- Если все прочие отпадают, то это, несомненно, ваша супруга.
Возможно, возможно. Но какие у меня доказательства того, что жена вошла в число шести женщин, прошедших предварительные испытания? И все-таки можно предположить самое худшее.
- Странное дело. Сколько можно раздумывать, когда речь идет о собственной жене...
Действительно странно. Разве моя жена не есть нечто цельное и неповторимое? А "Женщина-маска" на фотографии... Да, она прекрасна, и все же это - несуразное, ужасающее соединенье частей двух различных тел, явно несовместимые голова и торс. Эта жемчужная белизна, достигнутая с помощью толстого слоя белил, кажется порожденьем чужой крови, влитой в сосуды "Женщины-маски", бегущей по всему ее телу. Но тогда изменилось и все ее существо.
- Вы, трое, и - вместе? А как записки, мой друг, переписали начисто?
За спиной у нас вдруг возник заместитель директора клиники. Лицо секретарши стало напряженным, но ни малейшего испуга на нем не отразилось.
- Вот текст завтрашнего выступления, я отпечатала две копии, одну отправила в Совет... Размножим их - пяти экземпляров, думаю, хватит?
- Вполне.
Выходит, они сообщники? Девочка, глядя на заместителя директора, еле заметно ласково улыбнулась ему. Я испытал такое чувство, будто меня предали. А чего еще следовало ожидать? Мой план с самого начала был обречен на провал. Из памяти у меня почему-то улетучились все вопросы, которые я по пунктам обдумал, готовясь к встрече с жеребцом.
Будь хоть какой-нибудь способ узнать настоящие имена соискательниц - все стало бы на свои места.
- Разумеется, эти нелепые девизы - чистая выдумка. Среди соискательниц есть и массажистки из турецких бань, и исполнительницы модных песен. - Тут заместитель директора ухватил девочку за ухо и строго сказал: - Очень жаль, но ты ведешь себя безобразно...
Толпа зрителей разделилась надвое, и по возникшему проходу, высоко подкидывая колени, точно на ногах у них туфли для прыжков, пробежали трое стриженых в трусах. Заметив нас, они, будто по команде, приложили ладони ребром к вискам и задвигали ими, будто это слоновьи уши. У одного из них с плеча свешивалась пачка перевязанных ремнем газет.
- Дай экземплярчик, - попросил заместитель директора.
- Нельзя. Завтрашний номер.
Стриженые убежали, и толпа снова слилась воедино.
- Кажется, вы заинтересовались женщиной из этой комнаты?
- Он думает, - ответила вместо меня секретарша, - что это его жена.
- В самом деле... - заместитель директора с ехидной улыбкой взглянул на фотографию. - Но вы, я надеюсь, продолжаете свои записки?
- О чем вы?
- О том, что вы их тем не менее продолжаете. Давайте заглянем внутрь. У меня лишний билет, могу дать. Я сам питаю к этой женщине особый интерес. - И, повернувшись к секретарше, сказал: - А вы возьмите девочку и выпейте кофе в комнате отдыха. Не возражаете?
Секретарша, наступив мне на ногу (я был в туфлях) и больно прижав ее, сказала:
- Жду только пять минут - по часам. Извольте обращаться со мной как положено. Я имею на это право.
И она зашагала, толкая кресло-каталку; девочка, сидевшая в нем, обернулась и с мольбой смотрела в нашу сторону. На кого именно - не знаю. Я отер слезы. Они, скорее всего, выступили от боли - секретарша здорово придавила мне ногу. Но заместитель директора, кажется, истолковал их по-своему:
- Попрекать вас теперь ни к чему. Но знайте - иногда нужно быть жестоким. Врач должен быть жестоким, и больной обязан сносить его жестокость... таков закон жизни.
Протиснувшись сквозь толпу зрителей, с завистью глазевших на мой билет, я толкнул дверь комнаты "Женщины-маски". За дверью висел черный занавес. Я раздвинул его, передо мной повис еще один. Раздвигая все новые и новые занавесы (порядка, в котором они висели, я так и не уяснил), я шел вперед, пока не попал в помещение, напоминавшее выложенный белым кафелем анатомический театр. Почти все места были заняты.
Из динамика слышался сухой, невыразительный голос:
- Трехминутный перерыв кончается. Занимайте, пожалуйста, свои места.
Но заместитель директора не садился. Я тоже решил смотреть стоя.
Свет в зале погас. На сцене появилась женщина. Обнаженная, с набеленным лицом - точь-в-точь как на фотографии.
- Такая хрупкая с виду, а победит, я уверен, всех - даже "Кукольный дом". Та займет второе место.
Женщина лежала, подняв одно колено. Все ее тело было опутано проводами. На коленях ее, на бедрах и плечах пестрели датчики, от них тянулись тонкие провода к измерительным приборам. Женщина была соблазнительна и прекрасна, как танцовщица, играющая роль плененной марсианки.
Из-за кулис вышли двое врачей в белых халатах и сняли показания приборов. Потом один из них стал осматривать женщину.
- Есть надежда на ее выздоровление?..
- Болезнь ее сводится к утрате индивидуальности. Она не нуждается в медицинской помощи; лечить ее ни к чему.
- Какая жестокость!
- Она действительно ваша супруга?
- Сам не пойму. Не знаю, как быть...
