- Я-то разыщу ее! - проговорил самонадеянно Власий и ушел.
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты. "Что, если ей придется всю жизнь так жить с мужем?" - думалось ей, она любит его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на каждом шагу. "Неужели же, - спрашивала себя далее Катрин, - это чувство будет в ней продолжаться вечно?" - "Будет!" - ответила было она на первых порах себе. "Нет, - отвергнула затем, - это невозможно, иначе я не перенесу и умру!"
Власий наконец возвратился и был смущен.
- Всамотко нет ее там, убежала, видно, дура, за грибами с другими бабами, - доложил он.
- Жаль! - проговорила недовольным голосом Катрин и встала. - Я к тебе еще раз заеду взглянуть на твою сноху, которой советую тебе не давать очень воли, а если она не будет слушаться, мне пожалуйся!
- Это беспременно-с! - отвечал старик, усаживая Катрин в кабриолет и весьма опечаленный тем, что не мог угодить ей на этот раз.
Катрин, будучи взволнована и расстроена, поехала не по той дороге, по которой приехала, и очутилась невдалеке овинов, где увидала, что в затворенную дверь одного из них тыкалась рылом легавая собака Валерьяна Николаича. Подстрекаемая предчувствием, Катрин остановила лошадь, соскочила с кабриолета и торопливо распахнула дверь овина, в которую быстро кинулась собака и, подбегая к дальнему углу, радостно завизжала. Несмотря на темноту, Катрин ясно усмотрела в этом углу какую-то женщину, а также и мужа своего, который сидел очень близко к той. Оба они, как ей показалось, были перепачканы в золе и саже.
- Какое приличное место для дворянина! - имела только силы произнести Катрин и, захлопнув дверь в овине, поскакала в Синьково, куда приехав, прошла во флигель к управляющему, которого застала дома.
- Завтрашний же день, - сказала она тому, - распорядитесь, чтобы сноха мужика Власа из Федюхина была, по моему желанию, сослана в Сибирь.
Такое приказание удивило и опешило управляющего.
- Но у ней муж есть! - возразил было он.
- Пусть сошлют и с мужем, которого извольте немедля же вытребовать.
Все это Катрин говорила строгим и отчасти величественным голосом, а затем она ушла из флигеля управляющего, который, оставшись один, сделал насмешливую и плутовскую гримасу и вместе с тем прошептал: - "Пойдут теперь истории, надобно только не зевать!"
Ченцов между тем, желая успокоить трепетавшую от страха Аксюту, налгал ей, что это заглядывала не жена его, не Катерина Петровна, а одна гостившая у них дама, с которой он, катаясь в кабриолете, зашел в Федюхино и которую теперь упросит не говорить никому о том, что она видела. Аксинья поверила, и он, обещав ей прийти на другой же день поутру в их деревню, отправился домой, неся в душе бешеный гнев против супруги своей за ее подсматриванье. В том, что Катрин затеет с ним сцену, Ченцов не сомневался и, чтобы подкрепиться для оной, зашел в стоявший на дороге кабак и выпил там целый полштоф. Катрин он нашел сидящею у него в кабинете. Она имела вид разъяренной тигрицы: глаза ее были налиты кровью, губы пересохли, грудь высоко поднималась при дыхании. Ченцов однако спокойно встретил ее огненный взгляд и проговорил негромко:
- Прошу вас уйти от меня!
- Нет, я не уйду прежде, чем не наплюю тебе в глаза! - сказала Катрин со свойственною ей несдержанностью.
- А тогда я вас угощу пулей! - объяснил ей Ченцов, показывая глазами на свое двуствольное ружье, которое он в это время снимал с плеч.
- Ах, скажите, какой воин! - произнесла насмешливо Катрин. - Если вы меня пулей угостите, вас сошлют на каторгу за это.
- Каторги я не боюсь, потому что жить с вами та же каторга.
- Кто ж вас держит?.. Уезжайте от меня!.. Силой я вас не могу удержать.
- Да и уеду, конечно!.. Что тут разговаривать об этом! - отозвался презрительным тоном Ченцов.
- Взяв, разумеется, с собой и свою прелестную Аксинью! - присовокупила Катрин.
- Да, прелестную Аксинью я возьму с собой!
- А если я вам скажу, что вы не имеете права этого сделать! - проговорила Катрин с ударением.
- Я никогда не справлялся, - возразил ей со злым смехом Ченцов, - имею ли я на что право, или нет, а делал всегда, как мне хотелось!
- Ну, тут вам вряд ли удастся сделать, как вы хотите, потому что я вашу мерзавку Аксинью сошлю на поселенье: она моя, а не ваша крестьянка!
Как ни отуманена была голова Ченцова, но он дрогнул всем телом от последних слов Катрин и крикнул:
- Не смейте этого делать!
- Смею и сделаю! - отвечала на это решительным тоном Катрин.
- Опомнись, дура ты этакая! - неистовствовал Ченцов и, подняв ружье, направил его на Катрин. - Оно заряжено пулей у меня, пойми ты это!
