Недавно удалось прочитать «Войну и мир» Толстого. Эта книга доставила мне столько счастливых минут, и мне так было жаль, что не было тебя вместе со мной, чтобы поделиться впечатлениями. Как я люблю Толстого! Какой он умный наблюдатель жизни и какой большой художник!
Твое решение не ехать в Уржум за вещами, так как дети дороже, — я вполне одобряю. Относительно готовальни — ничего покупать и посылать не надо, так как сейчас у меня есть хорошие инструменты и я ни, в чем этом не нуждаюсь. Сыты ли вы, родные мои? Скорее бы, скорее мог я снова кормить наших милых детей!
До свидания, моя женка, крепко целую тебя и благодарю за радостное письмо. Я терпеливо жду своей очереди и уверен, что все будет хорошо. Целую моих больших деток.
Будьте здоровы и не забывайте вашего папу. Сердечный привет деду.
Ваш Н. Заболоцкий.
28 сентября 1940 (Район Комсомольска-на-Амуре)
Милая Катя! Я жив и здоров. Живу по-старому на старом месте, и нового у меня ничего нет. Работаю архитектурным чертежником, те свободные минуты, которые остаются от 11 часов работы, — отдаю технической литературе и понемногу повышаю свой технический минимум. Стоят последние дни осени, ожидаем снега с часу на час.
Письма твои получаю редко. Как уже сообщал, в течение последнего месяца получил разом три твоих письма с фото детей. С тех пор ничего не получал и не знаю, что с вами.
Ввиду того, что абсолютно все время занято, — некогда скучать и тосковать. Кончишь работу, засыпаешь как убитый и если и просыпаешься — то только от холода. Так идут день за днем — одинаковые, без переживаний, без мысли. Очень рад, что стал теперь заниматься техникой, чем заполняю пустоту в голове, с которой никогда жить еще не приходилось.
Что мне нужно? Штаны. Какие-нибудь старые, что ли, только чтобы были прочные и потеплее. Вид их безразличен, и кто носил раньше — тоже. Если подвернется случай — вышли, пожалуйста. А то эти синие уже носятся, не снимая, 2 года и уже разваливаются, не говоря уже о том, что вид имеют самый фантастический. И если будешь их высылать, пожалуйста, не забудь махорку или табаку хотя самого дешевого, но побольше. Пропадаю без табаку и достать негде. Впрочем: и штаны и табак не важны, ибо можно обойтись и без них.
В последнем письме выслал тебе доверенность на получение облигаций. Это уже третья по счету. Сообщи, получила ли ее. И прошу написать правду о результатах дела, не скрывая ее от меня (если она тебе известна).
Что еще написать тебе? Все вы, мои родные, по ком я сходил с ума столько времени, теперь глубоко-глубоко погребены в моей душе, и уже мысль моя с робостью и болью старается не касаться этого наболевшего места. Что толку? Надо жить, пока живется, и ждать того времени, когда твоя жизнь снова будет походить на жизнь человеческую.
До свидания, родная. Целую и обнимаю тебя и детей и всем сердцем желаю вам терпения и здоровья.
Ваш Н. Заболоцкий.
20 октября 1940 (Район Комсомольска-на-Амуре)
Моя милая Катя! Последнее время я довольно аккуратно получаю твои письма и телеграммы. Получил оба письма с фотокарточками, две телеграммы октябрьские и старую сентябрьскую открытку. О получении двух посылок от 6 сентября я уже сообщал, — они тянутся у меня до сих пор и сильно меня подкрепляют. Из карточек особенно приятны те, что с дедом. Там и ты хорошо вышла и ребятки выглядят довольно живо. Натальюшка, должно быть, очень забавная и милая девочка, и мне очень горько, что детство ее отнято у меня. Никитушка вытянулся, но худощав; выглядит подростком. У тебя такое милое выражение лица-там, где ты разговариваешь с Наташей. А дед, видимо, совсем плохо видит.
Ты просишь сообщить — как выгляжу я. Каким я был в тюрьме — ты помнишь без особых перемен. В январе — феврале — марте того же года я был совсем не похож на себя; сейчас же снова вернулся в норму. Особенно сегодня, когда я подстригся и побрился, — взглянув в зеркало, я решил, что выгляжу совсем неплохо. Правда, говорят, у меня уже пробиваются кое-где седые волосы, что неудивительно, и спереди и на макушке прическа стала редеть. Но признаки этого были и на воле.
Конечно, мой внешний вид сильно отличается от прежнего по платью и по положению, которое я занимаю. Но я стараюсь быть аккуратным. Рваной одежды у меня нет, все подшито; нет ни одной оторванной пуговицы. Правда, ленюсь штопать носки, но их у меня много, и я их ношу аккуратно. Все делаю себе сам. Из посылочного ящика (который был новенький и аккуратный) я сделал себе чемоданчик — немного похожий на настоящий фанерный — с крышкой и ручкой.
Ты просишь выслать доверенность на получение пая; я делаю вывод, что у тебя появилась возможность получить его. Вышлю с первой возможностью в самый короткий срок, но здесь все не так быстро делается. Доверенность на получение облигаций выслал в сентябре — получила ли ее, сообщи.
Денег мне не высылай. Как только мы переедем в Комсомольск, приму все меры к тому, чтобы переслать тебе рублей 500 из своих денег, которые без толку валяются где-то в финчасти.
