Федеральное агентство по образованию.
Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования.
Волгоградский государственный педагогический университет.
Филологический факультет.
Дисциплина: «История русской литературы»
Контрольная работа
на тему:
Социально-общественная проблематика романа Ф.М.Достоевского «Идиот».
Выполнила
Студентка 4 курса ОЗО
Арстангалиева А.Ж.
Проверила Манаенкова Е.Ф.
Волгоград 2010 г.
План
1. Введение…………………………………………3
2. Основная часть…………………………………..5
3. Заключение……………………………………..19
4. Библиография…………………………………..21
Введение
Принято считать, что “Идиот” — самое загадочное из произведений Ф. М. Достоевского. И, пожалуй, так оно и есть. Во всяком случае, едва ли найдется еще какая-нибудь вещь у писателя, столь же превратно понятая, как современниками, так и подавляющим большинством исследователей русской литературы.
Очень может быть, и сам Достоевский в итоге написал не совсем то, о чем думал — и когда только приступал к своему детищу и даже тогда, когда уже были опубликованы первые главы. Несомненно, одно: поторопившись с собственной характеристикой еще не законченного (!) романа, автор “Идиота” слишком многих тяжело озадачил, именно указав направление, в котором следовало искать разгадку смысла всего произведения. Речь, конечно, идет о знаменитых строчках из письма писателя С. А. Ивановой от 1(13) января 1868 года: “Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, — всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, — ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Все Евангелие от Иоанна в этом смысле; он все чудо находит в одном воплощении, в одном проявлении прекрасного). Но я слишком далеко зашел”.
Эти-то слова автора и определили судьбу книги.
Приняв за путеводную нить приведенные выше строки из письма Достоевского, а, впоследствии обнаружив в рабочих записях писателя две пометки “Князь Христос” и затем еще “Кн. Христос”, самые разные исследователи как-то сошлись на том, что именно в образе князя Мышкина и состоялась попытка изобразить “положительно прекрасного человека”. Но открытие это мало кого из них осчастливило — слишком много при этом возникало других загадок: и шокирующее название романа — “Идиот”, и странная болезнь героя, и череда скандалов и смертей, сопровождающая краткий миг его “вменяемости”, да и много еще чего. И все же, несмотря на все “загадки” и несообразности, в религиозно-философской критике начала века, а затем и в науке о литературе князь Мышкин вплоть до самого последнего времени, как правило, поставлялся на невидимый пьедестал в качестве, безусловно, положительного героя. Сегодня все чаще пьедестал пустеет — о Мышкине пишут иначе. Но “загадка” Мышкина по-прежнему существует, и вряд ли можно сомневаться, что разгадать ее значит подобрать ключ ко всему роману.
Не претендуя, на последние выводы, оговорюсь, что рамки этой работы включают лишь попытку рассмотрения философских суждений Князя Мышкина, хотя надеюсь в дальнейшем продолжить работу над этой темой более подробно.
Основная часть
Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божью зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят...
Ф.М. Достоевский «Идиот»
Как сказал один из наших философов, “... в России ... более всего любят человека сердечного, а если он к тому же и совестливый, то его почитают превыше всего как своего рода святого, или, в понимании русских, как сосуд Божий”. Верно, поэтому долгое время образ князя Мышкина для многих и многих из наших соотечественников казался высочайшим примером человечности, особенно в мрачные, бесчеловечные годы. В этом взгляде заключалась — естественная, искренняя — ошибка, подобная той, что совершала одна из самых важных героинь романа, Елизавета Прокофьевна, которая ждала князя Мышкина “как брата”, которая считала, что князя ей “Бог послал”.
Почему же именно теперь возникло переосмысление образа этого “рыцаря бедного”? Потому что в “новой” России жесткость становится нормой? Или потому, что критический взгляд на князя Мышкина — это интересно, оригинально? Думается, причина в другом и причина положительная. Мы находимся в поисках нового (без кавычек), достойного самосознания; пусть эти поиски только еще начинаются, начинать их с переосмысления творчества Достоевского — это совершенно естественно.
Достоевский правдиво говорит нам о нас самих. И не только правдиво: его творчество “берет за живое”; редко можно встретить человека, которого то, что написано Достоевским, оставляет безразличным. К его героям относишься, как к живым, и то, что они говорят, и то, что происходит с ними, трогает, как если бы это были близкие нам люди.
Вот и в Мышкине мы признали близкого, дорогого нам человека. Стоит подчеркнуть, что среди героев Достоевского Мышкин не является каким-то особым, не подлежащим критическому обсуждению, героем. Известно, что писатель любил его, но он любил его как свое создание и не считал его положительным примером. Об этом ясно сказано в самом произведении — в трезвых беседах Евгения Павловича с князем, в конце романа. Мышкин, как и другие герои писателя, “интересует Достоевского как особая точка зрения на мир и на себя самого, как смысловая и оценивающая позиция человека, по отношению к себе самому и по отношению к окружающей действительности. Достоевскому важно не то, чем его герой является в мире, а, прежде всего то, чем является для героя мир и чем является он сам для себя самого”.
Прежде всего, стоит обратиться к первой части романа. В этой части дана своеобразная экспозиция. В ней автор представляет своего героя не только персонажам романа, но и, главным образом, читателю. Автор заявляет героя, в котором воплощается главная идея романа, “моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее, а если взялся теперь, то решительно потому, что был в положении чуть не отчаянном”. Необходимо помнить и то, что роман о “положительно прекрасном человеке” в момент, когда Достоевский формулировал свою идею, уже носил название “Идиот”.
