"Вот до какого момента дошла переписка Уилсон-Торп как раз незадолго до катастрофы. Мы были похожи на двух умирающих наркоманов, проводящих сравнительный анализ достоинств героина и ЛСД. У Рэга форниты жили в пишущей машинке, у меня они жили в стенах, и у нас обоих они жили в головах".
"И кроме того, были еще и они. Не забывайте о них. Прошло немного времени, и я решил, что к ним принадлежат все нью-йоркские редактора художественной прозы - нельзя сказать, чтоб их осталось много к концу 1969 года. Если всех их собрать вместе, их можно было бы убить одним зарядом дроби, и вскоре я начал думать, что это не такая уж и плохая идея".
"Только через пять лет я смог взглянуть на эту ситуацию их глазами. Я потряс своим видом швейцара, а ведь он видел меня не в самом худшем состоянии и к тому же получил от меня на чай. Что касается редакторов... ирония была в том, что многие из них действительно были моими хорошими друзьями. Джерид Бейкер, например, был заместителем редактора по художественной литературе в "Эсквайре", а ведь мы с Джеридом вместе воевали во Второй мировой войне. Эти ребята не просто почувствовали некоторое неудобство, увидев новую улучшенную версию Хенри Уилсона. Они были в ужасе. Если бы я просто отослал рассказ с любезным поясняющим письмом, мне, возможно, сразу же удалось бы пристроить его. Но это мне казалось недостаточным. О, нет, это не для такого рассказа. Я должен был убедиться в том, что об этом рассказе позаботятся особо. Так что я таскался с ним от двери к двери, вонючий, седой бывший редактор с трясущимися руками и красными глазами, с огромным кровоподтеком на левой щеке, который я приобрел, стукнувшись о дверь ванной комнаты, пробираясь к туалету в кромешной темноте".
"Кроме того, я не желал разговаривать с этими ребятами в их кабинетах. Я просто-напросто был не в состоянии. Давно прошли те времена, когда я мог позволить себе зайти в лифт и подняться на сороковой этаж. Так что я поджидал их в парках, на лестницах, или, как это случилось с Джеридом Бейкером, в баре на сорок девятой авеню. Джерид по крайней мере был бы рад пригласить меня в более приличное место, но, как вы понимаете, прошли те времена, когда нашелся хотя бы один уважающий себя метрдотель, который пропустил бы меня в ресторан для деловых людей". Агент поморщился.
"Я получал формальные обещания прочесть рассказ, за которыми следовали неформальные вопросы о том, как мое здоровье, как много я пью. Я помню - весьма смутно - как я пытался объяснить парочке из них, что утечки электричества и радиации сбивают все мысли у людей, и когда Энди Риверс, возглавлявший отдел художественной литературы в "Американз Кроссингз", спросил, не нужна ли мне помощь, я сказал, что это ему нужна помощь".
"Видишь всех этих людей на улице?" - спросил я. Мы стояли с ним в Вашингтон-сквер парке. "У половины, а, может быть, даже у трех четвертей из них в мозгу развились злокачественные опухоли. Держу пари, что ты не возьмешь рассказ Торпа, Энди. Черт, вы ничего не можете понять в этом городе. Ваш мозг находится на электрическом стуле, а вы даже не подозреваете об этом".
"В руках у меня был экземпляр отпечатанного на машинке рассказа. Он был свернут в трубочку, как газета. Я ударил его свернутой трубочкой по носу, как бьют собаку, которая мочится на угол дома. Я повернулся и пошел. Помню, как он кричал мне вслед, что-то насчет того, чтобы выпить чашечку кофе и обсудить все это еще раз, но в этот момент я заметил неподалеку магазинчик уцененных грампластинок. Колонки, поблескивающие тяжелым металлом, уставились прямо на тротуар, а внутри виднелись гроздья ламп дневного света, и я перестал слышать его голос в нарастающем жужжании, которое раздалось в моей голове. Я помню, как подумал о двух вещах: во-первых, мне надо поскорее уехать из города, как можно скорее, а то у меня у самого образуется опухоль в мозгу, и во-вторых, мне надо немедленно выпить".
