- Что я буду иметь партию, и партию лучших людей в губернии, это правда!.. - начал было губернский предводитель.
- А мне только того и нужно! - перебил его Тулузов.
- А если этого только и нужно, так это дело, значит, конченное! - заключил губернский предводитель и затем, склонив голову к дверям кабинета, довольно громко крикнул: - Mon cher, monsieur Артасьев, entrez chez nous, s'il vous plait!*
______________
* Дорогой господин Артасьев, войдите к нам, пожалуйста! (франц.).
Иван Петрович не замедлил войти и, мучимый чувством нетерпения, прежде всего обратился к Тулузову и спросил:
- По вашему делу переговорили что-нибудь с его сиятельством?
- Переговорил! - отвечал тот и опять, как показалось это губернскому предводителю, усмехнулся какой-то улыбкой дьявола.
Затем хозяин и гости чинно уселись по местам и стали рассуждать о том, как предстоящее дело устройства дворянского пансиона при гимназии осуществить, и тут сразу же затеялся спор между Иваном Петровичем и губернским предводителем, из коих последний объявил, что капитал, жертвуемый господином Тулузовым, должен быть внесен в депутатское дворянское собрание и причислен к дворянским суммам.
- Такой порядок невозможен! - воскликнул Артасьев. - Прежде еще надобно испросить у министра народного просвещения разрешение на устройство пансиона при гимназии, которого у меня еще нет.
- Министр не может не разрешить этого дворянству! - оспаривал его губернский предводитель. - Оно устраивает это на свои деньги, а не на казенные; оно не стадо баранов и в массе своей не глупее вашего министерства.
- Нет, бараны! - бухнул на это Иван Петрович. - Я сам здешний дворянин и знаю, что тоже баран, и никому не посоветую деньги, предназначенные на воспитание и прокормление двадцати - тридцати мальчуганов, из которых, может быть, выйдут Ломоносовы, Пушкины, Державины, отдавать в коллегию.
- Но что вы разумеете под именем коллегии?.. То есть наше депутатское дворянское собрание? - спросил его с чувством оскорбленного достоинства губернский предводитель.
- Я разумею все коллегии! - огрызнулся Иван Петрович. - Министр народного просвещения лучше нас распорядится, потому что он ближе знает нужды образования, и оно должно от него одного зависеть, а не от наших голов, которые еще скорбны для того разумом!
- Если вам угодно так думать о себе, то это ваше дело, но я вовсе не имею такого дурного мнения о своей собственной голове! - возражал, вспыхивая в лице, губернский предводитель.
- Обо всем этом, я полагаю, рановременно еще говорить, - вмешался в разговор Тулузов, - и я просил бы пока не решать ничего по этому предмету, потому что я в непродолжительном времени поеду в Петербург и там посоветуюсь об этом.
- Поезжайте, сударь, поезжайте, и я вас благословляю на это! - воскликнул радостно Артасьев.
Губернский же предводитель молчал. Он, видимо, не благословлял такого намерения Тулузова, который из предыдущего разговора очень хорошо понял, что почтенному маршалу дворянства просто-напросто хотелось жертвуемые на дворянский пансион деньги прицарапать в свое распоряжение, и тогда, уж конечно бы, большая часть его капитала была израсходована не по прямому своему назначению. Впрочем, не желая выводить губернского предводителя из его приятных чаяний, Тулузов поспешил ему сказать:
- В Петербурге, вероятно, так и распорядятся, как вы предполагаете.
- Без сомнения! - произнес губернский предводитель уверенным тоном.
- Не распорядятся так! - стоял на своем Иван Петрович и простился с хозяином, который, оставшись вдвоем с Тулузовым, проговорил, указывая головой вслед ушедшему Артасьеву:
- Вот эти господа коронные чиновники!.. Для того, чтобы подделаться к министру, они готовы целое сословие очернить.
