Настенька пришла на полчаса раньше условленного времени. Несколько артисток собрались вместе для посещения дворца. Настенька мало их знала, хоть с ними брала уроки У Дмитревского. У них были общие интересы по пьесам, которые они играли, по знакомым, которые за ними ухаживали. Но все же положение их было совершенно различное, в зависимости от того, каков был их хозяин. Среди них три были крепостные и две вольные, но и вольные зависели от хозяев. Все они кое-чему учились и, за исключением познаний во французском языке, мало отличались по образованию от дам и даже от многих мужчин лучшего общества. Близости между актрисами особенной не было -- они условились пойти во дворец вместе только потому, что в одиночку было бы боязно. Должна была идти с ними еще шестая, но она как раз в этот день за плохо выученную роль Армиды была на двое суток посажена на стуло. Разговор всю дорогу и шел о строгости владельца этой артистки. Говорили о нем с ужасом и с затаенным интересом.
Настенька намекнула своим спутницам, что должна встретиться во дворце с одним конногвардейским офицером. Когда Штааль, весь вспыхнув, подошел к ним, артистки с любопытством оглядели его с ног до головы и тотчас простились с Настенькой, подчеркивая свою скромность и знание приличий. Штааль даже не посмотрел им вслед, хоть редко не оглядывался на молодых женщин.
-- Еще нет десяти, -- радостно сказал он, от смущения зачем-то вынимая часы, как если бы ему было неприятно, что она пришла получасом раньше, и еще больше покраснел, сообразив нелюбезность своего замечания. Настенька тоже сконфузилась, хотела сказать что-то в свое оправдание, но встретила его влюбленный взгляд и улыбнулась. Штааль оглянулся -- его кресло уже было занято, -- он сердито посмотрел на того, кто его занял, и подвел к камину Настеньку, которая тотчас стала усиленно греть руки у огня, скрывая свое смущенье. Штааль, до того все обдумывавший, как бы деликатнее разузнать, едет ли Настенька за границу, в первую же минуту прямо ее спросил об этом и замер от радости, услышав ее ответ: ей как раз накануне Баратаев кратко сказал, что собирается с ней в Италию. Но толком она еще ничего не знала: не решилась задавать вопросы, как ни удивило, ни обрадовало и ни испугало ее это известие.
-- Так и я же поеду с вами! -- горячо воскликнул Штааль.
Настенька задумалась, спрашивая взглядом, говорит ли он правду и хорошо ли это, если он в самом деле с ними поедет.
-- Вам служить надо, -- нерешительно сказала она.
-- Я возьму отпуск...
Она радостно кивнула головой, точно теперь решила, что это хорошо, и протянула ему руку. Он быстро поцеловал ее, вспыхнул и оглянулся: никто не обратил внимания. Настенька тоже покраснела: артисткам не целовали рук.
-- Настенька, поедем кататься за город, -- сказал Штааль умоляющим голосом.
Она опять немного подумала, как после каждого его замечания, -- все боялась ответить не так, как требовалось.
-- Только вы о катаньях думаете, все вам, проказе, проказничать, -- строго сказала она и тотчас добавила: -- Да ведь у вас дежурство?
Штааль махнул рукой:
-- Какое дежурство! Никто и не думает дежурить... Померла старушка, поплакали, и будет...
Настенька широко раскрыла глаза:
-- Это государыня-то? Не стыдно вам!.. Такая красавица была! Другой такой не сыщешь...
-- Можно сыскать другую, и даже далеко ходить незачем, -- галантно сказал Штааль.
Она быстро недоверчиво на него взглянула, хоть как будто ждала этого ответа.
-- Уж я не знаю, где это вы другую такую сыщете, -- сказала она, вспыхивая. -- А я пришла проститься с государыней...
Настенька повернулась и пошла в большую галерею. Штааль, очень собой довольный, последовал за ней. Она поспешно оглянулась, тряхнула головой, ускорила шаги и со строгим выражением на лице стала в очередь, которая образовывалась перед узкой лестницей, поднимавшейся в проход castrum doloris. Штааль остановился на пороге залы, уступая место дамам: в хвосте между ним и Настенькой успело стать несколько человек. Он увидел ее на верхней ступени лесенки и задержался глазами на ее шелковых чулках. Настенька опять оглянулась, поймала его взгляд и, быстро поправив юбку, скрылась в ротонде.
Очередь передвигалась быстро. Сильно запахло ладаном и еще чем-то непривычным. Штааль очутился на возвышении. Перед ним снова мелькнула в желтом свете свечей бледная крестившаяся Настенька, и тотчас ее опять заслонили... Щурясь от света, он старался не смотреть по сторонам и небольшими неровными шагами подвигался вперед, следуя за движениями других и делая то, что делал штатский господин впереди его. Вдруг сбоку показалось что-то Желто-белое, страшное... В памяти Штааля мелькнула государыня в Среднем Ермитаже, потрепавшая его по щеке, когда он там целовал ей руку... Он чуть не вскрикнул, сжал зубы, толкнул замешкавшегося господина, который испуганно смотрел на золотую корону, и, быстро пройдя мимо Него, спустился по выходной лестнице ротонды.
