Устойчивый в «Житии» мотив телесной наготы не только реалия тюремного быта, но и символ обнаженной души, неподдельной искренности чувств. Повествование постоянно сопровождают авторские ремарки типа «ох, горе мне», «увы мне, грешному». Традиционная в агиографии сцена искушения святого блудницей для Аввакума интересна не тем, как герой преодолевает зов плоти (положил руку на пламя свечи), а тем, что он переживает в процессе грехопадения и нравственного возрождения. Автор показывает внутренний мир человека, дает психологическое описание героя, которому «горко было» впасть в искушение, «зело скорбен» пришел он домой, «падох на землю на лицы своем, рыдаше горце», до полуночи «плакався» пред образом, «яко и очи опухли». Акцентируя внимание на глаголах внутреннего действия, словах экспрессивно-эмоционального характера, Аввакум создает особую лирическую атмосферу — атмосферу сопереживания, что отражает близость как автора к герою, так и героя к читателю.
Схематизм и безликость неприемлемы для писателя, когда он рисует образ своей верной спутницы Анастасии Марковны, многие годы делившей с ним все тяготы жизни. Образ жены он раскрывает через действие, яркие диалогические сцены. Во время бури на Тунгуске, когда дощаник «налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны полубы над водою, а то все в воду ушло», она, простоволосая, «на полубы из воды робят кое-как вытаскала», пока Аввакум, «на небо глядя», кричал: «Господи, спаси! Господи, помози!» Когда, возвратившись в Москву, муж мучительно делал выбор между семейным покоем и служением вере («Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе; говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня!»), именно Анастасия Марковна благословила его на трудный путь: «...деръзай ироповедати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи... Поди, поди в церковь, Петровичь, — обличай блудню еретическую!» Образ Марковны исторически, социально и психологически конкретен, он не очищен от сомнений и колебаний. «Долъго ли муки сея, протопоп, будет?» — «пеняет» она мужу, когда силы покинули ее во время многодневного перехода по льду Нерчи-реки.
«Житие» насыщено сатирическими портретами врагов Аввакума, прежде всего его идейных противников — патриарха Никона и сторонников церковных нововведений. Нарушая закон евангельского всепрощения, Аввакум грозил мучителям: «Воли мне нет, да силы — перерезал бы... мирских жрецов всех, что собак... развешал бы по дубью». Страстный правдоискатель и народный заступник, он был убежден, что за «мирскую правду... подобает душа своя положить», с горечью признавая: найти правду можно лишь в огне или в тюрьме, — и доказал это своею жизнью, где не было расхождения между словом и делом.
Появление «Жития» — закономерный результат развития автобиографического начала в русской литературе, где предтечами Аввакума выступают Владимир Мономах и Иван Грозный. Новаторство Аввакума сказалось в том, что он написал не публицистическое сочинение с вкраплением автобиографических элементов, а цельное жизнеописание. Причем автор-герой «Жития» — сын сельского священника-пьяницы, а не представитель княжеского или царского рода. Это свидетельствовало о демократизации литературы и эмансипации творческой личности.
Новый тип святой представляет «Житие Ульянии Осорьиной». Дочь ключника, рачительная хозяйка, любящая жена и мать — Ульяния совершает свой подвиг в миру. Она так занята работой по дому, воспитанием детей и заботой о стариках, родителях мужа, что ей и помолиться некогда. Тяжелая женская доля приравнивалась к подвигу авторитетных святых, служение ближним возводилось в идеал поведения человека. Образ святой достоверен, согрет искренним чувством любви, так как автор жития — сын Ульянии, хорошо знавший особенности характера и историю жизни своей матери.
О наметившемся интересе литературы XVII века к «маленькому человеку» можно судить по «Повести о Горе-Злочастии». Ее герой— безымянный Молодец, презревший родовые устои жизни и заветы отцов и поэтому впавший в «наготу и босоту безмерную». Русского грешника, пропившегося до «гуньки кабацкой», автор ставит в один ряд с Адамом и Евой, которые нарушили «заповедь Божию, вкусили плода виноградного». Обращение к библейской истории грехопадения первых людей должно было подчеркнуть всеобщий и вечный характер изображаемого в «Повести». «Срам» мешает «блудному сыну» вернуться в отчий дом, и герой идет «на чюжу страну», где своим умом и трудом наживает большое состояние, следуя советам «добрых людей»: «Не буди ты спесивъ.. покорися ты другу и недругу, поклонимся стару и молоду... не лети ты межь други и недруги... держися истинны с правдою».