- Признаюсь, мне странным показалось такое мнение Ивана Петровича, - сказал тоном сожаления Тулузов, затем тоже раскланялся и вышел, но, сойдя на крыльцо, он, к удивлению своему, увидал, что у подъезда стояли безобразные, обтертые и облупившиеся дрожки Ивана Петровича, в которых тот, восседая, крикнул ему:
- Сюда, сюда, ко мне пожалуйте!
- У меня есть извозчик, - возразил было ему Тулузов.
- Это все равно! Сюда пожалуйте! - повторил Иван Петрович.
Тулузов, делать нечего, сел. Дрожки, везомые парою высоких кляч, тронулись, причем задребезжали, зазвенели и даже как будто бы завизжали. Иван Петрович сейчас начал выговаривать Тулузову:
- Как вам не стыдно ваши деньги доверять депутатскому дворянскому собранию! Еще надобно спросить, целы ли у них и прочие дворянские суммы? Вы прислушайтесь, что об этом говорят в обществе!
- Но, почтеннейший Иван Петрович, мне теперь неловко в чем бы то ни было противоречить господину губернскому предводителю, поймите вы это! От него зависит успех моей баллотировки.
- О, если так, то конечно! - согласился Иван Петрович. - Я даже при встрече с князем повторю ему, что вы желаете пожертвовать деньги собственно дворянству, а дело-то мы сделаем по-нашему, - заключил он и щелкнул от удовольствия двумя пальцами.
- Сделается по-нашему! - повторил и Тулузов. - Но только вы, бога ради, не выдайте меня!
- О, пожалуйста, будьте покойны!.. Я тоже, батенька, умею хитрить!.. Недаром шестьдесят пять лет прожил на свете и совершенно согласен с Грибоедовым, что при наших нравах умный человек не может быть не плутом! - проговорил Иван Петрович, простодушно считавший себя не только умным, но даже хитрым человеком.
У гостиницы Архипова Тулузов вылез из экипажа Ивана Петровича и хоть заметно был взволнован и утомлен всеми этими объяснениями, но, как человек воли несокрушимой и привыкший ковать железо, пока горячо, он, возвратясь домой, затеял с Екатериной Петровной довольно щекотливый разговор, еще и прежде того неоднократно им начинаемый, но как-то никогда не доходивший между ними до конца. Екатерина Петровна, которая, конечно, знала, куда и зачем ездил Тулузов, ждала его с нетерпением и, едва только он вошел к ней, спросила:
- Ну, что, с успехом?
- С успехом и с неуспехом! - отвечал ей Тулузов и сел.
Екатерина Петровна посмотрела на него с некоторым недоумением, не совсем понимая его ответ.
- В чем же неуспех состоял? - проговорила она.
- В том, что в настоящем моем положении, как я есть, вряд ли меня выберут в попечители гимназии.
- Поэтому они и денег не принимают?
- Деньги принимают!.. Сколько угодно преподнеси! Все примут!.. Но наградить за них - это другое дело!
- Да ты не бог знает какой большой награды требуешь, и очень натурально, что, как ты говорил, жертвуя деньги, хочешь хоть немного наблюдать, куда эти деньги будут расходоваться... И что же, дурачок Артасьев этот против твоего избрания?
- Наоборот, Артасьев очень желает, чтобы я был выбран, а губернский предводитель, у которого я сейчас был, колеблется дать мне решительное обещание.
- Ах, он пан Гологордовский, прощелыга этакий! - произнесла с гневом Екатерина Петровна. - Он смеет колебаться, когда я ему делала столько одолжений: он живет в моем доме в долг; кроме того, у меня на него тысячи на три расписок, которые он перебрал у отца в разное время... В случае, если он не будет тебе содействовать, я подам все это ко взысканию.
- Вы рассуждаете, как женщина! - возразил ей с легкой досадой Тулузов. - Чем тут виноват губернский предводитель?.. Как ни значительно его влияние на баллотировке, но выбирает не он один, а все дворяне, которые - что, по-моему, весьма справедливо, - все будут иметь против меня предубеждение.
