- Так и сделайте! - разрешила ему Катрин. - Пусть он жалуется губернатору... тот не откажется от своих слов... Но, Василий Иваныч, я прежде всего хочу вам прибавить жалованья... Что же вы с нас до сих пор получали?.. Какую-нибудь тысячу?.. Я желаю платить вам то, что платил вам мой отец!.. Сколько он вам платил? Говорите!
- Петр Григорьич, когда мне поручал все именья, так назначил три тысячи, - признался, наконец, Тулузов.
- И я вам такое же назначаю жалованье!.. - сказала Екатерина Петровна и самым любезным образом кивнула ему головой.
- Это как вам угодно!.. - согласился Тулузов, не обнаружив ни малейшего удовольствия от такого значительного повышения в платимом ему жалованьи.
В Синькове Катрин по-прежнему повела уединенную жизнь и постоянно видела перед собой одного только управляющего и больше никого. Для развлечения своего Екатерина Петровна избрала не совсем обычное для молодых дам удовольствие и, пользуясь осенней порошей, стала почти каждодневно выезжать со псовой охотой, причем она скакала сломя голову по лугам и по пахотным полям. Тулузов, сопровождавший ее всюду в этих случаях, ни на шаг, как подобает верному оруженосцу, не отставал от своей повелительницы, и однажды, когда он ловким выстрелом убил на довольно далеком расстоянии выгнанного гончими из перелеска зайца, Катрин не утерпела и воскликнула:
- Браво!.. Вы отлично стреляете?
- Да, я недурно стреляю, - отвечал Тулузов, молодцевато выпрямляясь на седле.
Катрин смотрела на него внимательно: он почти напомнил ей в эти минуты Ченцова.
- Как же муж мне говорил, что вы не охотник, и что он потому не брал вас с собою! - сказала она.
- Валерьян Николаич ходил, собственно, не за охотой, - заметил, усмехнувшись, Тулузов.
- Именно, даже охотой нельзя назвать этой гадости, которую он позволял себе, - проговорила Катрин презрительным тоном.
Возвратясь на этот раз с охоты в каком-то особенно экзальтированном состоянии, она сказала Тулузову, когда он ее ссаживал с лошади:
- Василий Иваныч, я сегодня проголодалась и буду ужинать; приходите разделить со мной mon souper froid!*
______________
* мой холодный ужин! (франц.).
- Благодарю вас! - ответил Тулузов.
- Ну, смотрите же, je vous attends!..* К десяти часам, не позже! - проговорила Катрин.
______________
* я вас жду!.. (франц.).
Тулузов на это только поклонился и в десять часов был уже в большом доме: не оставалось почти никакого сомнения, что он понимал несколько по-французски. Ужин был накрыт в боскетной и вовсе не являл собою souper froid, а, напротив, состоял из трех горячих блюд и даже в сопровождении бутылки с шампанским.
- Вы знаете ли, Василий Иваныч, - начала Катрин, усевшись с Тулузовым за стол, - что Валерьян заставил было меня пристраститься к вину, и не тогда, когда я сделалась его женой, нет!.. Еще прежде, когда я была девушкой, он приезжал иногда к нам поздно-поздно ужинать, и я непременно уж с ним беседовала и бражничала.
- Вы поэтому были очень влюблены в Валерьяна Николаича? - поинтересовался Тулузов.
- Еще бы! - воскликнула Катрин. - Сколько же я безумств сделала для него!
- Ну, а теперь, что вы чувствуете к нему? - спросил как бы с некоторою робостью управляющий.
- Теперь, - отвечала Катрин, - я не то чтобы совершенно разлюбила его, но он раздвоился для меня: прежнего Ченцова я люблю немного, но теперешнего ненавижу и презираю... Впрочем, что об этом говорить? Скажите лучше: вы никогда не пили вина?
- Никогда! - отвечал Тулузов. - Вредно оно мне; шампанского я, конечно, могу еще выпить стакан или два с удовольствием.
- Ну, так выпьемте! - проговорила Катрин и пододвинула бутылку к Тулузову, которую он очень умело взял и, налив из нее целый стакан, выпил его.
- Потом вот что, - продолжала она, хлопнув перед тем стакана два шампанского и, видимо, желая воскресить те поэтические ужины, которые она когда-то имела с мужем, - вот что-с!.. Меня очень мучит мысль... что я живу в совершенно пустом доме одна... Меня, понимаете, как женщину, могут напугать даже привидения... наконец, воры, пожалуй, заберутся... Не желаете ли вы перейти из вашего флигеля в этот дом, именно в кабинет мужа, а из комнаты, которая рядом с кабинетом, вы сделаете себе спальню.
Проговорив это, Екатерина Петровна на мгновение остановилась, а потом снова продолжала с небольшой улыбкой:
- Но вам, Василий Иваныч, может быть, это будет неудобно на случай каких-нибудь рандеву, если только вы имеете их в вашем отдельном флигельке.
- Нет-с, я ни в моем флигельке и нигде никаких рандеву не имею.
- Ну, полноте, пожалуйста, поверю я вам! - перебила его Катрин. - Бывши таким молодым человеком, вы будете обходиться без рандеву!
