XV век в истории русской литературы ознаменован растущим интересом к беллетристическому чтению, к жанру историко-легендарной повести, особенно той ее разновидности, где главной проблемой является вопрос о характере власти и нравственном облике правителя. Эта свойственно, например, «Повести о мутьянском воеводе Дракуле», созданной в конце XV века дьяком Федором Курицыным. Известный еретик и крупнейший дипломат, он возглавлял в 80-е годы русское посольство в Венгрию и Молдавию. Там он мог услышать предания о Дракуле и использовать их в своей повести.
На первый взгляд, произведение — типичная историческая повесть. У героя повести есть реальный прототип — правитель Румынии XV века Влад, по прозванию Цепеш («сажатель на кол») или Дракула (то есть «Дьявол»), о жестокости которого в Европе ходило много легенд. «Повесть о Дракуле» — оригинальная обработка одного из «бродячих сюжетов» мировой литературы, отличающаяся от немецких и венгерских произведений на эту тему.
Написанная в форме посольской «отписки», повесть состоит из ряда рассказов, похожих на исторические анекдоты, в основе которых лежит диалог. Судьба того, кто полет беседу с Дракулой, мудрым, не терпящим обмана и лицемерия правителем, часто зависит от его находчивости и смелости. Одним из главных мотивов повести является мотив испытания, «соревнования умов», ибо жестокость в Дракуле сочетается с остроумием, его речи загадочны, иносказательны. Прежде чем сжечь нищих, он спрашивает их, хотят ли они стать «беспечальными» и пив чем не испытывать нужды, подразумевая, что только смерть может избавить человека от всех бед и забот.
Грозный владыка искореняет зло в своей земле, в какой бы форме оно ни встречалось: ленивой жене, чей муж ходит в рваном платье, по его приказу отрубают руки; он велит казнить воинов, раненных в спину, а послам, не снявшим перед ним шляпы, прибить их к головам; сжигая нищих и калек, Дракула делает свое государство богатым, а народ здоровым.
Ученые по-разному определяли идейный смысл «Повести о Дракуле»: одни видели в ней осуждение тирании, усматривая в «шутках» Дракулы отрицание самого принципа нравственной нормы, другие — апологию сильной власти. Существование столь противоположных мнений объясняется тем, что «Повесть» — произведение беллетристики, а не публицистики, где автор прямо высказывает свое отношение к герою. «Повесть» выносила на всенародное обсуждение вопрос о том, каким подобает быть русскому государю, милостивому или «грозному», вопрос, который станет одним из главных в русской публицистике грядущего столетия.
* * *
XVI столетие — век торжества идеи централизации русских земель вокруг Москвы, образования многонационального по своему характеру государства, которое по своим размерам начинает превосходить Священную Римскую империю, Францию, Англию, Испанию — могущественные европейские державы того времени. Возникает и крепнет уверенность в том, что Московское государство превращается в центр всего православного мира. В связи с завоеванием Османской империей Византии и порабощением южнославянских стран, а также в связи с ростом национального самосознания русского народа складывается концепция «Москва— третий Рим», афористически сформулированная в послании старца Филофея на звездочетцев, немецких астрологов: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» (два Рима — это павшие Римская и Византийская империи, преемницей которых мыслится Московское государство).
На XVI век приходится небывалый расцвет публицистики, что объяснялось остротой социально-политической борьбы эпохи. Ее реформаторский дух в условиях, когда Русская земля «замешалася» и «старые обычаи поисшаталися», сказался в стремлении сделать решение государственных проблем предметом дискуссии. Русская литература XVI столетия находилась в поиске новых форм и средств воздействия на общественное сознание. Обновление жанровой системы во многом шло за счет размывания границ между художественной и деловой прозой, широким использованием жанров монастырского устава и духовной грамоты, дипломатического послания и церковного постановления. Их документальная форма легализовала появление публицистического вымысла, политических легенд.
В недрах русской публицистики стали складываться авторские стили, что ослабляло диктат единого для писателей жанрового канона, сдерживающий развитие литературы. Стиль сочинений главы «воинствующей церкви» Иосифа Волоцкого (ум. 1515) деловит и директивен, а главная задача творчества писателя — защита института монашества и привилегий церкви. Главный идейный противник Иосифа — Вассиан Патрикеев (ум. после 1531), известный государственный деятель, ставший монахом по неволе, обращает острие сатиры против монастырей, владеющих землями и живыми душами.
