- Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и ласково беря ее за руку.
- Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! - отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Отчего же это и когда с тобой случилось?
- После первых же моих неблагополучных родов.
- Но ты и потом еще неблагополучно родила?
- И потом.
- А это отчего же? Как объясняют доктора?
- Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.
- А душевные-то волнения отчего же, Муза?
- От разных причин.
- Но есть же между ними какая-нибудь главная?
- Главная, что я до безумия люблю мужа.
- А он разве тебя не любит?
- Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
- И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча от подобного общества?
- Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках. Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который, по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех почти наверное...
- Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? - заметила Сусанна Николаевна.
- Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! - отвечала Муза Николаевна.
- И у вас он бывает?
- Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен, остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.
- Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?
- Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна. - По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".
- И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!
- Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно... Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает, что я жалуюсь на него, он убьет себя.
Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.
Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила глаза, чтобы он не заметил печали в ее взоре. Затем Лябьев сначала пожал, а потом тоже поцеловал руку и Сусанны Николаевны, а вместе с тем поспешил ей представить Углакова.
- Мой друг, Петр Александрыч Углаков! - проговорил он.
Молодой гвардеец, вовсе, кажется бы, от природы не застенчивый, молча раскланялся перед Марфиной и проговорил только:
- Мы несколько знакомы.
- Да, - протянула Сусанна Николаевна, - ваш батюшка теперь даже сидит у моего мужа.
- Ах, папа у вас! Он давнишний приятель Егора Егорыча... Еще после двенадцатого года они вместе в Париже волочились за француженками.
- Может быть, ваш отец волочился, но Егор Егорыч - не думаю, - возразила было Сусанна Николаевна.
- Вы извольте думать или нет, это как вам угодно, но отец мне все рассказывал; я даже знаю, о чем они теперь беседуют.
- О француженках тоже? - спросила уж Муза Николаевна.
- Нет-с, не о француженках, но отец непременно жалуется на меня Егору Егорычу... Так это? - обратился Углаков к Сусанне Николаевне.
Та слегка усмехнулась.
- Почти что так, - проговорила она.
- Он говорит, что я лениво занимаюсь службой?
- Говорит, и его больше всего беспокоит, что вы дурно держите себя против великого князя Михаила Павловича, который вас любит, а вы ему штучки устраиваете.
Странное дело. Сусанна Николаевна, обыкновенно застенчивая до сих пор в разговорах со всеми мужчинами, с Углаковым говорила как бы с очень близким ей родным и говорила даже несколько поучительным тоном.
- В таком случае, mesdames, - сказал между тем Углаков, садясь с серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, - рассудите вы, бога ради, меня с великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого князя непременно встречу... Он меня действительно нагоняет, оглядел меня и тут же говорит: "Углаков, встань ко мне на запятки, я свезу тебя на гауптвахту!" Я, конечно, встал; но не дурак же я набитый, - я калоши мои преспокойно сбросил. Великий князь привез меня на гауптвахту, сам повел к караульному офицеру. "Возьми, говорит, Углакова на гауптвахту, - он в калошах!" Тогда я протестовал. "Ваше высочество, говорю, я без калош!" Он взглянул мне на ноги. "Ну, все равно, говорит, вперед тебе это зачтется". И скажите, кто тут был прав: я или великий князь?
- Конечно, вы! - подтвердили обе дамы.
- И я полагаю, что если вы все так будете судить себя, так всегда и во всем останетесь правы, - присовокупила к этому Сусанна Николаевна.
- А вы находите меня таким чурбаном, что я не понимаю, что делаю? - спросил Углаков.
- Напротив, я нахожу, что вы очень много понимаете, - особенно для ваших лет.
- Стало быть, вы думаете, что я очень молод?
- Думаю.
- Но сколько же мне, по-вашему, лет?
- Лет девятнадцать, - определила Сусанна Николаевна.
- О, как вы намного ошиблись! Мне двадцать первый год.
- Нет, вы прибавляете, - возразила ему на это Сусанна Николаевна.