- Эй, люди, люди! - закричала Катрин и бросилась было бежать.
- Не смей ссылать Аксинью!.. - кричал побежавший вслед за нею Ченцов.
- Не испугаете вы меня ничем, - сошлю! - повторяла свое Катрин.
Ченцов выстрелил в нее из ружья; провизжавшая пуля ударилась в гостиной в зеркало и разбила его вдребезги.
- Не смей!.. - ревел на весь дом Ченцов и выстрелил в жену уж дробью, причем несколько дробинок попало в шею Катрин. Она вскрикнула от боли и упала на пол.
Прибежавшие, наконец, люди и управляющий схватили Ченцова; он пробовал было отбиваться от них прикладом ружья, но они, по приказанию управляющего, скрутили ему руки и, отведя в кабинет, заперли его там.
Тулузов потом бросился к лежавшей на полу Катрин. Кровотечение у нее из плеча и шеи было сильное. Он велел ее поднять и положить на постель, где заботливо осмотрел ее ранки.
- Я смертельно ранена? - спросила Катрин слабым голосом.
- Нет-с, это дробью, пустяки! - успокаивал ее управляющий.
- Я боюсь, что этот злодей захочет совсем убить меня!
- Мало ли чего он захочет!.. Кто же ему позволит это?.. Я его запер в кабинет и велел стеречь! - успокоил и насчет этого госпожу свою управляющий.
На другой день ранним утром Катрин уехала в губернский город; Тулузов тоже поехал вместе с нею в качестве оборонителя на тот случай, ежели Ченцов вздумает преследовать ее; едучи в одном экипаже с госпожою своей, Тулузов всю дорогу то заботливо поднимал окно у кареты, если из того чувствовался хотя малейший ветерок, то поправлял подушки под раненым плечом Катрин, причем она ласково взглядывала на него и произносила: "merci, Тулузов, merci!". Объяснил он ей также, что Валерьяну Николаичу не сдобровать, и что его, может быть, даже сошлют. Катрин, в первом пылу озлобления на мужа, с удовольствием это выслушала и проговорила: "Туда ему и дорога!"
V
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно и с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно было заметить одно, что либеральная часть публики, то есть молодые дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела мужа до такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им, дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего! "Но позвольте, - возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, - madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала отцом, и оправдывать его странно, - что Ченцов человек беспутный, это всем известно!" - "Значит, известно было и madame Ченцовой, а если она все-таки вышла за него, так и будь к тому готова!" - замечали ядовито молодые дамы. - "К чему готова?.. Даже к тому, что он выстрелит в нее два раза из ружья?" - спрашивали тоже не без ядовитости порицатели Ченцова. - "Он сделал это в запальчивости, заступаясь за женщину, которую любил, и потому поступил в этом случае благородно!" - отстаивали молодые дамы романическую сторону события. - "Полноте, пожалуйста, - возражали им их противники. - Ченцов никогда и ни одной женщины не любил, а только развращал каждую для минутной своей прихоти!". При таком раздвоении общественного мнения, собственно городские власти выразили большое участие m-me Ченцовой по приезде ее в губернский город, где она остановилась в гостинице Архипова и почти лежала в постели, страдая от своих, хоть а не опасных, но очень больких ранок. Губернатор, когда к нему явился управляющий Тулузов и от имени госпожи своей доложил ему обо всем, что произошло в Синькове, высказал свое глубокое сожаление и на другой же день, приехав к Екатерине Петровне, объявил ей, что она может не просить его, но приказывать ему, что именно он должен предпринять для облегчения ее горестного положения.
- Барон, - сказала на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, - вы так были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты: мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч... - и Катрин указала на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, - говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова сошлют.
- Вероятно! - не отвергнул губернатор.
- Но я, - сколько он ни виноват передо мною, - обдумав теперь, не желаю этого: ссора наша чисто семейная, и мне потом, согласитесь, барон, остаться женою ссыльного ужасно!.. И за что же я, без того убитая горем, буду этим титулом называться всю мою жизнь?
- Совершенно вас понимаю, - подхватил губернатор, - и употреблю с своей стороны все усилия, чтобы не дать хода этому делу, хотя также советую вам попросить об том же жандармского полковника, потому что дела этого рода больше зависят от них, чем от нас, губернаторов!
- Я, несмотря на болезнь, готова хоть сейчас ехать к полковнику и умолять его! - произнесла Катрин.
- Зачем же вам ехать?.. Я ему скажу, и он сам к вам приедет! - обязательно предложил ей губернатор, а затем, проговорив чистейшим французским прононсом: - Soyez tranquille, madame!* - уехал.
______________
* Будьте спокойны, мадам! (франц.).
Подобно своему родственнику графу Эдлерсу, барон Висбах был весьма любезен со всеми дамами и даже часто исполнял их не совсем законные просьбы.
Жандармский полковник, весьма благообразный из себя и, должно быть, по происхождению поляк, потому что носил чисто польскую фамилию Пшедавский, тоже не замедлил посетить Екатерину Петровну. Она рассказала ему откровенно все и умоляла его позволить не начинать дела.