Дориан дрожал, чувствуя, что у него не хватит духу своей рукой снять платок. Он кликнул одного из работников.
-- Снимите эту тряпку, я хочу его видеть, -- сказал он и прислонился к дверному косяку, ища опоры.
Когда парень снял платок, Дориан подошел ближе. Крик радости вырвался у него. Человек, убитый в лесу, был Джеймс Вэйн!
Несколько минут Дориан Грей стоял и смотрел на мертвеца. Когда он потом ехал домой, глаза его были полны слез. Спасен! ГЛАВА XIX
-- И зачем вы мне твердите, что решили стать лучше? -- говорил лорд Генри, окуная белые пальцы в медную чашу с розовой водой.-- Вы и так достаточно хороши. Пожалуйста, не меняйтесь.
Дориан покачал головой.
-- Нет, Гарри, у меня на совести слишком много тяжких грехов. Я решил не грешить больше. И вчера уже начал творить добрые дела.
-- А где же это вы были вчера?
-- В деревне, Гарри. Поехал туда один и остановился в маленькой харчевне.
-- Милый друг, в деревне всякий может быть праведником, -- с улыбкой заметил лорд Генри.-- Там нет никаких соблазнов. По этойто причине людей, живущих за городом, не коснулась цивилизация. Да, да, приобщиться к цивилизации -- дело весьма нелегкое. Для этого есть два пути: культура или так называемый разврат. А деревенским жителям то и другое недоступно. Вот они и закоснели в добродетели.
-- Культура и разврат, -- повторил Дориан.-- Я приобщился к тому и другому, и теперь мне тяжело думать, что они могут сопутствовать друг другу. У меня новый идеал, Гарри. Я решил стать другим человеком. И чувствую, что уже переменился.
-- А вы еще не рассказали мне, какое это доброе дело совершили. Или, кажется, вы говорили даже о нескольких? -- спросил лорд Генри, положив себе на тарелку красную пирамидку очищенной клубники и посыпая ее сахаром.
-- Этого я никому рассказывать не стал бы, а вам расскажу. Я пощадил женщину, Гарри. Такое заявление может показаться тщеславным хвастовством, но вы меня поймете. Она очень хороша собой и удивительно напоминает Сибилу Вэйн. Должно быть, этим она вначале и привлекла меня. Помните Сибилу, Гарри? Каким далеким кажется то время!.. Так вот... Гетти, конечно, не нашего круга. Простая деревенская девушка. Но я ее искренне полюбил. Да, я убежден, что это была любовь. Весь май -- чудесный май был в этом году! -- я ездил к ней дватри раза в неделю. Вчера она встретила меня в саду. Цветы яблони падали ей на волосы, и она смеялась... Мы должны были уехать вместе сегодня на рассвете. Но вдруг я решил оставить ее такой же прекрасной и чистой, какой встретил ее...
-- Должно быть, новизна этого чувства доставила вам истинное наслаждение, Дориан? -- перебил лорд Генри.-- А вашу идиллию я могу досказать за вас. Вы дали ей добрый совет и разбили ее сердце. Так вы начали свою праведную жизнь.
-- Гарри, как вам не стыдно говорить такие вещи! Сердце Гетти вовсе не разбито. Конечно, она поплакала и все такое. Но зато она не обесчещена. Она может жить, как Пердита, в своем саду среди мяты и златоцвета.
-- И плакать о неверном Флоризеле, -- докончил лорд Генри, со смехом откидываясь на спинку стула.-- Милый мой, как много еще в вас презабавной детской наивности! Вы думаете, эта девушка теперь сможет удовлетвориться любовью человека ее среды? Выдадут ее замуж за грубиянавозчика или крестьянского парня. А знакомство с вами и любовь к вам сделали свое дело: она будет презирать мужа и чувствовать себя несчастной. Не могу сказать, чтобы ваше великое самоотречение было большой моральной победой. Даже для начала это слабо. Кроме того, почем вы знаете, -- может быть, ваша Гетти плавает сейчас, как Офелия, где-нибудь среди кувшинок в пруду, озаренном звездным сиянием?
-- Перестаньте, Гарри, это невыносимо! То вы все превращаете в шутку, то придумываете самые ужасные трагедии! Мне жаль, что я вам все рассказал. И что бы вы ни говорили, я знаю, что поступил правильно. Бедная Гетти! Сегодня утром, когда я проезжал верхом мимо их фермы, я видел в окне ее личико, белое, как цветы жасмина... Не будем больше говорить об этом. И не пытайтесь меня убедить, что мое первое за столько лет доброе дело, первый самоотверженный поступокна самом деле чуть ли не преступление. Я хочу стать лучше. И стану... Ну, довольно об этом. Расскажите мне о себе. Что слышно в Лондоне? Я давно не был в клубе.
-- Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила.
-- А я думал, что им это уже наскучило, -- бросил Дориан, едва заметно нахмурив брови и наливая себе вина.
-- Что вы, мой милый! Об этом говорят всего только полтора месяца, а обществу нашему трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, -- на такое умственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне ему очень повезло. Столько событий -- мой развод, самоубийство Алана Кэмпбела, а теперь еще загадочное исчезновение художника! В Скотландярде все еще думают, что человек в сером пальто, уехавший девятого ноября в Париж двенадцатичасовым поездом, был бедняга Бэзил, а французская полиция утверждает, что Бэзил вовсе и не приезжал в Париж. Наверное, через неделюдругую мы услышим, что его видели в СанФранциско. Странное дело -- как только кто-нибудь бесследно исчезает, тотчас разносится слух, что его видели в СанФранциско! Замечательный город, должно быть, этот СанФранциско, и обладает, наверное, всеми преимуществами того света!