Монологи героя, его рассказы о смертной казни, о Швейцарии, о приговоренном к смерти, о Мари и детях минимально снабжены ремарками. Монологическое слово героя по мысли автора несет в себе истинную систему ценностей, что подтверждается самим повествовательным строем монологов князя Мышкина. Если сравнить их с рассказами Фердыщенко, Епанчина и Тоцкого на именинном вечере у Настасьи Филипповны, то станет очевидной маркированность монологов князя: интонационно, при помощи ремарок, фиксирующих впечатления слушателей, введения рассказов в определенный повествовательный контекст, например, рассказ Тоцкого о худшем поступке его жизни соотносится и читателями и слушателями Тоцкого с историей Настасьи Филипповны, как и рассказ князя о Мари. Только князь выигрывает от этого сопоставления, а Тоцкий проигрывает. “Лирическая тема героя и форма ее конкретизации — открыто обращенный к “миру” внешний монолог, в котором без остатка выявляется интеллектуальная компетентность и установка героя — есть результат полного и непосредственного соответствия мысли и слова Мышкина. Внешний монолог является здесь подлинной поэтической формой, адекватной самой идее героя о жизни, его отношению к действительности чужому “Я” и к самому себе”.
Рассказ князя Мышкина о Мари и детях (I глава) занимает особое место среди монологов Мышкина, ибо в нем сосредоточен тот жизненный опыт князя, с которым он идет к людям. Это его ответ на вопрос о счастье, о том, как достичь гармонии бытия. Рассказ дается в форме повествования от 1-го лица и сопровождается тремя ремарками автора, одна из которых — вводная, третья — в конце, связующая рассказ с сюжетным повествованием, и, наконец, вторая, в рамках рассказа весьма существенная, ибо она переключает внимание слушателей и читателей на принципиально другую причинно-следственную связь поступков героя. Рассказывая о том, как он поцеловал Мари, князь скажет: “Нет, не смейтесь, — поспешил остановить князь усмешку своих слушательниц, — тут вовсе не было любви”. Поступок князя продиктован не любовью, а жалостью, состраданием. Сам герой упоминает об этом в своем рассказе трижды. Главным же героем рассказа князя оказываются дети. С них он начинает свою историю: “Там... там были все дети, и я все время был там с детьми, с одними детьми”, ими заканчивает. “Угадывая” лицо Лизаветы Прокофьевны, князь скажет: “<...> про ваше лицо уж мне не только кажется, а я просто уверен, что вы совершенный ребенок во всем, во всем хорошем и во всем дурном, несмотря на то, что вы в таких летах”. Счастье, которое познал герой в своей швейцарской жизни, было открыто им в общении с детьми, о чем он упоминает в начале рассказа (“Через детей душа лечится...”) и в конце (“Потом же, во все эти три года, я и понять не мог, как тоскуют и зачем тоскуют люди? Вся судьба моя пошла на них (детей)”). История о Мари становится победой князя благодаря детям. Он научил их любви и состраданию, а они сделали так, что Мари “умерла почти счастливая. Через них она забыла свою черную беду, как бы прощение от них приняла, потому что до самого конца считала себя великою преступницею”. Дети, в отличие от взрослых, оказываются открыты истине любви и сострадания. И сам князь в этом им родственен. Вместе с тем, сам герой тоже учится у детей. В них и через них он принимает жизнь, открывает радость и гармонию бытия. В них он находит примирение, и разрешение мучающих его душу чувств тоски и отчужденности от жизни. История о Мари оказывается и историей исцеления его души через помощь другому, еще более несчастному; и помощь становится действенной именно благодаря детям, их участию. В контексте творчества Достоевского дети занимают особое место и, как правило, являются мерилом истинности поступков и дел героев. Некое внутреннее соответствие субъективных нравственных убеждений героя объективной авторской системе ценностей и является залогом истинности слова и дела князя. Тем серьезнее звучат его слова о миссии, с которой он идет к людям: “Я положил исполнить свое дело честно и твердо”. По Достоевскому, мир детей — мир истинных ценностей в их первичном, неисковерканном виде; мир взрослых — мир перевернутых ценностей и отношений, мир, существующий на ложных основаниях (образцом его является логика Тоцкого в рассказе об истории Настасьи Филипповны, и далее в его собственном рассказе о камелиях на именинном вечере у Настасьи Филипповны). Способность человека оставаться ребенком — залог его нравственности, по Достоевскому. Приближение к Христу как к идеалу осуществляется как раз тогда, когда взрослый сохраняет детскую непосредственность и чистоту. Царствие Божие на земле, которое с помощью детей строит князь Мышкин, представляется ему возможным, потому что он сам такой же ребенок, как они. Врач Шнейдер, лечивший князя, говорит ему об этом перед его отъездом в Россию: “он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого; но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил”. Надо сказать, что взрослый мир противится мессианской деятельности князя, поэтому ему было “всегда тяжело” со взрослыми и он поскорее стремился уйти к детям, “своим товарищам”. И с самого дня отъезда, как только князь покинул детей, он все это время чувствовал себя несчастным и тосковал отчего-то, как вдруг в гостиной Епанчиных у него “в первый раз с того времени, стало на душе легко” От этого истинность образа князя утверждается его “детскостью”, а его сострадание воплощается в истории с детьми, в истории, сюжетом которой становится рыцарская помощь князя несчастной Мари. Реакция сестер Епанчиных, Лизаветы Прокофьевны, является еще одним свидетельством истинности мысли, слова и поступка героя (не случайно князь называет Лизавету Прокофьевну “ребенком”). Особым знаком этого становится та доверенность, которой удостаивает князя Аглая.