В ответ на такое недоверие Углаков пожал только плечами: ему уж, кажется, было и досадно, что Сусанна Николаевна видит в нем такого еще мальчика.
- А как ты с великим князем в маскараде встретился? - стал его подзадоривать Лябьев.
- Да что ж в маскараде? Я опять тут тоже прав... Великий князь встретил меня и говорит: "Ты, Углаков, службой совсем не занимаешься! Я тебя всюду встречаю!" Что ж я мог ему на это сказать?.. Я говорю: "Мне тоже, ваше высочество, удивительно, что я всюду с вами встречаюсь!"
Обе дамы засмеялись.
- И что ж вам за это было? - спросила Лябьева.
- За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит... Каратыгин Петр{442} не то еще сказал даже государю... Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену... Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: "Брат у тебя хлеб отбивает!" - "Ничего, ваше величество, - ответил Каратыгин, - лишь бы только мне соль оставил!"
- Это недурно! - подхватил Лябьев.
- Да, - согласились и дамы.
Углаков еще хотел что-то такое рассказывать, но в это время послышались шаги.
- Кто бы это такой мог приехать! - проговорил с досадой Лябьев и вышел прибывшему гостю навстречу.
По гостиной шел своей барской походкою князь Индобский. На лице хозяина как бы изобразилось: "Вот кого еще черт принес!" Князь, чуть ли не подметивши неприятного впечатления, произведенного его приездом, поспешил проговорить:
- Я до такой степени нетерпеливо желал воспользоваться вашим разрешением быть у вас...
- Очень вам благодарен, - перебил его Лябьев, - но я извиняюсь только, что мы идем садиться обедать.
- Неужели я так опоздал! - произнес окончательно сконфуженным тоном князь, быстро вынимая часы и смотря на них. - В самом деле, четыре часа! В таком случае, позвольте, я лучше другой раз явлюсь.
- Как это возможно! Откушайте с нами! - остановил его Лябьев. - Не взыщите только: чем богаты, тем и рады!.. Позвольте только, я представлю вас жене моей.
- О, благодарю вас! - воскликнул с чувством князь и, будучи представлен дамам, обратился первоначально, разумеется, к хозяйке.
- Вас я знал еще девочкой, потом слышал вашу артистическую игру, когда вы участвовали в концерте с теперешним вашим супругом.
Затем князь отнесся к Сусанне Николаевне:
- Вам я еще прежде имел честь быть представлен почтенным Егором Егорычем. Как его здоровье?
- Он нехорошо себя чувствует.
- Ах, как это жаль! - произнес опять с чувством князь и за обедом, который вскоре последовал, сразу же, руководимый способностями амфитриона, стал как бы не гостем, а хозяином: он принимал из рук хозяйки тарелки с супом и передавал их по принадлежности; указывал дамам на куски говядины, которые следовало брать; попробовав пудинг из рыбы, окрашенной зеленоватым цветом фисташек, от восторга поцеловал у себя кончики пальцев; расхвалил до невероятности пьяные конфеты, поданные в рюмках. Все это, впрочем, нисколько не мешало, чтобы разговор шел и о более серьезных предметах.
- Вы все время оставались у Феодосия Гаврилыча? - спросил князя хозяин.
- Нет, я вслед же за вами уехал... Завернул только на минуточку к нашему земляку Тулузову.
- Qui est се monsieur* Тулузов? - сказали в один голос Лябьев и Муза Николаевна.
______________
* Кто это Тулузов? (франц.).
Сусанна же Николаевна смутилась несколько и вместе с тем слегка улыбнулась презрительной улыбкой.
- Это теперешний наш гран-сеньор, - начал объяснять князь, - ничтожный какой-то выходец... Он хотел было пролезть даже в попечители гимназии, но я все-таки, оберегая честь дворянства, подставил ему в этом случае немного ногу.
Читатель знает, как князь подставлял Тулузову ногу.
- А зачем он здесь живет? - поинтересовался Лябьев.
- Затем, что участвует в здешнем откупе; кроме того, две - три соседние губернии имеет на откупу, и, кажется, в этих операциях он порядком крахнет.