-- А вы как думаете, Гарри, куда мог деваться Бэзил? -- спросил Дориан, поднимая стакан с бургундским и рассматривая вино па свет. Он сам удивлялся спокойствию, с которым говорил об этом.
-- Понятия не имею. Если Бэзилу угодно скрываться, -- это его дело. Если он умер, я не хочу о нем вспоминать. Смерть -- то единственное, о чем я думаю с ужасом. Она мне ненавистна.
-- Почему же? -- лениво спросил младший из собеседников.
-- А потому, -- лорд Генри поднес к носу золоченый флакончик с уксусом, -- что в наше время человек все может пережить, кроме нее. Есть только два явления, которые и в нашем, девятнадцатом, веке еще остаются необъяснимыми и ничем не оправданными: смерть и пошлость... Давайте перейдем пить кофе в концертный зал, -- хорошо, Дориан? Я хочу, чтобы вы мне поиграли Шопена. Тот человек, с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория! Я был к ней очень привязан, и без нее в доме так пусто. Разумеется, семейная жизнь только привычка, скверная привычка. Но ведь даже с самыми дурными привычками трудно бывает расстаться. Пожалуй, труднее всего именно с дурными. Они -- такая существенная часть нашего "я".
Дориан, ничего не отвечая, встал изза стола и, пройдя в соседнюю комнату, сел за рояль. Пальцы его забегали по черным и белым клавишам. Но когда подали кофе, он перестал играть и, глядя на лорда Генри, спросил:
-- Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли убить?
Лорд Генри зевнул.
-- Бэзил очень известен и носит дешевые часы. Зачем же было бы его убивать? И врагов у него нет, потому что не такой уж он выдающийся человек. Конечно, он очень талантливый художник, но можно писать, как Веласкес, и при этом быть скучнейшим малым. Бэзил, честно говоря, всегда был скучноват. Только раз он меня заинтересовал -- это было много лет назад, когда он признался мне, что безумно вас обожает и что вы вдохновляете его, даете ему стимул к творчеству.
-- Я очень любил Бэзила, -- с грустью сказал Дориан.-- Значит, никто не предполагает, что он убит?
-- В некоторых газетах такое предположение высказывалось. А я в это не верю. В Париже, правда, есть весьма подозрительные места, но Бэзил не такой человек, чтобы туда ходить. Он совсем не любознателен, это его главный недостаток.
-- А что бы вы сказали, Гарри, если бы я признался вам, что это я убил Бэзила?
Говоря это, Дориан с пристальным вниманием наблюдал за лицом лорда Генри.
-- Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не в своей роли. Всякое преступление вульгарно, точно так же, как всякая вульгарность -- преступление. И вы, Дориан, не способны совершить убийство. Извините, если я таким утверждением задел ваше самолюбие, но, ейбогу, я прав. Преступники -- всегда людп низших классов. И я их ничуть не осуждаю. Мне кажется, для них преступление -- то же, что для нас искусство: простонапросто средство, доставляющее сильные ощущения.
-- Средство, доставляющее сильные ощущения? Значит, повашему, человек, раз совершивший убийство, способен сделать это опять? Полноте, Гарри!
-- О, удовольствие можно находить во всем, что входит в привычку, -- со смехом отозвался лорд Генри.-- Это один из главных секретов жизни. Впрочем, убийство -- всегда промах. Никогда не следует делать того, о чем нельзя поболтать с людьми после обеда... Ну, оставим в покое беднягу Бэзила. Хотелось бы верить, что конец его был так романтичен, как вы предполагаете. Но мне не верится. Скорее всего, он свалился с омнибуса в Сену, а кондуктор скрыл это, чтобы не иметь неприятностей. Да, да, я склонен думать, что именно так и было. И лежит он теперь под мутнозелеными водами Сены, а над ним проплывают тяжелые баржи, и в волосах его запутались длинные водоросли... Знаете, Дориан, вряд ли он мог еще многое создать в живописи. Его работы за последние десять лет значительно слабее первых.
Дориан в ответ только вздохнул, а лорд Генри прошелся из угла в угол и стал гладить редкого яванского попугая, сидевшего на бамбуковой жердочке. Как только его пальцы коснулись спины этой крупной птицы с серыми крыльями и розовым хохолком и хвостом, она опустила белые пленки сморщенных век на черные стеклянные глаза и закачалась взад и вперед.
-- Да, -- продолжал лорд Генри, обернувшись к Дориану и доставая из кармана платок, -- картины Бэзила стали много хуже. Чего-то в них не хватает. Видно, Бэзил утратил свой идеал. Пока вы с ним были так дружны, он был великим художником. Потом это кончилось. Изза чего вы разошлись? Должно быть, он вам надоел? Если да, то Бэзил, вероятно, не мог простить вам этого -- таковы уж все скучные люди. Кстати, что сталось с вашим чудесным портретом? Я, кажется, не видел его ни разу с тех пор, как Бэзил его закончил... А, припоминаю, вы говорили мне несколько лет назад, что отправили его в Селби, и он не то затерялся по дороге, не то его украли. Что же, он так и не нашелся? Какая жалость! Это был настоящий шедевр. Помню, мне очень хотелось его купить. И жаль, что я этого не сделал. Портрет написан в то время, когда талант Бэзила был в полном расцвете. Более поздние его картины уже представляют собой ту любопытную смесь плохой работы и благих намерений, которая у нас дает право художнику считаться типичным представителем английского искусства... А вы объявляли в газетах о пропаже? Это следовало сделать.