При этой мысли острая боль, как ножом, пронзила Дориана, и каждая жилка в нем затрепетала. Глаза потемнели, став из голубых аметистовыми, и затуманились слезами. Словно ледяная рука легла ему на сердце.
-- Разве портрет вам не нравится? -- воскликнул наконец Холлуорд, немного задетый непонятным молчанием Дориана.
-- Ну конечно, нравится, -- ответил за него лорд Генри.-- Кому он мог бы не понравиться? Это один из шедевров современной живописи. Я готов отдать за него столько, сколько ты потребуешь. Этот портрет должен принадлежать мне.
-- Я не могу его продать, Гарри. Он не мой.
-- А чей же?
-- Дориана, разумеется, -- ответил художник.
-- Вот счастливец!
-- Как это печально! -- пробормотал вдруг Дориан Грей, все еще не отводя глаз от своего портрета.-- Как печально! Я состарюсь, стану противным уродом, а мой портрет будет вечно молод. Он никогда не станет старше, чем в этот июньский день... Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот портрет, а я навсегда остался молодым! За это... за это я отдал бы все на свете. Да, ничего не пожалел бы! Душу бы отдал за это!
-- Тебе, Бэзил, такой порядок вещей вряд ли понравился бы! -- воскликнул лорд Генри со смехом.-- Тяжела тогда была бы участь художника!
-- Да, я горячо протестовал бы против этого, -- отозвался Холлуорд.
Дориан Грей обернулся и в упор посмотрел на него.
-- О Бэзил, в этом я не сомневаюсь! Свое искусство вы любите больше, чем друзей. Я вам не дороже какой-нибудь позеленевшей бронзовой статуэтки. Нет, пожалуй, ею вы дорожите больше.
Удивленный художник смотрел на него во все глаза. Очень странно было слышать такие речи от Дориана. Что это с ним? Он, видимо, был очень раздражен, лицо его пылало.
-- Да, да, -- продолжал Дориан.-- Я вам не так дорог, как ваш серебряный фавн или Гермес из слоновой кости. Их вы будете любить всегда. А долго ли будете любить меня? Вероятно, до первой морщинки на моем лице. Я теперь знаю -- когда человек теряет красоту, он теряет все. Ваша картина мне это подсказала. Лорд Генри совершенно прав: молодость -- единственное, что ценно в нашей жизни. Когда я замечу, что старею, я покончу с собой
Холлуорд побледнел и схватил его за руку.
-- Дориан, Дориан, что вы такое говорите! У меня не было и не будет друга ближе вас. Что это вы вздумали завидовать какимто неодушевленным предметам? Да вы прекраснее их всех!
-- Я завидую всему, чья красота бессмертна. Завидую этому портрету, который вы с меня написали. Почему он сохранит то, что мне суждено утратить? Каждое уходящее мгновение отнимает что-то у меня и дарит ему. О, если бы было наоборот! Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как сейчас! Зачем вы его написали? Придет время, когда он будет дразнить мепя, постоянно насмехаться надо мной!
Горячие слезы подступили к глазам Дориана, он вырвал свою руку из руки Холлуорда и, упав на диван, спрятал лицо в подушки.
-- Это ты наделал, Гарри! -- сказал художник с горечью. Лорд Генри пожал плечами.
-- Это заговорил настоящий Дориан Грей, вот и все.
-- Неправда.
-- А если нет, при чем же тут я?
-- Тебе следовало уйти, когда я просил тебя об этом.
-- Я остался по твоей же просьбе, -- возразил лорд Генри.
-- Гарри, я не хочу поссориться разом с двумя моими близкими друзьями... Но вы оба сделали мне ненавистной мою лучшую картину. Я ее уничтожу. Что ж, ведь это только холст и краски. И я не допущу, чтобы она омрачила жизнь всем нам.
Дориан Грей поднял голову с подушки и, бледнея, заплаканными глазами следил за художником, который подошел к своему рабочему столу у высокого, занавешенного окна. Что он там делает? Шарит среди беспорядочно нагроможденных на столе тюбиков с красками и сухих кистей, -- видимо, разыскивает чтото. Ага, это он искал длинный шпатель с тонким и гибким стальным лезвием. И нашел его наконец. Он хочет изрезать портрет!
