-- Дориан, это ужасно! Что-то сделало вас совершенно другим человеком. На вид вы все тот же славный мальчик, что каждый день приходил ко мне в мастерскую позировать. Но тогда вы были простодушны, непосредственны и добры, вы были самый неиспорченный юноша на свете. А сейчас... Не понимаю, что на вас нашло! Вы рассуждаете, как человек без сердца, не знающий жалости. Все это -- влияние Гарри. Теперь мне ясно...
Дориан покраснел и, отойдя к окну, с минуту смотрел на зыбкое море зелени в облитом солнцем саду.
-- Я обязан Гарри многим, -- сказал он наконец.-- Больше, чем вам, Бэзил. Вы только разбудили во мне тщеславие.
-- Что же, я за это уже наказан, Дориан... или буду когданибудь наказан.
-- Не понимаю я ваших слов, Бэзил, -- воскликнул Дориан, обернувшись.-- И не знаю, чего вы от меня хотите. Ну, скажите, что вам нужно?
-- Мне нужен тот Дориан Грей, которого я писал, -- с грустью ответил художник.
-- Бэзил, -- Дориан подошел и положил ему руку на плечо, -- вы пришли слишком поздно. Вчера, когда я узнал, что Сибила покончила с собой...
-- Покончила с собой! Господи помилуй! Неужели? -- ахнул Холлуорд, в ужасе глядя на Дориана.
-- А вы думали, мой друг, что это просто несчастный случай? Конечно, нет! Она лишила себя жизни.
Художник закрыл лицо руками.
-- Это страшно! -- прошептал он, вздрогнув.
-- Нет, -- возразил Дориан Грей.-- Ничего в этом нет страшного. Это -- одна из великих романтических трагедий нашего времени. Обыкновенные актеры, как правило, ведут жизнь самую банальную. Все они -- примерные мужья или примерные жены, -- словом, скучные люди. Понимаете -- мещанская добродетель и все такое. Как непохожа на них была Сибила! Она пережила величайшую трагедию. Она всегда оставалась героиней. В последний вечер, тот вечер, когда вы видели ее на сцене, она играла плохо оттого, что узнала любовь настоящую. А когда мечта оказалась несбыточной, она умерла, как умерла некогда Джульетта. Она снова перешла из жизни в сферы искусства. Ее окружает ореол мученичества. Да, в ее смерти -- весь пафос напрасного мученичества, вся его бесполезная красота... Однако не думайте, Бэзил, что я не страдал. Вчера был такой момент... Если бы вы пришли около половины шестого... или без четверти шесть, вы застали бы меня в слезах. Даже Гарри -- он-то и принес мне эту весть -- не подозревает, что я пережил. Я страдал ужасно. А потом это прошло. Не могу я то же чувство переживать снова. И никто не может, кроме очень сентиментальных людей. Вы ужасно несправедливы ко мне, Бэзил. Вы пришли меня утешать, это очень мило с вашей стороны. Но застали меня уже утешившимся -- и злитесь. Вот оно, людское сочувствие! Я вспоминаю анекдот, рассказанный Гарри, про одного филантропа, который двадцать лет жизни потратил на борьбу с какими-то злоупотреблениями или несправедливым законом -- я забыл уже, с чем именно. В конце концов он добился своего -- и тут наступило жестокое разочарование. Ему больше решительно нечего было делать, он умирал со скуки и превратился в убежденного мизантропа. Такто, дорогой друг! Если вы действительно хотите меня утешить, научите, как забыть то, что случилось, или смотреть на это глазами художника. Кажется, Готье писал об утешении, которое мы находим в искусстве? Помню, однажды у вас в мастерской мне попалась под руку книжечка в веленевой обложке, и, листая ее, я наткнулся на это замечательное выражение: consolation des arts. Право, я нисколько не похож на того молодого человека, про которого вы мне рассказывали, когда мы вместе ездили к Марло. Он уверял, что желтый атлас может служить человеку утешением во всех жизненных невзгодах. Я люблю красивые вещи, которые можно трогать, держать в руках. Старинная парча, зеленая бронза, изделия из слоновой кости, красивое убранство комнат, роскошь, пышность -- все это доставляет столько удовольствия! Но для меня всего ценнее тот инстинкт художника, который они порождают или хотя бы выявляют в человеке. Стать, как говорит Гарри, зрителем собственной жизни -- это значит уберечь себя от земных страданий. Знаю, вас удивят такие речи. Вы еще не уяснили себе, насколько я созрел. Когда мы познакомились, я был мальчик, сейчас я -- мужчина. У меня появились новые увлечения, новые мысли и взгляды. Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за это разлюбили. Я переменился, но вы должны навсегда остаться моим другом. Конечно, я очень люблю Гарри. Но я знаю, что вы лучше его. Вы не такой сильный человек, как он, потому что слишком боитесь жизни, но вы лучше. И как нам бывало хорошо вместе! Не оставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте со мной. Я таков, какой я есть, -- ничего с этим не поделаешь.
Холлуорд был невольно тронут. Этот юноша был ему бесконечно дорог, и знакомство с ним стало как бы поворотным пунктом в его творчестве художника. У него не хватило духу снова упрекать Дориана, и он утешался мыслью, что черствость этого мальчика -- лишь минутное настроение. Ведь у Дориана так много хороших черт, так много в нем благородства!
