Но даже если данное слово кто-нибудь и употребил в письменной или устной речи, то все же это не становится фактом языка, а остается лишь случаем текста или разговора, не получившим главного качества подлинного явления языка.
Поэтому так трудно найти вразумительный пример потенциальных, т. е. возможных, но реально не существующих слов. Всегда есть опасность, что данное слово, если оно возможно по закономерностям данного языка, уже проявилось и употребилось, но только не зарегистрировано (например, притяжательное прилагательное пустельгин от пустельга, ср. Ольга – Олъгин; или обабление, ограбление от баба, краб, ср. ослабление, ограбление и т. п.).
Однако этот вопрос интересен прежде всего потому, что так можно яснее всего понять связь лексики и грамматики. Грамматика устанавливает не только нормы изменений слов и способы их сочетаний в предложении, но и конструктивные модели образования слов. Грамматика показывает возможности реализации тех или иных свойственных данному языку образцов или словообразовательных схем, лексика же либо их использует (числит в своем составе слова, образованные по данной модели), либо нет; в последнем случае и возникает потенциальный словарь в отличие от реального. И это одно из могущественнейших средств обогащения словарного состава не в ущерб языку в целом1.
1 См. гл. VII, § 84.
Так, в русском языке грамматика «позволяет» (и даже «обязывает») производить от основ качественных прилагательных существительные категории абстрактности при помощи суффикса -ость, например: нежный – нежность, сырой – сырость и т. п. Это факты реального словаря. Однако слов добростъ, прямость, левость и т. п. реальный словарь современного русского языка уже не знает. Но могут ли они быть (раньше они были)? Могут, если будет жизненная потребность в их появлении; это факты потенциального словаря русского языка, и русский язык это «позволяет».
Как и любой ярус языковой структуры, лексика представляет собой систему. Однако именно в лексике установить систему наиболее трудно, потому что если факты грамматики и фонетики (количество падежей в склонении, количество глагольных форм, количество типов предложений; количество фонем и позиций для них и т. д.) ограничены и исчислимы, то «факты» словаря, как мы уже видели, неисчислимы и крайне пестры; все это зависит от того, что лексика – наиболее конкретный сектор языка, а чем менее формальна абстракция, тем труднее понять ее как систему. Однако и лексика системна.
В словарном составе любого языка можно найти различные пласты лексики. Различие этих пластов может опираться на разные признаки.
1. Свое и чужое. Нет ни одного языка на земле, в котором словарный состав ограничивался бы только своими исконными словами. В каждом языке имеются и слова заимствованные, иноязычные. В разных языках и в разные периоды их развития процент этих «не своих» слов бывает различным.
Среди заимствований следует различать прежде всего слова усвоенные и освоенные и слова усвоенные, но не освоенные1.
1 Общепринятые термины немецкой лексикологии: Lehnwo#rter – «заимствованные» слова и Fremdwo#rter – «чужие» слова – терминологически малопригодны, так как и те и другие и «заимствованы» и «чужие», но ведут себя по-разному в заимствовавшем их языке.
Освоение иноязычных заимствований – это, прежде всего, подчинение их строю заимствовавшего языка: грамматическому и фонетическому. Непривычные грамматически в русском языке слова кенгуру, какаду, пенсне, кашне, сальдо, колибри, чахохбили и т. п. своими «концами» у, е, и не подходят к моделям существительных и поэтому остаются неосвоенными до конца (хотя бы фонетически они и подчинились обычным произносительным нормам русского языка [к'@нгуру2, к@кLду, п'иэнснэ2, кLшнэ2, кΛл'и2бр'иэ, ч@xLgб'и2л'иэ] и т. п. 1); слова, содержащие непривычные для русской фонетики звуки или сочетания звуков, также остаются недоосвоенными, например: сlанг (с чуждым l), Кельн (с чуждым сочетанием ке), Тартарен [тLртLрэ2н] (вместо нормального для русского языка [т@ртLрэ2н]) и т. п., хотя грамматически все эти слова освоены, так как склоняются по обычным русским парадигмам2 и подходят под нормальные модели русских существительных.
1 Объяснение условной записи слова в транскрипции см. гл. V, § 73.
2Парадигма – от греческого paradigma – «пример», «образец».
Слова, освоенные в заимствовавшем их языке, делаются «незаметными», входят в соответствующие группы своих слов, и их былую чужеязычность можно открыть только научно-этимологическим анализом.
Например, в русском такие слова, как кровать, бумага, кукла (греч.); бестия, июль, август (лат.); халат, казна, сундук (арабск.); караул, лошадь, тулуп, башмак, сарафан, кумач, аршин, кутерьма (тюркск.); сарай, диван, обезьяна (перс.); солдат, котлета, суп, ваза, жилет (франц.); спорт, плед, ростбиф (англ.); бас, тенор (итал.);
руль, флаг, брюки, ситец, пробка (голландск.); ярмарка, стул, штаб, лозунг, лагерь (нем.); мантилья (исп.); козлы, коляска, кофта, лекарь (польск.) и т. п.
