После недавнего веселья в поповском доме в Новом заводе наступила мертвая тоска. Братья оставались на той же квартире и жили теперь в одной комнате. Попадья не раз покаялась за свою торопливость объявить все Амфее Парфеновне: она сыграла в руку немке... Даже хохлатый поп, вечно молчаливый, и тот сказал ей:
-- Ну, попадья, дуру сваляла...
Леонид жил отщепенцем. День проводил на службе, а остальное время запирался в своей комнате. Единственным человеком, пользовавшимся его расположением, был Карпушка. Изобретатель прямо проходил в комнату к Леониду, требовал водки, разговаривал вслух сам с собой.
-- Эх, жисть! -- повторял он каждый раз. -- Дуракам только на белом свете и жить, а умному человеку зарез... А все судьба, Леонид Зотыч. От своей судьбы, брат, не уйдешь... Нет, брат, от нее не скроешься: на дне мороком сыщет. Тут, брат, шабаш!.. А ты, Карпушка, свою линию не теряй, потому как умный человек и могу соответствовать вполне. Да... Кто машину наладил в Землянском заводе? -- Карпушка... Кто награду водкой получил? -- Карпушка... Кто из кабака не выходит? -- да все он же, Карпушка, -- вот вся главная причина. Какое такое полное право Федот Якимыч имел губить живого человека?.. Эх, жисть проклятущая... Так я говорю, Леонид Зотыч? Правильно? Голубь ты мой сизокрылый, Карп Маркыч, брось ты водку, остепенись, погляди, как добрые люди на белом свете живут, -- живут да радуются.
Карпушка пил водку, бормотал все слабее и кончал тем, что засыпал тут же на месте тяжелым пьяным сном. В угоду брату Никон переносил это безобразие и не обращал на Карпушку никакого внимания.
Никон остался прежним Никоном, так что попадья успела к нему привыкнуть и больше не боялась его. Собственно, он один и оставался живым человеком в доме. И каждое дело он делал по-своему, не как другие. Попадье нравилось больше всего то, что Никон понимал каждый ее шаг и по-своему ценил ее. И веселье, и горе, и неприятности -- все он видел, точно в книге читал душу попадьи. А главное, сам виду не подает, что знает, чего не знает.
"И мудреный же человек уродится, -- часто думала попадья, приглядываясь к Никону. -- Никак ты его не разберешь".
Прежде она боялась, что Никон будет приставать к ней, а теперь и этого нет. Никон даже перестал смотреть на попадью. Когда он скучал, попадья умела его утешить, как никто: возьмет гитару да и споет. Федот Якимыч, бывало, так гоголем и заходит, если песня по нраву придется, а Никон только трубочку посасывает.
Раз летом все отправились в поле. Поп с попадьей, Никон, Леонид с Карпушкой -- все поехали. Верстах в трех от завода был казенный поповский покос с медовым ключиком и рыбною горною речкою. Поп захватил с собой бредень, чтобы устроить уху из живых харюзов. День был отличный, светлый, жаркий. А в лесу стояла настоящая благодать. Карпушка первым делом соорудил костер, чтобы дымом отогнать лесной овод. Попадья занялась устройством соответствующей закуски и выпивки. Леонид лежал на траве, закинув руки за голову. Когда поп с Карпушкой скрылись в кустах с бреднем, попадья совсем развеселилась и, забыв всякую осторожность, проговорила:
-- Никон Зотыч, пойдемте землянику брать.
-- Что же, пойдемте, -- равнодушно согласился Никон.
Леонид остался у костра, а Никон с попадьей пошли в лес. Она сейчас же спохватилась, что как будто неладно сделала, но из непонятного упрямства не хотела вернуться. Да и было очень смешно, как близорукий Никон ползал на коленях, отыскивая в траве спелую ягоду. Попадья так и заливалась неудержимым хохотом, помыкая своим спутником, точно ручным медведем. Она была одета в летнее ситцевое платье и в простой платочек на голове. От жары лицо попадьи раскраснелось, и она сняла даже платок.
-- Вон там ягоды, -- указывала она ползавшему Никону. -- Эх, ничего вы не видите у себя под носом. Слепой курице все -- пшеница.
Расшалившись, попадья наклонилась к Никону, показывая ягоды, но в это время ее схватили две сильных руки, так что она не успела даже вскрикнуть.
-- Никон, ради бога, отпусти... -- шептала попадья, изнемогая в неравной борьбе. -- Голубчик... Никон...
Прежнего Никона не было, -- он потерял свою голову, а попадья свои песни и беззаботное веселье. Когда поп с Карпушкой вернулись с добычи, попадья и Никон сидели у костра и смотрели в разные стороны. Лов был удачный, и хохлатый поп торжествовал. Леонид попрежнему лежал, уткнув лицо в траву, точно раздавленный.
-- Эх, жисть! -- ругался Карпушка, недовольный общим невеселым настроением. -- Не ко времю мы с тобой, поп, харюзов-то наловили. Омморошные какие-то...
С горя Карпушка напился влоск, так что его увезли домой пластом.
На другой день попадья не показывалась совсем: она лежала на своей двуспальной кровати и горько плакала. На третий день она вышла, когда Никон был один, и сказала:
-- Никон Зотыч, грешно вам... да, грешно. Што вы со мною сделали? Я была честная жена попу, а теперь как я ему в глаза-то буду глядеть? Грешно вам, Никон Зотыч.