Самое яркое и сложное явление в русской публицистике XVI века — творчество Ивана IV Грозного (1530— 1584). Стиль посланий царя не прост, богат контрастами. В нем сталкиваются разные языковые стихии, прямо противоположные чувства: искренность и лицедейство, изысканность речи и грубая брань. Если Иосиф Волоцкий был способен менять стиль от послания к посланию в зависимости от адресата, то у Ивана .Грозного эти изменения происходят в пределах одного произведения. Послание в Кирилло-Белозерский монастырь игумену Козьме «с братией» (1573) царь открывал в уничижительном для себя тоне: «Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такое величие?» — вспоминая, что когда-то он думал о пострижении в этом монастыре, пытал-ел организовать опричнину наподобие монашеского ор-дона. От роли «пса смердящего», худшего из грешников Иван Грозный резко переходил к обличению монастырских порядков: «А над гробом Воротынского церковь Поставили — над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем (Кириллом) нет.» Царя беспокоило, что ссыльные бояре пользуются в монастыре свободой и имеют привилегии. По его словам, и десятый холоп в келье Боярина Шереметева ест лучше братии, которая обедает в трапезной. Иван Грозный опасался превращения монастырей в оплоты боярской оппозиции. Вот почему он обращался к воспоминаниям о прошлом, когда в монастыре царил строгий устав. Ему, опоздавшему к ужину в летнюю пору, когда не отличить дня от ночи, келарь отказал в еде, с достоинством заявив: «... сейчас ночь, взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться». В конце послания прорывается гнев царя, которого беспокоят «злобного ради пса Василья Собакина», «бесова сына Иоанна Шереметева», «дурака и упыря Хабарова» — опальных и ссыльных бояр.
Яркие приметы стиля Ивана Грозного — наличие бранной лексики («собацкий сын», «пес смердящий», «злобесный разум»), использование иронии, диалогичность структуры посланий, куда царь включает «чужую речь», приводит аргументы противников. В своих сочинениях, «кусательных» по стилю, он умело парирует обвинения в жестоких расправах над боярской оппозицией, сам обвиняя бояр и в желании безраздельно властвовать в стране, и в смерти первой любимой жены — Анастасии Романовны Захарьиной, и в непочтительном отношении к царскому роду: для него мучительно воспоминание детства, когда боярин положил ногу в сапоге на кровать, где когда-то спали родители. Один из немногих писателей средневековья, Иван Грозный использует в публицистических целях автобиографические элементы, причем имеющие психологическую подоснову, касающиеся жизни человеческого сердца.
Неровность, дисгармоничность стиля царя не следует рассматривать как проявление невежества, необразованности Ивана Грозного. Воспитателями его были выдающиеся книжники XVI в. — поп Сильвестр и митрополит Макарий, причастные к созданию монументальных памятников той эпохи, «Домостроя» и Великих миней четиих. Современники Ивана Грозного, и русские, и иноземцы, свидетельствовали, что царь был «в словесной премудрости ритор, естествословен и смышлением быстроумен», «в мудрости никим побежден бысть». Иван Грозный не был профессиональным писателем, его обращение к публицистике — одна из форм борьбы с инакомыслием. Царь верил в то, что слово так же действенно, как приказ и террор. В своем творчестве он не считался с литературными нормами и во многом опередил эпоху.
Литература XVI века в связи с процессом централизации русских земель и государственной власти стремилась снести в своды произведения предшествующих столетий, чтобы подытожить пройденный ею путь, и в этом плане она носила собирательный, обобщающий характер. Инициатором одного из крупнейших литературных предприятий эпохи стал митрополит Московский и всея Руси Макарий. Итогом многолетней работы созданной им «литературной академии» явились 12-томные Великие минеи четий. В них были включены не только памятники агиографии, но и «все чтомые книги, яже в Русской земле обретаются». Минеи четий митрополита Макария стали своего рода энциклопедией русской книжности, предназначенной для «душеполезного чтения», а совместная работа писателей по составлению свода сыграла огромную роль в ликвидации раздробленности в культурной жизни страны.
С деятельностью «ученой дружины» митрополита Макария связана история создания «Повести о Петре и Февронии Муромских», автором которой был известный церковный писатель и публицист XVI века Ермолай (в монашестве Еразм). Написанная по заказу митрополита Макария «Повесть», несмотря на огромную популярность муромских святых, канонизированных на церковном соборе 1547 года, не была включена в состав Великих миней четиих, ибо ее содержание резко расходилось с традиционными нормами житийного канона. Вместо религиозных подвигов святых здесь рассказывалась история любви крестьянской девушки из Рязанской земли и муромского князя. Причем именно в этой земной любви автор видел высшую ценность жизни, способную преодолеть все социальные преграды и церковные условности.