена. В камере были только: чахоточная владимирская с грудным ребенком, старушка Меньшова и сторожиха с двумя детьми. Дьячкову дочь вчера признали душевнобольной и отправили в больницу. Остальные же все женщины стирали. Старушка лежала на нарах и спала; дети были в коридоре, дверь в который была отворена. Владимирская с ребенком на руках и сторожиха с чулком, который она не переставала вязать быстрыми пальцами, подошли к Масловой.
- Ну, что, повидались? - спросили они.
Маслова, не отвечая, сидела на высоких нарах, болтая не достающими до полу ногами.
- Чего рюмишь? - сказала сторожиха. - Пуще всего не впадай духом. Эх, Катюха! Ну! - сказала она, быстро шевеля пальцами.
Маслова не отвечала.
- А наши стирать пошли. Сказывали, нынче подаяние большое. Наносили много, говорят, - сказала владимирская.
- Финашка! - закричала сторожиха в дверь. - Куда, постреленок, забежал.
И она вынула одну спицу и, воткнув ее в клубок и чулок, вышла в коридор.
В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
- Что ж, али что не ладно? - спросила Федосья, своими ясными голубыми глазами любовно глядя на Маслову. - А вот нам к чаю, - и она стала укладывать калачи на полочку.
- Что ж, или раздумал жениться? - сказала Кораблева.
- Нет, не раздумал, да я не хочу, - сказала Маслова. - Так и сказала.
- Вот и дура! - сказала своим басом Кораблева.
- Что ж, коли не жить вместе, на кой ляд жениться? - сказала Федосья.
- Да ведь вот твой муж идет же с тобой, - сказала сторожиха.
- Что ж, мы с ним в законе, - сказала Федосья. - А ему зачем закон принимать, коли не жить?
- Во дура! Зачем? Да женись он, так он озолотит ее.
- Он сказал: "Куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду", - сказала Маслова. - Поедет - поедет, не поедет - не поедет. Я просить не стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, - продолжала она, - только все-таки не нуждаюсь я им.
- Известное дело! - вдруг согласилась Кораблева, разбирая свой мешок и, очевидно, думая о другом. - Что же, винца выпьем?
- Я не стану, - отвечала Маслова. - Пейте сами.
Конец первой части
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
I
Через две недели дело могло слушаться в сенате, и к этому времени Нехлюдов намеревался поехать в Петербург и в случае неудачи в сенате подать прошение на высочайшее имя, как советовал составивший прошение адвокат. В случае оставления жалобы без последствий, к чему, по мнению адвоката, надо быть готовым, так как кассационные поводы очень слабы, партия каторжных, в числе которых была Маслова, могла отправиться в первых числах июня, и потому для того, чтобы приготовиться к поездке за Масловой в Сибирь, что было твердо решено Нехлюдовым, надо было теперь же съездить по деревням, чтобы устроить там свои дела.
Прежде всего Нехлюдов поехал в Кузминское, ближайшее большое черноземное имение, с которого получался главный доход. Он живал в этом имении в детстве и в юности, потом уже взрослым два раза был в нем и один раз по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял с ним хозяйство, так что он давно знал положение имения и отношения крестьян к конторе, то есть к землевладельцу. Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились, говоря учтиво, в полной зависимости, выражаясь же просто, - в рабстве у конторы. Это было не живое рабство, как то, которое было отменено в шестьдесят первом году, рабство определенных лиц хозяину, но рабство общее всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых жили крестьяне. Нехлюдов знал это, не мог не знать этого, так что на этом рабстве было основано хозяйство, а он содействовал устройству этого хозяйства. Но мало того что Нехлюдов знал это, он знал и то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этою учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят лет тому назад. Правда, что после военной службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом. Но смерть матери, наследство и необходимость распоряжения своим имуществом, то есть землею, опять подняли для него вопрос об его отношении к земельной собственности. За месяц тому назад Нехлюдов сказал бы себе, что изменить существующий порядок он не в силах, что управляет имением не он, - и более или менее успокоился бы, живя далеко от имения и получая с него деньги. Теперь же он решил, что, хотя ему предстоит поездка в Сибирь и сложное и трудное отношение с миром острогов, для которого необходимы деньги, он все-таки не может оставить дело в прежнем положении, а должен, в ущерб себе, изменить его. Для этого он решил не обрабатывать землю самому, а, отдав ее по недорогой цене крестьянам, дать им возможность быть независимыми от землевладельцев вообще. Не раз, сравнивая положение землевладельца с владельцем крепостных, Нехлюдов приравнивал отдачу земли крестьянам, вместо обработки ее работниками, к тому, что делали рабовладельцы, переводя крестьян с барщины на оброк. Это не было разрешение вопроса, но это был шаг к его разрешению: это был переход от более грубой к менее грубой форме насилия. Так он и намерен был поступить.