- Отчего? - спросил Лябьев.
- Оттого, что, как вы, вероятно, это слышали, Москве и даже всей северной полосе угрожает голод. Об этом идут теперь большие толки и делаются предуготовительные распоряжения; но откупа, как известно, зависят от благосостояния простого народа. Интересно, как господа откупщики вывернутся.
- Вывернутся, будьте покойны, да и состояние еще себе наживут! - подхватил Лябьев.
- Может быть, - не оспаривал князь, - вообще, я вам скажу, невыносимо грустно последнее время ездить по Москве: вместо домов графа Апраксина, Чернышева, князя Потемкина, князя Петрова, Иванова, что ли, вдруг везде рисуются на воротах надписи: дом купца Котельникова, Сарафанникова, Полушубкина! Во что ж после этого обратится Москва?.. В сборище каких-то толстопузых самоварников!.. Петербург в этом случае представляет гораздо более отрадное явление.
- А нашей губернии угрожает голод?.. У нас тоже был очень дурной урожай? - спросила Сусанна Николаевна князя.
- По-моему, более, чем какой-либо другой! - отвечал он ей и потом стал расспрашивать Лябьева, где в Москве ведется самая большая игра: в клубах или частных домах; если в домах, то у кого именно? Лябьев отвечал ему на это довольно подробно, а Углаков между тем все время потихоньку шутил с Сусанной Николаевной, с которой он сидел рядом.
- Не кушайте так много, - у нас голод! - шепнул он ей, когда Сусанна Николаевна взяла было, кажется, весьма небольшой кусок индейки.
- А сами вы зачем так много кушаете? - заметила ему, в свою очередь, Сусанна Николаевна.
- Мне надобно много кушать... По вашим словам, я еще мальчик: значит, расту; а вы уж выросли... Постойте, постойте, однако, се monsieur то же вырос, но ест, как удав, - шептал Углаков, слегка показывая глазами на князя, действительно клавшего себе в рот огромные кусищи.
- Перестаньте! - унимала его Сусанна Николаевна.
Но шалун не унимался.
- Monsieur le prince*, - отнесся он к Индобскому, - когда кит поглотил Иону в свое чрево, у китов тоже, вероятно, был в это время голод?
______________
* Господин князь (франц.).
- Не знаю-с, - отвечал тот, совершенно не поняв, что хочет сказать Углаков, и снова продолжал разговор с Лябьевым.
- Перестаньте! - повторила еще раз и даже сердитым тоном Сусанна Николаевна.
- Ну, не буду, - произнес Углаков и в самом деле совершенно притих.
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть играть в карты. Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
- Сыграй что-нибудь, Муза! - попросила Сусанна Николаевна. - Я так давно не слыхала твоей игры.
Муза начала играть, но избранная ею пьеса оказалась такою печальной и грустною, что Сусанне Николаевне и Углакову было тяжело даже слушать эти как бы сердечные вопли бедной женщины. Муза догадалась об этом и, перестав играть, обратилась к Углакову:
- Нет, что тут играть!.. Спойте лучше нам, Петр Александрыч!
Тот при этом весь вспыхнул.
- Какой же я певец! - проговорил он, потупляясь.
- Как какой певец?.. Очень хороший! - возразила ему Муза Николаевна.
- Какой же хороший, когда я совсем не пою! - упорствовал Углаков.
- Что такое вы говорите! - сказала уж с удивлением Муза Николаевна. - Аркадий, подтверди, пожалуйста, поет или нет Петр Александрыч! - крикнула она мужу в кабинет.
- Поет, - отозвался тот.
- И хорошо поет?
- Хорошо!
- Это, я вижу, Петр Александрыч мне не хочет доставить удовольствия слышать его, - сказала Сусанна Николаевна.
Углаков окончательно переконфузился.
- Нет-с, вы ошибаетесь... Если это доставит вам удовольствие, то я готов сейчас же... - проговорил он, держа по-прежнему глаза потупленными вниз.
При таком ответе Сусанна Николаевна, в свою очередь, сконфузилась и тоже потупилась.
- Конечно, доставите удовольствие, пойте! - подхватила Муза Николаевна и приготовилась аккомпанировать.
- Но что же я буду петь? - спросил ее Углаков.
- Спойте: "Нет, доктор, нет, не приходи!"
Углаков отрицательно потряс головой.
- Ну, "Черный цвет"...
Углаков и это отвергнул.
- "Соловья"! - предложила было ему Муза Николаевна.
- Как это возможно! - воскликнул Углаков. - Нам сейчас только Аграфена Васильевна божественно спела "Соловья"! Разве мою любимую "Le petit homme"?* - придумал он сам.
______________
* Неточное название песни Беранже "Le petit homme gris" - "Подвыпивший". Перевод текста песни см. в примечании.
- Eh bien!* - одобрила Муза Николаевна и стала аккомпанировать.
______________
* Хорошо! (франц.).
Углаков запел хоть и не совсем обработанным, но приятным тенорком:
"Il est un petit homme,
Tout habille de gris,
Dans Paris;
Joufflu comme une pomme,
Qui, sans un sou comptant,
Vit content,
Et dit: Moi, je m'en...
Et dit: Moi, je m'en...
Ma foi, moi, je m'en ris!
Oh qu'il est gai, qu'il est gai,
Le petit homme gris!"{446}
Сусанна Николаевна при этом улыбнулась. Углаков, заметив это, продолжал еще с большею резвостью:
"A courir les fillettes,
A boire sans compter,
A chanter
Il s'est couvert de dettes;
Mais quant aux creanciers,
Aux huissiers,
Il dit: Moi, je m'en...
Il dit: Moi, je m'en...
Ma foi, et cetera, et cetera"...
пел Углаков вместо слов и затем снова перешел к песенке:
"Quand la goutte l'accable
Sur un lit delabre,
Le cure
De la mort et du diable
Parle a ce moribond,
Qui repond:
Ma foi, moi, je m'en...
Ma foi, moi, je m'en...
Ma foi, et cetera, et cetera"...
Слушая эти два куплета, Сусанна Николаевна имела, или, по крайней мере, старалась иметь, совершенно серьезное выражение в лице.
- Вы убедились, наконец, как я скверно пою! - обратился к ней Углаков.
- Вовсе нет!.. Мне нравится ваше пение, - возразила она, - но я желала бы, чтобы вы нам спели что-нибудь русское.
- Спойте вот это теперь! - сказала Муза Николаевна и быстро забегала своими пальчиками по фортепьяно, а также и Углаков совсем уже по-русски залился:
Ехали бояре из Нова-города,
Красная девица на улице была;
Всем нашим боярам по поклону отдала,
Одному ж боярину пониже всех,
А за то ему пониже, что удалый молодец.
Стал молодчик девицу спрашивати:
- Как тебя, девушка, по имени зовут?..
- Пощади, Углаков! - Ты в словах, а Муза в аккомпанементе бог знает как путаете!
- Не верьте! Вы отлично это пропели! - подхватила с своей стороны Сусанна Николаевна.
- Merci, madame! - произнес Углаков, расшаркавшись перед нею и пристукнувши при этом каблуками своих сапог, чем он, конечно, хотел дать комический оттенок своей благодарности; но тем не менее весьма заметно было, что похвала Сусанны Николаевны весьма приятна ему была.
- Говорят, хорошо очень идет "Аскольдова могила"{448}, и Бантышев в ней отлично поет? - спросила она затем.
- Превосходно, неподражаемо! - воскликнул Углаков. - Спел бы вам, но не решаюсь, - лучше вы его послушайте!
И затем разговор между собеседниками перешел исключительно на театр. Углаков очень живо начал описывать актеров, рассказывал про них разные анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который будто бы однажды горячо спорил с купцом о том, в каких отношениях, в пьесе "Горе от ума", находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или идеальных. Первое утверждал купец, по грубости своих понятий; но Максинька, как человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно чистая и неземная любовь. Слышавши этот спор их, один тогдашний остряк заметил им: "Господа, если бы у Софьи Павловны с Молчалиным и было что-нибудь, то все-таки зачем же про девушку распускать такие слухи?!" - "Благородно!" - воскликнул на это громовым голосом Максинька и ударил остряка одобрительно по плечу. Хоть подобный анекдот и был несколько скабрезен, но ужасно развеселил дам. Сусанна Николаевна вообразить себе без смеху не могла, что мог затеяться такой спор, и вообще весь этот разговор о театре ей показался чрезвычайно занимательным и новым. Несмотря на свою духовность и строгую мораль, Марфина вовсе не была сухим и черствым существом. Чуткая ко всему жизненному, она никак не могла ограничиться в своих пожеланиях одной лишь сферой масонства. Между тем пробило восемь часов. Сусанне Николаевне пора было ехать домой.
- Нельзя ли тебе меня проводить? - сказала она сестре. - Наши лошади еще не пришли из деревни, а на извозчике я боюсь ехать.
- Конечно, проводим, - отвечала Муза Николаевна и велела было заложить в возок лошадей; но лакей, пошедший исполнять это приказание, возвратясь невдолге, объявил, что кучер, не спавший всю прошедшую ночь, напился и лежит без чувств.
- Как же я доберусь теперь до дому? - произнесла Сусанна Николаевна.
- Очень просто, я велю тебе взять хорошего извозчика и пошлю с тобою человека проводить тебя, - отвечала Муза Николаевна.
- Но зачем это, для чего? - проговорил каким-то трепетным голосом Углаков, слышавший совещание сестер. - У меня моя лошадь здесь со мною... Позвольте мне довезти вас до вашего дома... Надеюсь, что в этом ничего не будет неприличного?
- Ей-богу, я не знаю, как это по московским обычаям принято? - спросила сестру, видимо, недоумевавшая Сусанна Николаевна.
- По-моему, вовсе ничего нет тут неприличного... Меня из концертов часто молодые люди довозят, если Аркадий едет куда-нибудь не домой.
- В таком случае поедемте, довезите меня! - обратилась Сусанна Николаевна к Углакову, который, придя в неописанный восторг, выскочил в одном сюртуке на мороз, чтобы велеть кучеру своему подавать лошадь.
- Какой смешной Углаков! - проговорила Сусанна Николаевна, оставшись вдвоем с сестрою.
- Да, но в то же время он предобрый и премилый! - определила та.
- Это сейчас видно, что добрый, - согласилась и Сусанна Николаевна.
Углаков возвратился и объявил, что лошадь у крыльца. Сусанна Николаевна принялась облекаться в свою модную шляпку, в свои дорогие боа и салоп.
- А я тебя и не спросила еще, - сказала Муза Николаевна, укутывая сестру в передней, - получила ли ты письмо от мамаши из деревни?