-- Я вас люблю, Капитолина Егоровна, -- ответил Никон. -- С первого раза полюбил.
-- А я не люблю вас.
Никон выпрямился, взглянул на попадью испуганными глазами и пробормотал:
-- Зачем же вы... мне казалось...
-- Нет, не люблю! -- повторила настойчивая попадья. -- Вот пойду и повинюсь во всем попу, а вы уезжайте, куда глаза глядят. Мой грех, мой и ответ...
-- Куда же я пойду? -- беспомощно спросил Никон.
-- Ах, господи! -- взмолилась попадья, ломая руки. -- Да уйдите вы от меня: тошно мне глядеть.
Никон помолчал, пожевал губами и спросил в последний раз:
-- И только, Капитолина Егоровна?
-- И только, Никон Зотыч.
Он круто повернулся, нахлобучил шапку на глаза и вышел. Больше Капитолина Егоровна так его и не видала. Как на грех вечером пригнала Наташа и по лицу попадьи сразу догадалась, что случилось что-то важное. Она повела дело политично и не заговорила сразу о главном, а целый вечер болтала разные пустяки. Только уже в конце она спросила:
-- А где Никон Зотыч?
-- Кто его знает, куда он ушел: взял шапку и пошел, -- ответила попадья, пряча виновато глаза, -- меня он не спрашивается... Я ему сегодня от квартиры отказала. Надоели мне эти басурманы хуже горькой редьки.
Наташа только сжала губы, как делала мамынька Амфея Парфеновна в трудных случаях. За последнее время она сильно изменилась -- похудела, осунулась, присмирела. Очень уж тошно ей жилось: дома -- на свет белый не смотрела бы, а приехала в Новый завод -- того хуже. Ни свету, ни радости, когда бунтует каждая жилка и молодое сердце обливается горячею кровью.
А Никон ушел на фабрику и там ходил из корпуса в другой. Работы по перестройке и ремонту приходили к концу, и он осмотрел все, как делал каждый день. Только обедать он домой не пошел, а закусил тут же, в меховом корпусе, вместе с рабочими. К вечеру и работа вся была кончена, а Никон все не уходил из фабрики. Он ушел в кричный корпус, присел на лавочку к уставщику и смотрел, как работают новозаводские мастера, вытягивая железные полосы. А работали новозаводские мастера ловко. Кричное производство было поставлено искони, как построена фабрика. Никон сидел и смотрел на ярко пылавшие горна, на добела накаленные полосы железа, на суетившихся рабочих, а в голове стучали свои молота, выковывая одну роковую мысль:
"Не люблю, не люблю, не люблю!"
Огнем горело сердце Никона, и чувствовал он, как сделался самому себе чужим человеком.
Из кричного корпуса Никон несколько раз уходил в меховой, -- придет, остановится против мехов и смотрит, как машина набирает с подавленным шипеньем воздух. Два громадных цилиндра, положенных горизонтально, работали отлично. Поршень, приводимый в движение водяным колесом, вдвигался и выдвигался с эластическою легкостью; заслонки раскрывались и закрывались без малейшего шума, хотя от этой работы дрожали стены нового корпуса. Все было пригнано с математическою точностью, и Никон любовался новою машиной глазом знатока. Мальчик-машинист вертелся около него с паклей в руках, ожидая приказаний.
-- Ты что тут суешься? -- спросил Никон, заметив его, наконец.
-- А так, Никон Зотыч... Я при машине. Машинист вышел, так я за него.
-- Молодец!
В это время в меховой корпус, пошатываясь, ворвался Карпушка. Он еле держался на ногах.
-- Никон Зотыч... родимый... она там, -- бормотал Карпушка, указывая рукою на плотину. -- Она ждет.
Никон весь вздрогнул и дикими глазами посмотрел на пьяного Карпушку.
-- Кто она? -- тихо спросил он, чувствуя, как у него сводит губы.
-- Да все она же, Наталья Федотовна... Наказала вас вызвать туды на плотину. Словечко, грит, надо сказать.
-- А... хорошо, -- протянул Никон, щупая свою голову. -- Скажи, что я сейчас.
-- Так и сказать, Никон Зотыч?
-- Так и скажи.
-- Так я тово...
-- Убирайся, болван!
Карпушку вынесло из мехового корпуса точно ветром.
Пока он расслабленною, пьяною походкой переходил фабричный двор и поднимался по крутой деревянной лестнице на плотину, где его ждала Наташа, Никон успел еще раз пережить всю свою неудачную жизнь. Да, он все пережил -- и свои гордые мечты, и окружавшую его тьму, и пустоту, наполнявшую его душу. Потом он выпрямился, застегнул на все пуговицы рабочую куртку и выслал мальчика-машиниста в слесарную. Когда мальчик вернулся, то увидел ужасную картину: Никон на коленях стоял у мехового цилиндра, а голова была раздавлена работавшим поршнем.
Как это случилось -- осталось неизвестным. Никон мог попасть головой в цилиндр нечаянно, поправляя какую-нибудь гайку, а могло быть и не так... Знали о последнем только новозаводская попадья да Наташа -- и больше никто.