- Совершенно обхожусь без них, - повторил Тулузов, - и в доказательство того я с величайшим восторгом принимаю ваше предложение поселиться в одном с вами доме, чтобы каждую минуту быть защитником вашим, и надеюсь, что скорей лягу костьми, чем что-либо случится неприятное для вас.
При таком изъяснении Тулузова, Катрин немного покраснела; но, тем не менее, ей, как кажется, было приятно выслушать, что он ей высказал.
На другой день управляющий со всем своим имуществом, не выключая и окованного железом сундука, переселился в большой дом и расположился там с полным удобством. По поводу сих перемен дворовые и крестьяне Екатерины Петровны, хотя и не были особенно способны соображать разные тонкости, однако инстинктивно поняли, что вот-де прежде у них был барин настоящий, Валерьян Николаич Ченцов, барин души доброй, а теперь, вместо него, полубарин, черт его знает какой и откедова выходец. Слухи о том же самом невдолге дошли и до губернского города, и первая принялась их распространять косая дама, если только еще не забыл ее читатель. Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: "То-то-то!.. То-то-то!.."
Косая дама сейчас принялась эту старицу накачивать чаем, а та в благодарность за то начала ей толковать:
- Была, я, сударыня, нынешним летом у Егора Егорыча Марфина, - супруга у них теперича молодая, - им доложили обо мне, она позвала меня к себе в комнату, напоила, накормила меня и говорит мне: "Вы бы, старушка, в баню сходили, и имеете ли вы рубашку чистую?" - "Нету, говорю, сударыня, была у меня всего одна смена, да и ту своя же братья, богомолки, украли". - "Ну, так, говорит, нате вот вам!" - и подарила мне отличнейшие три рубахи и тут же приказала, чтобы баню про меня истопили... Добрая, что уж это говорить!.. А тут, на родину-то пришемши, заходила было я тоже к племянничку Егора Егорыча, Валерьяну Николаичу Ченцову, - ну, барыню того нигде и никому не похвалю, - мужа теперь она прогнала от себя, а сама живет с управляющим!
- Как с управляющим? Со своим крепостным, значит, мужиком? - воскликнула с любопытством косая дама.
- Может, что и мужик, но ходит стриженый и в дворянском платье.
- Да кто же вам сказывал, что Катерина Петровна унизилась до какого-то лакея? - продолжала расспрашивать свою гостью косая дама.
- Кому сказывать, окромя людишек ихних? Известно, кто про нас, бар, говорит - все рабы наши... Я тоже в усадьбу-то прибрела к вечеру, прямо прошла в людскую и думала, что и в дом меня сведут, однако-че говорят, что никаких странниц и богомолок от господ есть приказание не принимать, и так тут какая-то старушонка плеснула мне в чашку пустых щей; похлебала я их, и она спать меня на полати услала... На-ка, почет какой воздали гостейке почтенной! А мое тоже дело старое: вертелась-вертелась на голых-то досках, - не спится!.. Слышу, две горничные из горниц прибежали полопать, что ли, али так!.. Сначала ругмя-ругали все господ своих, а тут одна и говорит другой: "Я, говорит, девонька, вчерася-тко видела, как управляющий крался по коридору в спальню к барыне!" Тьфу, согрешила грешная! - закончила сердито свое токованье старуха и отплюнулась при этом.
- Ах, это интересно, очень интересно! - воскликнула косая дама. - Недолго же Катерина Петровна грустила по своем муже... скоро утешилась! Впрочем, если рассудить беспристрастно, так все мужчины того и стоят! - проговорила она, припомнив, как сама, после измены каждого обожателя своего, спешила полюбить другого!
VI
В описываемое мною время суд над женщинами проступившимися был среди дворянского сословия гораздо строже, чем ныне: поэтический образ Татьяны, сказавшей Онегину: "Я вас люблю - к чему лукавить? - но я другому отдана и буду век ему верна!", еще жил в сознании читающего общества. Конечно, дело обходилось не без падений, и если оно постигало павшую с человеком, равным ей по своему воспитанию и по своему положению в свете, то принимаемы были в расчет смягчающие обстоятельства; но горе было той, которая снизошла своей любовью до мужчины, стоявшего ниже ее по своему рангу, до какого-нибудь приказного или семинариста, тем паче до своего управляющего или какого-нибудь лакея, - хотя и это, опять повторяю, случалось нередко, но такая женщина безусловно была не принимаема ни в один так называемый порядочный дом. Екатерина Петровна, хорошо знавшая законы и обычаи дворянского сословия, жила безвыездно в своем Синькове. Она даже за обедню не ездила к приходу своему, опасаясь, чтобы тамошний священник, очень дерзкий на язык, не сказал чего-нибудь в проповеди насчет ее поведения, тем более, что он был зол на Екатерину Петровну за скудость приношений, которые она делала церкви и причту. Впрочем, Катрин вовсе не скучала своей уединенной жизнью. Тулузов окончательно заменил для нее Ченцова и даже превосходил того тем, что никогда ничем не заставлял страдать Катрин, а, напротив, всегда старался успокоить ее и сгладить неровности собственного ее характера.