Настенька, сидя на небольшом диване (около castrum doloris диваны были не заняты), вытирала платком глаза. Перед ней стоял Иванчук.
-- Настенька, тужур белль, -- говорил он. -- Ну, как живем?
Он увидел Штааля и почему-то немного смутился: Иванчук знал об их романе, как вообще знал все обо всех. Он многозначительно улыбнулся и подмигнул Штаалю.
-- Здесь теперь все встречаются, -- сказал Иванчук, показывая тоном, что ему-то вполне естественно тут быть, а вот удивительно, как она сюда попала. -- Особливо влюбленные парочки. И то сказать, место: они ведь тоже были влюбленной парочкой, -- сказал он, показывая рукой в сторону ротонды, и засмеялся своим неполным, неуверенным смехом.
Штааль не ответил даже улыбкой, а Настенька немного изменилась в лице.
-- Сидеть здесь нет ни резону, ни радости, -- продолжал Иванчук. -- Пойдем... Ведь ты хотел повеселиться за городом? И добрая мысль -- ночь хорошая, нехолодно, только снегу, жаль, мало. Я вас провожу... Да не сюда, так гораздо ближе...
Он повел их в вестибюль кратчайшей дорогой, которая была хорошо ему известна.
XI
-- Куда бы нам поехать? -- спросил Штааль, выходя из дворца и с недовольным видом оглядываясь на Иванчука, который вышел вместе с ними. -- Настенька, хотите на Мельгуновский остров?
-- Ну нет, зачем на Елагин остров? -- ответил уверенно Иванчук. -- В Петербурге теперь от полиции нигде нет проходу, того и гляди нарвешься на скандал. Махнем-ка в "Красный кабачок"? Туда нахтвахтеры пока не суют носа... А?
"Он, что же, с нами собирается ехать? Экой прилипчивый!" -- подумал, морщась, Штааль.
Иванчук, по-видимому, угадал его мысль и, взяв Штааля за рукав, сказал ему тихо, так, чтобы Настенька не слышала:
-- Вот что, монкер, ты не бойся, я тебе мешать не буду. Доедем до "Красного кабачка" вместе, а там ни вю, ни коню: у тебя твое, у меня мое...
"Разве что так", -- подумал Штааль, удовлетворенный тем, что общество устами Иванчука уже признавало его преимущественные права на Настеньку. Кликнув извозчика, Штааль приказал громким голосом:
-- В "Красный кабачок"! И живо: два рубля на водку...
"Почему два? Экой я дурак!.. Надо было сказать: три рубля..."
Иванчук посмотрел на него с неудовольствием и твердо решил, что уже из этих двух рублей он никак не возьмет на себя половину: "Никто его не просил сулить на чай за мой счет. И совсем это не нужно: что за мальчишество!" -- подумал он: втайне он надеялся, что совсем не будет платить.
Венская карета, перенесенная с колес на полозья, была небольшая, с узким сиденьем спереди. Иванчук скромно хотел было сесть спиной к лошадям. Штааль из вежливости запротестовал в качестве хозяина Настеньки. Начался вечный спор людей, садящихся в экипаж.
-- Да сядем рядом, втроем поместимся, и теплее будет, -- сказала Настенька, опуская муфту, которой она прикрывала рот: ночь была не очень холодная, но все известные артистки и певицы прикрывали вечером рот муфтой.
-- И то правда, -- подхватил настроенный сговорчиво Иванчук.
Штааль поднял брови. Втроем сесть рядом было трудно, и если б Настеньку посадить посредине, то она оказалась бы на коленях у него и у Иванчука, который, по-видимому, ничего против этого не имел. Штааль первый вскочил в карету, помог взойти Настеньке и без разговоров, с решительным видом, усадил ее к себе на колени. Она было пискнула, но не сопротивлялась. Штааль, задохнувшись от счастья, взял из ее рук муфту и положил рядом с собой на сиденье кареты. Для Иванчука оставалось достаточно места по другую сторону муфты.
-- Ну, садись же, -- сказал Штааль, глядя на него с видом ироническим и торжествующим. Иванчук негромко хихикнул, но послушно сел на указанное ему место. Карета тронулась. Первое время разговор не клеился. На вымощенных улицах сани трясло -- снега было мало, -- и раза два их шатнуло так сильно, что лица Настеньки и Штааля как-то встретились на боковой стенке кареты. Толчки повторялись (даже после того, как экипаж съехал на немощеную улицу), и Штааль немного им помогал, все больше пьянея от счастья. Настеньке было тоже очень приятно, хоть и не так, как ему: сидеть было твердо, нельзя было опереться, и немного ее тревожило, все ли у нее в порядке сзади: как волосы, не запачкан ли воротник?.. Она сильнее прежнего чувствовала, что в любую минуту может без памяти влюбиться в "маленького", если еще не влюбилась, -- но, кажется, уже влюбилась без памяти, -- ну да, конечно, с первого дня... Иванчук философски пожимал плечами, хихикал, а при одном особенно сильном толчке сказал даже отечески: "Веселитесь, веселитесь, детки..." В действительности их игры были ему неприятны.