-- Ну, хорошо, Дориан, -- промолвил он наконец с грустной улыбкой.-- Не стану больше говорить об этой страшной истории. II хочу надеяться, что ваше имя не будет связано с нею. Следствие назначено на сегодня. Вас не вызывали?
Дориан отрицательно покачал головой и досадливо поморщился при слове "следствие". Он находил, что во всех этих подробностях есть что-то грубое, пошлое.
-- Моя фамилия там никому не известна, -- пояснил он.
-- Но девушкато, наверное, ее знала?
-- Нет, только имя. И потом я совершенно уверен, что она не называла его никому. Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются, кто я такой, но на их вопросы она отвечает только, что меня зовут Прекрасный Принц. Это очень трогательно, правда? Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил. Мне хочется сохранить на память о ней нечто большее, чем воспоминания о нескольких поцелуях и нежных словах.
-- Ладно, попробую, Дориан, если вам этого так хочется. Но вы и сами снова должны мне позировать. Я не могу обойтись без вас.
-- Никогда больше я не буду вам позировать, Бэзил. Это невозможно! -- почти крикнул Дориан, отступая. Художник удивленно посмотрел на него.
-- Это еще что за фантазия, Дориан? Неужели вам не нравится портрет, который я написал? А кстати, где он? Зачем его : заслонили экраном? Я хочу на него взглянуть. Ведь это моя лучшая работа. Уберитека ширму, Дориан. Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол? То-то я, как вошел, сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает.
-- Мой лакей тут ни при чем, Бэзил. Неужели вы думаете, что я позволяю ему по своему вкусу переставлять вещи в комнатах? Он только цветы иногда выбирает для меня -- и больше ничего. А экран перед портретом я сам поставил: в этом месте слишком резкое освещение.
-- Слишком резкое? Не может быть, мой милый. Помоему, самое подходящее. Дайтека взглянуть.
И Холлуорд направился в тот угол, где стоял портрет. Крик ужаса вырвался у Дориана. Одним скачком опередив Холлуорда, он стал между ним и экраном.
-- Бэзил, -- сказал он, страшно побледнев, -- не смейте! Я не хочу, чтобы вы на него смотрели.
-- Вы шутите! Мне запрещается смотреть на мое собственное произведение? Это еще почему? -- воскликнул Холлуорд со смехом.
-- Только попытайтесь, Бэзил, -- и даю вам слово, что на всю жизнь перестану с вами встречаться. Я говорю совершенно серьезно. Объяснять ничего не буду, и вы меня ни о чем не спрашивайте. Но знайте -- если вы только тронете экран, между нами все кончено.
Холлуорд стоял как громом пораженный и во все глаза смотрел на Дориана. Никогда еще он не видел его таким: лицо Дориана побелело от гнева, руки были сжаты в кулаки, зрачки метали синие молнии. Он весь дрожал.
-- Дориан!
-- Молчите, Бэзил!
-- Господи, да что это с вами? Не хотите, так я, разумеется, не ставу смотреть, -- сказал художник довольно сухо и, круто повернувшись, отошел к окну.-- Но это просто дико -- запрещать мне смотреть на мою собственную картину! Имейте в виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и, наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком. Значит, осмотреть ее я все равно должен, -- так почему бы не сделать этого сейчас?
-- На выставку? Вы хотите ее выставить? -- переспросил Дориан Грей, чувствуя, как в душу его закрадывается безумный страх. Значит, все узнают его тайну? Люди будут с любопытством глазеть на самое сокровенное в его жизни? Немыслимо! Что-то надо тотчас же сделать, как-то это предотвратить. Но как?
-- Да, в Париже. Надеюсь, против этого вы не станете возражать? -- говорил между тем художник.-- Жорж Пти намерен собрать все мои лучшие работы и устроить специальную выставку на улице Сэз. Откроется она в первых числах октября. Портрет увезут не более как на месяц. Думаю, что вы вполне можете на такое короткое время с ним расстаться. Как раз в эту пору вас тоже не будет в Лондоне. И потом -- если вы держите его за ширмой, значит, не так уж дорожите им.
Дориан Грей провел рукой по лбу, покрытому крупными каплями пота. Он чувствовал себя на краю гибели.
-- Но всего лишь месяц назад вы говорили, что ни за что его не выставите! Почему же вы передумали? Вы из тех людей, которые гордятся своим постоянством, а на самом деле и у вас все зависит от настроения. Разница только та, что эти ваши настроения -- просто необъяснимые прихоти. Вы торжественно уверяли меня, что ни за что на свете не пошлете мой портрет на выставку, -- вы это, конечно, помните? И Гарри вы говорили то же самое.
Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек. Он вспомнил, как лорд Генри сказал ему раз полушутя: "Если хотите провести презанятные четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочет выставлять ваш портрет. Мне он это рассказал, и для меня это было настоящим откровением". Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна! Надо выведать ее.
-- Бэзил, -- начал он, подойдя к Холлуорду очень близко и глядя ему в глаза, -- у каждого из нас есть свой секрет. Откройте мне ваш, и я вам открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?