- Какое же и почему? - спросила Екатерина Петровна.
- Во-первых, до сих пор я еще только наемный управляющий ваш, которого вы каждую минуту можете прогнать... Потом я человек холостой, одинокий, а поэтому никого не могу ни принять к себе, ни позабавить чем-либо кого.
- Отчего ж тебе не принимать их и не позабавить кого ты желаешь? - заметила Екатерина Петровна, но не очень решительным тоном.
- Полулакею-то вашему?.. Неудобно, я думаю, это! - возразил с саркастической усмешкой Тулузов. - Да, вероятно, из господ дворян ко мне никто и не поедет; словом, все это сводится к тому, что если вы меня искренно любите, то должны осчастливить вашим супружеством со мной, - тогда я сразу делаюсь иным человеком: я уже не проходимец, не выскочка, я муж ваш и зять покойного Петра Григорьича... Я, наконец, совместный с вами владелец одного из огромнейших состояний в губернии, и тогда я посмотрю, как господа дворяне посмеют не выбрать меня в попечители гимназии!
Последние слова Тулузов произнес с заметным пафосом, а Екатерина Петровна покраснела, и все лицо ее мгновенно подернулось как бы облаком печали.
- Все это, не спорю, правда, - начала она, - но ты забываешь, что мне, после моего первого несчастного брака, страшно даже подумать выйти когда-нибудь опять замуж.
- Страх этот совершенно неоснователен; можно выходить во второй раз и в третий; надобно только знать, за кого выходите вы; и я, кажется, в этом отношении не похож нисколько на господина Ченцова.
- Нет, - возразила Катрин, - нельзя выходить так, без оглядки, как мы выходим в первый раз, и я теперь тебе скажу всю правду: когда я еще девушкою до безумия влюбилась в Ченцова, то однажды за ужином прямо намекнула ему, что люблю его, и он мне намекнул, что он это видит, но что он боится меня, а я ему тогда сказала, что я не боюсь его... Предчувствие не обмануло Валерьяна: я в самом деле погубила его моей любовью; а теперь, напротив, я, Василий Иваныч, боюсь вас и предчувствую, что вы погубите меня вашей любовью!
Тулузов усмехнулся своею злой улыбкой и произнес:
- Извините меня, Катерина Петровна, я ничего не понял из всего, что вы изволили сказать!
- Что же тут такое для вас непонятно? Может быть, я дурно выразилась, но это так! - повторила Екатерина Петровна.
Говоря правду, это было не вполне так: страх к Тулузову в Катрин действительно существовал, но к этому примешивались и другие чувствования и мысли. Почему Катрин сошлась с Тулузовым, она, вероятно, и сама бы не могла с точностью определить. Более всего, думаю, тут властвовало то душевное настроение, которое французы давно уже назвали par depit, то есть чтобы из гнева и досады на мужа за его измену отплатить ему поскорее тем же. Может быть, тут служила некоторым импульсом и страстная натура Екатерины Петровны, изведавшей наслаждения чувственной любви, а наконец она видела в Тулузове человека, безусловно, ей преданного и весьма по ее обстоятельствам полезного. Но в то же время идеалом мужчины, каким некогда являлся ей Ченцов, Тулузов никогда не мог быть для нее. Сверх того, Катрин почти буква в букву разделяла мнение губернского предводителя, сказавшего, что Тулузов вчера только испеченный дворянин, между тем как она дочь генерала и женщина с таким огромным состоянием. Иметь своим любовником Тулузова Екатерине Петровне тоже казалось делом не совсем приличным, но все-таки это оставалось в полутайне, в полумраке, она всегда и перед каждым могла запереться в том; но выйти за него замуж - это уже значило явно перед всем обществом признать его за человека равного себе, чего Екатерина Петровна вовсе не думала. Под влиянием всех этих соображений Екатерина Петровна произнесла неторопливо: