"У меня и у моей жены были проблемы, никак не связанные с тем, что пью, но мое пьянство делало эти проблемы неразрешимыми. Она долго собиралась от меня уйти, и за неделю до того, как пришел рассказ Торпа, она привела свое намерение в исполнение".
"Я как раз пытался примириться с этим, когда получил рассказ Торпа. Я пил слишком много. И к тому же у меня был - я думаю, сейчас это принято называть кризисом в середине жизненного пути. В то время я просто чувствовал, что моя профессиональная жизнь так же угнетает меня, как и личная. Я боролся - или, по крайней мере, пытался бороться со все возрастающим чувством, что редактирование массовой литературы, которую будут читать нервничающие пациенты зубного врача, домохозяйки во время ланча и заскучавший студент колледжа, это не вполне достойное занятие. Я, и не только я один, боролся с мыслью о том, что через шесть, или десять, или четырнадцать месяцев вообще никакого "Логана" не будет существовать".
"И вот в этот скучный, тоскливый, осенний пейзаж, в котором я оказался пройдя свою жизнь до половины, попал очень хороший рассказ очень хорошего писателя, забавный, энергичный взгляд на механизм сумасшествия. Словно сквозь тучи прорвался луч солнечного света. Я знаю, это звучит довольно странно применительно к истории, главный герой которой в конце концов убивает свою жену и дочку, но если вы спросите у редактора, в чем заключается наивысшее наслаждение, он ответит вам, что оно - в том моменте, когда к вам на стол, как роскошный рождественский подарок, неожиданно ложится великий рассказ или роман. Помните рассказ Ширли Джэксон "Лотерея"? Он заканчивается на самой трагической ноте, которую только можно себе представить. Помните, как они выводят эту милую женщину и забивают ее камнями до смерти. И сын, и дочь ее участвуют в этом убийстве, убийстве во имя Христа. Но это был великий рассказ... и я готов держать пари, что тот редактор "Нью-Йоркера", который первым прочитал его, возвращался в тот день домой насвистывая.
"Я хочу сказать, что именно в тот момент рассказ Торпа оказался самым радостным событием в моей жизни. Единственным светлым пятном. И как я понял из разговора с его женой в тот день, мое письмо по поводу скорого напечатания его рассказа было единственным светлым пятном в его жизни в то время. Отношения редактора и автора всегда являются чем-то вроде взаимного паразити-рования, но в случае со мной и Рэгом это паразитирование зашло слишком далеко".
"Давайте вернемся к Джейн Торп", - сказала жена писателя.
"Да, я как-то забыл о ней, не правда ли? Она очень сердилась на меня за рисунок. Сначала. Я сказал ей, что нацарапал этот рисунок, понятия не имея о его значении, и извинился за свою возможную, но неизвестную мне вину".
"Она поборола свой гнев и выложила мне все. Она беспокоилась все больше и больше, и ни с кем не могла это обсудить. Ее родители умерли, а все друзья остались в Нью-Йорке. Рэг никого не впускал в дом. Это налоговая служба, - говорил он, - или ФБР, или ЦРУ. Через некоторое время после приезда в Омаху к двери дома подошла девочка, продающая печенье. Рэг завопил на нее, велел ей убираться, сказал, что знает, зачем она сюда пришла... Она указала ему на то, что девочке только десять лет. Рэг ответил ей, что у налоговых инспекторов нет ни совести, ни сердца. И кроме того, - добавил он, может быть, это не девочка, а андроид. Андроиды не подчиняются законам о детском труде. Он вполне может себе представить, как шпионы засылают к нему андроида с кристаллами радия, чтобы выяснить, не скрывает ли он от них какие-нибудь секреты... и чтобы нашпиговать его раковыми лучами".
"Боже мой", - вздохнула жена агента. "Она ждала дружеского участия, и я был первым человеком, от которого она получила его. Я выслушал историю об андроиде, выяснил все о кормлении форнитов и об уходе за ними, о форнусе, о том, как Рэг отказывается пользоваться телефоном. Она разговаривала со мной из телефона-автомата, расположенного в пяти кварталах от дома в аптеке. Она сказала мне, что боится, что на самом деле Рэг опасается не налоговой службы, не ФБР и не ЦРУ. Ей казалось, что в действительности он боится Их, некоей расплывчатой, анонимной группы, которая ненавидит его, ни перед чем не остановится, чтобы достать его, знает о его форните и стремится убить его. Если форнита убьют, то не будет больше романов, не будет больше рассказов, ничего больше не будет. Понимаете? Вот в чем сущность безумия. Они стремятся достать его. Ни ФБР, ни ЦРУ, просто Они. Идеальная параноидальная идея. Они хотят убить его форнита". "Боже мой, и что же вы сказали ей?" - спросил агент.
"Я попытался успокоить ее", - ответил редактор. "И вот я, только что вернувшись с ланча, сопровождавшегося пятью мартини, говорил с этой испуганной женщиной, забившейся в аптечную телефонную будку в Омахе, и пытался объяснить ей, что все в порядке, что не стоит беспокоиться о том, что ее муж верит в существование кристаллов радия в телефонных трубках и в банду незнакомцев, подсылающих к нему шпиона - андроида, и не надо обращать внимание на то, что ее муж настолько отделил свой дар от своего сознания, что верит в существование какого-то эльфа в своей пишущей машинке". "Не думаю, что мне удалось ее убедить". "Она просила меня - нет, умоляла меня, чтобы я поработал с Рэгом над его рассказом и чтобы его напечатали. Она не произнесла этого, но я понял: для нее "Блуждающая пуля" была последним мостиком, который соединял ее мужа с тем, что мы насмешливо называем реальностью".