- Нерешительный вы человек. Кстати - это, правда, касается вашей супруги, но я должен сказать... любой сексопатолог подтвердит вам, - она страдает манией изнасилования.
- Значит, вам было известно, где она находится?
- А вы не вспомните магнитофонные записи, сделанные в приемном отделении? Мы слушали их вместе. Ну - звук, словно от падения мешка с крахмалом... Скорее всего, это упала ваша супруга. С ней случился легкий обморок, а очнувшись, она увидала вокруг себя каких-то людей в белых масках. На самом деле это была обычная процедурная, где ее обследовали. Там ей поставили диагноз, и именно там и острой форме проявилась ее патологическая боязнь изнасилования. Пришлось лечить по методу "подобное - подобным".
- Ужасно.
- Почему же, результаты великолепные. - Заместитель директора повел плечом и, обернувшись ко мне, стал, как шаловливый верблюд, оттопыривать и поджимать верхнюю губу. - Вы тоже малый не промах. Спрятались где-то с девочкой из восьмой палаты и забавлялись с ней с утра до ночи...
- Да не забавлялся я с ней. Ничего похожего у меня и в мыслях не было.
- Не кричите!
Кричал-то как раз он сам. Зрители осуждающе смотрели в нашу сторону.
- Любите девочку - любите на здоровье. Делайте с ней что хотите. Нет, я не стану вам лгать, будто уже не чувствую к ней никакого влечения. Она была упоительна, как свежевыжатый сок... Но я сумею преодолеть себя. Победительница сегодняшнего конкурса... и человек-жеребец... В таком сочетании мой план воплотится куда эффектнее. Как вы думаете? Все, с кем я успел поговорить, согласны со мной...
- В чем состоит ваш план, сэнсэй? Мне он не известен.
- А вы и не должны о нем знать. Суть - в программе юбилейного празднества. После приветственной речи я, как человек-жеребец, продемонстрирую собравшимся свои возможности - вместе с победительницей конкурса. Я покажу воочию конечный результат эволюции вспять.
- Вы чудовище!
- Вам кажется, что я совсем распустился? Но когда-нибудь и вы поймете всю омерзительность здоровья. Если история животных - это история эволюции, то история человека - это эволюция вспять. Да здравствуют чудовища! Чудовище - могучее олицетворение слабости!
Завыла сирена. Синий сигнал "приготовиться" погас, и зажегся красный "идет конкурс". Заработали приборы.
Вдруг заместитель директора с силой толкнул меня вниз по проходу. Я оказался возле спускавшейся к сцене лестницы из металлических трубок. Перекладины ее отстояли одна от другой не менее чем на сорок сантиметров, и, оступившись, удержаться на ней было бы трудно. Кто-то рванул меня за подол рубахи, посыпались пуговицы. Чтоб не упасть, я вынужден был, не противясь насилию, спуститься вниз. Кто-то расстегнул пояс на моих брюках. Оторвали рукава рубахи. Расстегнули молнию. Брюки свалились и запутались в ногах. Я полз по полу на четвереньках. Потом поднялся. Вид у меня был довольно глупый - на мне остались только трусы, клочья рубахи на спине и туфли для прыжков. Передо мной лежала женщина с белым лицом. Медсестра, поколебавшись, ушла и оставила нас вдвоем. По ее знаку погасили свет. Ну, теперь держитесь! Интересно, узнала меня эта женщина? Я выхватил спрятанный под мышкой обрезок трубы - мне удалось сохранить его - и принял боевую стойку. Размахивая трубой, я стал подниматься по лестнице. Пять минут, о которых мы договаривались с секретаршей, давно истекли. Я вернусь к ней, попрошу подождать еще немного и снова вернусь сюда. Только бы мне повезло! Уговаривая себя, я понимал, что это самообман. И все-таки выбрал отступление. Почему - и сам до сих пор не пойму. Да и не пытаюсь понять.
Не раз я чувствовал, что угодил трубой в кого-то, слышал чьи-то вопли. Размахивая ею, я прорвался за черный занавес.
Здесь царил полумрак - вытянув руку, я с трудом различал пальцы. Я несся от одного занавеса к другому и, чтоб избежать внезапного нападения, то и дело бил трубой по черной ткани. За мной вроде гнались, но разобрать, что делается за очередным занавесом, было невозможно. Прямо передо мной - проход, такие же проходы - без конца и всякой системы - тянулись справа и слева. Заместитель директора, должно быть, удрал минутой раньше. Я понял: чем больше буду суетиться, тем скорее собьюсь с пути.
Тут из-за черного занавеса донесся жалобный вопль. Кричала женщина. Так ясной зимней ночью воет северный ветер в проводах электрички. Отбиваясь от облеплявшей тело черной ткани, я пробирался вперед. Что это значило: убегал ли я от жены или, наоборот, возвращался к ней, - мне было безразлично. Вдруг голос кричавшей женщины оборвался где-то вдали - я стоял у выхода.
Снаружи бурлила прежняя толчея. Все, кому не досталось билета, разглядывали меня с нескрываемой завистью. В одних трусах, точно безумный, бежал я оттуда, куда они жаждали попасть хоть на мгновение. Их изумление вполне понятно. Бросив на пол обрезок трубы, я прижал локти к бокам и побежал навстречу людскому потоку. Может, повезет и меня примут за тренирующегося бегуна.