Всхлипнув, юноша вскочил с дивана, подбежал к Холлуорду и, вырвав у него из рук шпатель, швырнул его в дальний угол.
-- Не смейте, Бэзил! Не смейте! -- крикнул он.-- Это все равно что убийство!
-- Вы, оказывается, всетаки цените мою работу? Очень рад, -- сказал художник сухо, когда опомнился от удивления, -- А я да это уже не надеялся.
-- Ценю ее? Да я в нее влюблен, Бэзил. У меня такое чувство, словно этот портрет -- часть меня самого.
Ну и отлично. Как только вы высохнете, вас покроют лаком, вставят в раму и отправят домой. Тогда можете делать с собой, что хотите.
Пройдя через комнату, Холлуорд позвонил.
-- Вы, конечно, не откажетесь выпить чаю, Дориан? И ты тоже, Гарри? Или ты не охотник до таких простых удовольствий?
-- Я обожаю простые удовольствия, -- сказал лорд Генри.-- Они -- последнее прибежище для сложных натур. Но драматические сцены я терплю только на театральных подмостках. Какие вы оба нелепые люди! Интересно, кто это выдумал, что человек -- разумное животное? Что за скороспелое суждение! У человека есть что угодно, только не разум. И, в сущности, это очень хорошо!.. Однако мне неприятно, что вы ссоритесь изза портрета. Вы бы лучше отдали его мне, Бэзил! Этому глупому мальчику вовсе не так уж хочется его иметь, а мне очень хочется.
-- Бэзил, я вам никогда не прощу, если вы его отдадите не мне! -- воскликнул Дориан Грей.-- И я никому не позволю обзывать меня "глупым мальчиком".
-- Я уже сказал, что дарю портрет вам, Дориан. Я так решил еще прежде, чем начал его писать.
-- А на меня не обижайтесь, мистер Грей, -- сказал лорд Генри.-- Вы сами знаете, что вели себя довольно глупо. И не так уж вам неприятно, когда вам напоминают, что вы еще мальчик.
-- Еще сегодня утром мне было бы это очень неприятно, лорд Генри.
-- Ах, утром! Но с тех пор вы многое успели пережить. В дверь постучали, вошел лакей с чайным подносом и поставил его на японский столик. Звякали чашки и блюдца, пыхтел большой старинный чайник. За лакеем мальчик внес два шарообразных фарфоровых блюда.
Дориан Грей подошел к столу и стал разливать чай. Бэзил и лорд Генри не спеша подошли тоже и, приподняв крышки, посмотрели, что лежит на блюдах.
-- А не пойти ли нам сегодня вечером в театр? -- предложил лорд Генри.-- Наверное, где-нибудь идет что-нибудь интересное. Правда, я обещал одному человеку обедать сегодня с ним у Уайта, но это мой старый приятель, ему можно телеграфировать, что я заболел или что мне помешало прийти более позднее приглашение... Пожалуй, такого рода отговорка ему даже больше понравится своей неожиданной откровенностью.
-- Ох, надевать фрак! Как это скучно! -- буркнул Холлуорд.-- Терпеть не могу фраки!
-- Да, -- лениво согласился лорд Генри.-- Современные костюмы безобразны, они угнетают своей мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего красочного, кроме порока.
-- Право, Гарри, тебе не следует говорить таких вещей при Дориане!
-- При котором из них? При том, кто наливает нам чай, или том, что на портрете?
-- И при том, и при другом.
-- Я с удовольствием пошел бы с вами в театр, лорд Генри, -- промолвил Дориан.
-- Прекрасно. Значит, едем. И вы с нами, Бэзил?
-- Нет, право, не могу. У меня уйма дел.
-- Ну, так мы пойдем вдвоем -- бь! и я, мистер Грей.
-- Как я рад!
Художник, закусив губу, с чашкой в руке подошел к портрету.
-- А я останусь с подлинным Дорианом, -- сказал он грустно.
-- Так, повашему, это -- подлинный Дориан? -- спросил Дориан Грей, подходя к нему.-- Неужели я в самом деле такой?
-- Да, именно такой.
-- Как это чудесно, Бэзил!
-- По крайней мере, внешне вы такой. И на портрете всегда таким останетесь, -- со вздохом сказал Холлу орд.-- А это чегонибудь да стоит.
-- Как люди гонятся за постоянством! -- воскликнул лорд Генри.-- Господи, да ведь и в любви верность -- это всецело вопрос физиологии, она ничуть не зависит от нашей воли. Люди молодые хотят быть верны -- и не бывают, старики хотели бы изменять, но где уж им! Вот и все.
-- Не ходите сегодня в театр, Дориан, -- сказал Холлуорд.-- Останьтесь у меня, пообедаем вместе.
-- Не могу, Бэзил.
-- Почему?
-- Я же обещал лорду Генри пойти с ним.
-- Думаете, он станет хуже относиться к вам, если вы не сдержите слова? Он сам никогда не выполняет своих обещаний. Я вас очень прошу, не уходите.
Дориан засмеялся и покачал головой.
-- Умоляю вас!
Юноша в нерешимости посмотрел на лорда Генри, который, сидя за чайным столом, с улыбкой слушал их разговор.
-- Нет, я должен идти, Бэзил.
-- Как знаете.-- Холлуорд отошел к столу и поставил свою чашку на поднос.-- В таком случае не теряйте времени. Уже поздно, а вам еще надо переодеться. До свиданья, Гарри. До свиданья, Дориан. Приходите поскорее -- ну, хотя бы завтра. Придете?
-- Непременно.
-- Не забудете?
-- Нет, конечно, нет! -- заверил его Дориан.
-- И вот еще что... Гарри!
-- Что, Бэзил?
-- Помни то, о чем я просил тебя утром в саду!
-- А я уже забыл, о чем именно.
-- Смотри! Я тебе доверяю.
-- Хотел бы я сам себе доверять! -- сказал лорд Генри со смехом.-- Идемте, мистер Грей, мой кабриолет у ворот, и я могу довезти вас до дому. До свиданья, Бэзил. Мы сегодня очень интересно провели время.
Когда дверь закрылась за гостями, художник тяжело опустился на диван. По лицу его видно было, как ему больно. ГЛАВА III
На другой день в половине первого лорд Генри Уоттон вышел из своего дома на Керзонстрит и направился к Олбени. Он хотел навестить своего дядю, лорда Фермера, добродушного, хотя и резковатого старого холостяка, которого за пределами светского круга считали эгоистом, ибо он ничем особенно не был людям полезен, а в светском кругу -- щедрым и добрым, ибо лорд Фермер охотно угощал тех, кто его развлекал. Отец лорда Фермера состоял английским послом в Мадриде в те времена, когда королева Изабелла была молода, а Прима еще и в помине не было. Под влиянием минутного каприза он ушел с дипломатической службы, рассерженный тем, что его не назначили послом в Париж, хотя на этот пост ему давали полное право его происхождение, праздность, прекрасный слог дипломатических депеш и неумеренная страсть к наслаждениям. Сын, состоявший при отце секретарем, ушел вместе с ним -- что тогда все считали безрассудством -- и, несколько месяцев спустя унаследовав титул, принялся серьезно изучать великое аристократическое искусство ничегонеделания. У него в Лондоне было два больших дома, но он предпочитал жить на холостую ногу в наемной меблированной квартире, находя это менее хлопотливым, а обедал и завтракал чаще всего в клубе. Лорд Фермер уделял некоторое внимание своим угольным копям в центральных графствах и оправдывал этот нездоровый интерес к промышленности тем, что, владея углем, он имеет возможность, как это прилично джентльмену, топить свой камин дровами. По политическим убеждениям он был консерватор, по только не тогда, когда консерваторы приходили к власти, -- в такие периоды он энергично ругал их, называя шайкой радикалов. Он героически воевал со своим камердинером, который держал его в ежовых рукавицах. Сам же он, в свою очередь, терроризировал многочисленную родню. Породить его могла только Англия, а между тем он был ею недоволен и всегда твердил, что страна идет к гибели. Принципы его были старомодны, зато многое можно было сказать в защиту его предрассудков.