"Я спросил ее, что мне делать, если Рэг опять упомянет форнитов. "Потакать ему во всем", - сказала она. Именно так и сказала - потакать ему во всем. А затем она повесила трубку".
"На следующий день по почте от Рэга пришло письмо - пять страниц, напечатанных через один интервал. Первый абзац был о рассказе. Он писал, что второй вариант продвигается хорошо. Он был уверен, что ему удастся сократить около семисот слов из исходных десяти тысяч пятисот".
"Все остальное письмо было о форнитах и о форнусе. Его собственные наблюдения и вопросы... дюжины вопросов".
"Наблюдения?" - писатель подался вперед. "Так он их действительно видел?"
"Нет", - сказал редактор. "В буквальном смысле слова он их не видел, но в ином смысле... мне кажется, да. Вы ведь знаете, что астрономам было известно о существовании Плутона задолго до того, как были сконструированы достаточно мощные телескопы, чтобы увидеть его. Они узнали о нем, изучая орбиту Нептуна. Также и Рэг изучал форнитов. Обратил ли я внимание, что они любят есть по вечерам? - спрашивал он меня. Он давал им еду в течение целого дня, но заметил, что исчезает она чаще всего после восьми вечера". "Галлюцинация?" - спросил писатель. "Нет", - сказал редактор. "Просто его жена выгребала еду из пишущей машинки, когда Рэг выходил на вечернюю прогулку. А он выходил на прогулку каждый вечер в девять часов".
"Что же она на вас так нападала?" - проворчал агент. Он поудобнее разместил свое массивное тело в шезлонге. "Она же сама питала фантазии этого бедняги".
"Вы не понимаете, почему она позвонила мне и почему была так расстроена", - сказал редактор спокойно. Он посмотрел на жену писателя. "Вам, я уверен, это должно быть понятно, Мэг".
"Может быть", - ответила она и скосила глаза на своего мужа. "Она рассердилась не из-за того, что вы подыграли его фантазиям. Она боялась, что вы можете разрушить их".
"Браво", - редактор зажег новую сигарету. "И еду она убирала по той же причине. Если бы еда не исчезала бы из машинки, Рэг пришел бы к логическому выводу, основанному на абсолютно алогичной предпосылке. А именно, что его форнит умер или покинул его. А значит, не будет и форнуса. А значит, он не сможет больше писать. А значит..."
Редактор позволил сигаретному дыму унести вдаль последние слова и продолжил.
"Он думал, что форниты бодрствуют по ночам. Им не нравится шум - он заметил, что не может писать на следующее утро после шумных вечеринок, они ненавидят телевизор, они ненавидят электричество. Они ненавидят радий. Рэг продал телевизор за двадцать долларов и выбросил электронные часы с радиевым циферблатом, - так он писал мне. Затем вопросы. Как я узнал о форнитах? Живет ли у меня форнит дома? Если да, то что я думаю по поводу того и этого? Я думаю, можно не уточнять. Если вы когда-нибудь покупали породистую собаку и можете вспомнить те вопросы, которые вы задавали по поводу кормления и ухода за ней, то вы знаете почти все те вопросы, которые задал мне Рэг. Один небрежный рисунок под моей подписью открыл ящик Пандоры". "Что вы ему ответили?" - спросил агент. Редактор медленно произнес: "Вот когда началось настоящее бедствие. И для него, и для меня. Джейн просила потакать ему во всем, я так и поступал. К несчастью, я даже переусердствовал. Я писал ему ответ дома и был очень пьян. Квартира казалась мне такой пустой. Воздух был спертым, пахло застоявшимся сигаретным дымом. Вещи пришли в полный упадок после ухода Сандры. Покрывало на кровати сбилось. Раковина была полна грязной посуды, и все в таком же роде. Человек средних лет, неспособный поддерживать свой дом в порядке".
"И вот я сел за пишущую машинку и заправил лист собственной почтовой бумаги. И я подумал: мне нужен форнит. В действительности, мне нужна дюжина форнитов, чтобы усыпать весь этот одинокий дом форну-сом. В тот момент я был достаточно пьян, чтобы позавидовать иллюзии Рэга Торпа".
"Разумеется, я написал Рэгу, что у меня есть форнит. Я написал, что мой удивительно напоминает его по всем свойствам. Бодрствует ночью. Ненавидит громкий шум, но, по-моему, любит Баха и Брамса... Лучше всего мне работалось вечерами под их музыку, - писал я. Я обнаружил, что мой форнит отдает безусловное предпочтение болонской копченой колбасе... пробовал ли Рэг давать ее своему форниту? Я просто оставлял кусочки на своем рабочем месте, и к утру они почти всегда исчезали. Если, конечно, предыдущим вечером я не был в шумном месте. Я написал, что рад узнать о радие, хотя у меня и не было наручных часов со светящимися цифрами. Я написал ему, что форнит со мной с колледжа. Я так увлекся своим изобретением, что исписал почти шесть страниц. В конце я добавил какие-то формальные замечания по поводу рассказа и поставил подпись". "А внизу под подписью?" - спросила жена агента.