Конечно, те иноязычные слова, которые усвоились в заимствовавшем языке грамматически и фонетически, не всегда становятся кандидатами в основной словарный фонд, иногда как слишком специальные или специфические по своей тематике и сфере употребления, иногда по своей экспрессивной окраске. Тогда они тоже остаются недоосвоенными, но уже чисто лексически.
Таковы применительно к русскому слова клизма, епископ, ихтиозавр, лизис (греч.); коллоквиум, инкунабула, петиция (лат.); аль-гамбра (арабск.); кавардак, курдюк, беркут, бакшиш (тюркск.); фужер (франц.); бридж, вист, нокаут (англ.); шихта, фрахт, штрейкбрехер (нем.); грот, фок, бугшприт (голландск.) и т. п.
Однако это никак не исключает возможности иноязычным словам войти в основной словарный фонд заимствующего языка; например, в русском языке изба, хлеб (герм.); казна с ее производными (арабск.); табун, башмак, башня (тюркск.); сарай, обезьяна (персидск.); солдат, суп, помидор (франц.); спорт, клуб, футбол (англ.); вахта, ярмарка, лампа (нем.); зонтик, брюки, ситец (голландск.); сбруя, кофта, бляха (польск.); борщ, бондарь (укр.) и т. п.
И даже обычно при этом вытеснение «своего» слова, занимавшего это место в лексике, в специальный или пассивный словарь. Например, взятое из татарского слово лошадь (< лошадь < алаша am – «маленький конь», «мерин»1) вытеснило слово конь, которое в русском литературном языке стало словом экспрессивным (для имитации фольклора, в профессиональной кавалерийской лексике или в высоком стиле). Другие слова, заимствованные из чужих языков, не только не претендуют на вхождение в основной словарный фонд заимствовавшего языка, но остаются именно «чужими». Значит ли это, что их вообще нет в данном языке? Нет, они «присутствуют», хотя бы в пассивном словаре (но как раз не в потенциальном, так как они единичны и по грамматическому облику непродуктивны).
1Знак < в лингвистике показывает, что написанное налево от него происходит из того, что написано справа; знак > показывает обратное отношение.
Эти слова употребляются по мере надобности, особенно в художественной и публицистической литературе, для достижения так называемого «местного колорита»1; особенно важно сохранение таких слов при переводах с чужих языков, где вовсе не все надо переводить, а иной раз необходимо сохранять названия, данные в чужом языке, лишь транскрибируя2 их. Многие такие «транскрипции» получают права гражданства и входят уже в запасной (для специальных нужд) словарный состав. Таковы обычно личные собственные имена (ономастика), названия монет, должностей, деталей костюма, кушаний и напитков, обращения и т. д., что при переводе всего остального текста сохраняет «местный колорит» и отвечает мудрой поговорке Гердера: «Надо сохранять своеобразие чужого языка и норму родного» (XVIII в.).
1 См. об этом: Реформатский А. А. Лингвистические вопросы перевода // Иностранные языки в школе, 1952. № 6.
2Транскрибировать, транскрипция – от латинского transcribо), transcriptum – «переписывать», transcriptio – «переписывание» (см. гл. V, § 73).
Такие слова и существуют в словарном составе как варвари2змы1, т. е. иноязычные слова, пригодные для колористического использования при описании чуждых реалий2 и обычаев.
1Варвари2зм – от греческого barbarismos от barbaros – «болобола», «болтун» – звукоподражательное слово, обозначавшее у греков «непонятную речь», бормотание.
2Реа2лия – от латинского realis – «действительный».
Имеются они и в русском языке (см. таблицу на с. 96).
Такие неосвоенные иноязычные слова выглядят инкрустациями, которые даже «писать своими буквами» как-то неудобно, поэтому-то они и могут выполнять функцию изображения местного колорита.
Интересно, как Пушкин в «Евгении Онегине» подходил к таким варваризмам:
Пред ним roast-beef окровавленный (I, XVI).
Beef-steaks и страсбургский пирог (I, XXXVII).
Как dandy лондонский одет (I, IV).
А вот место, где Пушкин сам комментирует отношение к варваризмам:
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar. He могу...
Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново,
И вряд ли быть ему в чести.
(VIII, XV-XVI).
Сейчас слова ростбиф, бифштекс, вульгарный перешли уже в разряд усвоенных, но слово денди и до сих пор, пожалуй, воспринимается как варваризм (чему содействует трудность грамматического освоения слова на -и)1.