О деле моем в письмах твоих почти нет сообщений, из этого делаю вывод, что после опротестования Верховной Прокуратурой пересмотр опять затянулся. Но не все делается быстро. Я продолжаю ждать и надеяться на освобождение.
До свидания, родная. Перед посылкой письма припишу еще.
Я здоров, ноги совсем не болят. Витамином С теперь обеспечен надолго, спасибо. Если вышлешь махорочки, буду очень благодарен.
Н. Заболоцкий.
Крепко целую и обнимаю тебя и детей. Привет деду и знакомым.
11 ноября 1940 (Комсомольск-на-Амуре)
Моя милая Катя! Вот и прошли праздники и я хорошо отдохнул в течение этих трех дней. Понемногу обживаемся на новом месте в Комсомольске и привыкаем к новым условиям. Ходить приходится в день в общей сложности километров по 12 до места работы и обратно. Это отчасти и хорошо, так как это время проводим на свежем воздухе и в движении, что представляет хороший контраст моей неподвижной работе. Плохая сторона хождений — время отдыха сокращается вдвое и в результате значительно больше устаешь. Зато работаю теперь в настоящем большом каменном здании. Я так отвык за эти годы от настоящих домов, что вначале даже странно было видеть себя в обстановке городского дома. В бараке, где живем, удобства меньше, но зато тепло. Адрес мой несколько меняется. Письма нужно адресовать так: г. Комсомольск-на-Амуре, п/я 99/к, Штабная колонна, мне. Этот адрес обязателен; письма, согласно приказа, будут приниматься только с этим адресом. Название отдела проставлять не нужно.
На праздниках выдали зимнее теплое обмундирование, хорошего — для лагеря качества: теплый бушлат, шапку-финку, ватные брюки, шарф, рубашку. Кажется, выдадут еще теплые бурки. Так что я теперь обеспечен на все время работы в Управлении еще и казенной теплой одеждой. Кормежка сносная и количественно ее, в общем, хватает. Правда, нет жиров и сахара; сильная нехватка табаку.
Совсем случайно попался в руки мой Руставели, причем на заглавном листе стоит «Перевод с грузинского. Обработка для юношества», и все. Грустно было видеть эту осиротелую книгу, хотя и утешительно было узнать, что работа даром не пропала и не опорочена по существу. В случайно и редко попадающихся книгах читаю иногда чужие стихи и по ним стараюсь почувствовать, чем и как живут старые знакомые. Грустно было прочесть Санины стихи «Давным-давно, не зная почему».
14 ноября. Вчера получил твое письмо от 25/Х — с сообщением об ответе Прокуратуры. Оно удивило меня, в особенности если учесть майское сообщение об отмене приговора. За меня ты не бойся, моя родная, — я спокойно читал его; только бесконечно жаль было тебя и детей. Неспокойное время теперь.
Что касается дальнейших заявлений, то я подумаю и, может быть, в дальнейшем напишу. Видишь ли: невозможно оправдаться, не зная конкретно, в чем тебя обвиняют. Ведь если бы было всерьез все то, о чем я писал раньше и в чем меня конкретно обвиняли, — я бы теперь был уже на воле. Оно, по-видимому, так и вышло: со своим заявлением я ломился в открытую дверь. А в чем дело — угадать невозможно.
Доверенность на получение пая я выслал тебе в октябре — теперь ты, очевидно, уже получила ее. Несколько раз сообщал тебе о получении двух сентябрьских посылок из Луги — аккуратно ли ты получаешь мои письма? Сейчас я не понял хорошенько — ты еще две посылки послала или пишешь о тех двух? Имей в виду на всякий случай, что я решительно прошу тебя не беспокоиться обо мне и часто посылки не высылать. Я сыт, обут и одет и живу сносно, ты же должна думать не только о себе, но и о детях.
Скоро кончится 8-й месяц 3-го года. Время идет. Будем жить и работать и надеяться, что через 2 года мы будем вместе. Это как будто все, что нам остается и что подсказывается нам нашим благоразумием. Крепко целую тебя и благодарю за все, моя родная; только не отчаивайся, береги себя и детей. Никитушку и Наташеньку нежно целую. Получил ли Никитушка мое письмо, высланное с неделю назад?
Твой Н. Заболоцкий.
4 января 1941 (Комсомольск-на-Амуре)
Моя милая Катя! Вот и 41-й год. До трех лет остается немного больше двух месяцев.
31-го пришел с работы, пью свою кружку чая — слышу: по радио из Москвы поздравляют с Новым годом. Слышатся тосты и звон новогодних бокалов. Моя кружка с кипятком мало напоминала бокал, барак же совсем не походил на праздничную залу. Вдруг приносят бандероль. Открываю: два томика Пушкина. Повеяло таким теплом дружбы и участия. Спасибо. Так с Пушкиным я и встретил мой Новый год, мысленно поздравляя всех вас, мои дорогие, и всех друзей и знакомых.
Жизнь идет своим чередом, с очередными огорчениями, маленькими радостями, упорной работой и ожиданием — бесконечным ожиданием. Невольно думаешь — что впереди? Судьбы здесь так непостоянны, а весть из Москвы все не идет…
Получила ли ты мои новогодние письма, и получили ли ребятки мои письма с картинками?
Твое письмо от 13 декабря я получил своевременно. Всего две недели шло. Спасибо за все хлопоты. Будем ждать. Рад, что все вы здоровы и что квартирный пай немножко поможет вам. Корнея Ивановича благодарю за привет и за все. Так хочется крепко пожать ему руку.