Сгубило Молодца «гнило слово похвалное». Горе, явившись в образе архангела Гавриила, убедило его в том, что семейное счастье и богатство таят опасность («быть тебе от невесты истравлену... из злата и сребра быть убитому»), а истинное блаженство — быть пьяным и нищим: «Да не бьютъ, не мучатъ нагих-босых и из раю нагихъ-босых не выгонятъ». Судьба Молодца не родовая, а индивидуальная судьба человека, «горькая» и «злочастная». От этой «злой доли», персонифицированной в образе Горя, своеобразного двойника героя, нельзя скрыться: «Молодецъ полетел сизым голубем, а Горе за нимъ серым ястребом... Пошелъ Молодец в море рыбою, а Горе за ним с щастыми неводами». Оно идет с ним по дороге жизни «под руку под правую, научает Молодца богато жить, убити и ограбить». Только высокие стены монастыря спасают героя от Горя-Злочастия, при этом монашество для Молодца — вынужденный поступок.
Герой «Повести» — человек, отвергающий этические нормы рода и естественную потребность его продолжения. Однако этот бродяга, пьяница и хвастун, в полном смысле слова «падший человек», пользуется сочувствием автора. Читатель также сопереживает герою, попытавшемуся жить своим умом, но заблудившемуся в лабиринте мира.
Для литературы XVII столетия характерен процесс социальной дифференциации, деления ее на официальную, культивировавшую новые формы поэзии и драматургии, и демократическую, близкую к фольклору, сатирически заостренную. Появление сатиры — одна из основных примет литературного процесса XVII века. Оно было связано с обострением классовых противоречий в стране, с открытием внесословной ценности человека, а также с потребностью в обобщении опыта сатирического изображения, накопленного в фольклоре и литературе предшествующих столетий.
Русская сатира уже в период становления носила не отвлеченно-морализаторский характер, а была социально острой, поднималась от обличения частных злоупотреблений властью до критики основ существующего миропорядка. Объектами сатирического изображения становились как общечеловеческие пороки (лень, пьянство), так и социальные, исторически обусловленные (продажность судей, безнравственность и лицемерие духовенства, обнищание народа и спаивание его в «царевых кабаках»). Создатель «Повести о бражнике» подвергал сомнению даже догматы христианской церкви, изображая апостолов и святых великими грешниками, недостойными пребывания в раю. Им противопоставлен бражник, который «всяким ковшем» выпитого им вина прославлял Бога, а не прелюбодействовал, как царь Давид, никого не убивал, как апостол Павел, не отрекался от учителя, как апостол Петр. Бражник свято верит в евангельскую заповедь: «друг друга любляй, а Бог всех любит», и она открывает перед ним двери рая, где ему уготовано лучшее место. Показывая нравственное превосходство пьяницы над праведниками, «Повесть» заставляла сомневаться в правомерности культа святых, почитаемых христианской церковью.
Авторами сатирических произведений в XVII в. были выходцы из посадской среды, крестьянства и «плебейской» части духовенства, поэтому так часто они использовали для своих сочинений жанры деловой письменности и фольклора. Сказочная традиция сильна в сатирической «Повести о Шемякином суде», где действие происходит в «некоих местах»; легко узнаваемы как сказочные типы герои «Повести» — безымянные братья, бедный и богатый; сам мотив обмана судьи хорошо известен в мировом фольклоре. Трижды бедняк преступает закон: калеча чужую лошадь, случайно убивая младенца, а затем старика. И в суде его ждут три приговора, которые служат зеркальным отражением совершенных им преступлений, что характерно для судебной практики XVII века, где за убийство полагалась смерть, за поджог — сожжение и т. п. Согласно решению судьи бедняк должен владеть лошадью, пока у нее не вырастет новый хвост, жить с попадьей, пока та не родит ребенка, испытать судьбу, встав под мостом, откуда на него должен прыгнуть сын убитого. Понятно, почему все три истца откупаются от бедняка и он становится богатым. Неправедный судья Шемяка, чье имя «•тало нарицательным, оправдал виновного, так как тот во время суда показывал ему узелок, однако вместо золота в узелке оказался камень. Шокирующая своей неожиданностью развязка— примета новеллистического сюжета, своеобразие которого заключается в том, что три новеллистические сюжетные линии (три преступления бедняка) связываются в один сюжетный узел сценой суда.