"Когда я добрался домой в тот вечер, я обнаружил под дверью записку. В ней было написано: "Убирайся отсюда, сумасшедший козел". Я выбросил ее, не обратив никакого внимания. Мы сумасшедшие старые козлы, думаем о слишком важных вещах, чтобы обращать внимание на анонимные записки от всяких сосунков".
"Я думал о том, что я сказал Энди Риверсу о рассказе Рэга. И чем больше я думал - чем больше я пил - тем более осмысленными казались мне мои слова. "Блуждающая пуля" была забавным рассказом и на поверхностном уровне читалась легко... но в глубине она оказывалась удивительно сложной. Думал ли я, что хоть один редактор в этом городе сможет ухватить смысл всех уровней этого рассказа? Возможно, раньше я мог так думать, но сейчас, когда глаза мои открылись? Неужели в мире, нашпигованным проводами, как бомба террориста, найдется место для понимания и тонкого вкуса? Боже мой, ведь электричество течет повсюду".
"Пытаясь забыть о постигшей меня неудаче, я читал газету, пока еще было достаточно дневного света. И там, прямо на первой странице "Тайме" была статья о том, куда исчезают радиоактивные отходы с атомных электростанций. Там говорилось, что в умелых руках эти отходы запросто могли бы превратиться в ядерное оружие".
"Когда стемнело, я сидел у себя за кухонным столом и размышлял о том, как они добывают плутониевую пыль подобно тому, как золотоискатели в 1849 году добывали золото. Только им не надо было взрывать город. О, нет. Им достаточно было разбросать ее повсюду и всем свернуть мозги набекрень. Они были зловредными форнитами, а вся эта радиоактивная пыль была зловредным форнусом. Самым худшим форнусом, приносящим одни несчастья".
"В конце концов я решил, что вообще не хочу печатать рассказ Рэга, по крайней мере, не в Нью-Йорке. Я уеду из города, как только мне пришлют заказанные бланки чеков. Когда я буду в северной части штата, я пошлю рассказ в провинциальные литературные журналы. Начну, пожалуй, со "Сьюани Ревью". Или, может быть, с "Айова Ревью". Рэгу я потом все объясню. Рэг поймет. Все проблемы казались решенными, так что я решил выпить в честь этого. Потом я выпил еще. А потом я вырубился. До катастрофы мне предстояло вырубиться еще только один раз".
"На следующий день пришли чеки "Арвин Компани". Я впечатал в один из них требуемую сумму и отправился к доверенному другу. Опять он меня долго расспрашивал, но и на этот раз я сдержался. Мне нужна была подпись. В конце концов я ее получил. Я пошел в мастерскую и попросил тут же при мне изготовить почтовый штамп "Арвин Компани". Я поставил штамп в графе для обратного адреса на фирменном конверте, впечатал адрес Рэга (сахарной пудры в машинке больше не было, но клавиши до сих пор западали) и прибавил от себя пару строк о том, что никогда еще посылка автору чека не доставляла мне такого удовольствия... и это было абсолютной правдой. И до сих пор так и есть. Мне потребовался почти час, чтобы отправить письмо: я все никак не мог понять, достаточно ли официально оно выглядит. Вам никогда бы не пришло в голову, что вонючий пьяница, не менявший свое нижнее белье около десяти дней, мог проявлять такую осмотрительность".
Он сделал паузу, затушил сигарету и посмотрел на часы. Затем тем же тоном, которым проводник возвещает прибытие поезда в какой-нибудь крупный населенный пункт, он произнес: "Мы подошли к необъяснимому".
"Эта часть моей истории особенно интересовала двух психиатров и других специалистов по душевным болезням, с которыми мне предстояло иметь дело в следующие тридцать месяцев моей жизни. Они заставляли меня отречься от одного ее фрагмента, чтобы удостовериться в том, что я начинаю поправляться. Как сказал один из них: "Это единственная часть вашего рассказа, которая не может быть объяснена вашим неправильным умозаключением... если, конечно, предположить, что в данный момент ваши логические способности вполне восстановились". Потом я все-таки отрекся, потому что знал - даже если они этого не знали - что я начинаю поправляться и мне дьявольски хотелось выбраться из лечебницы. Я подумал, что если мне не удастся выбраться довольно скоро, тогда я сойду с ума опять. Так что я отрекся - ведь и Галилей отрекся, когда ему начали поджаривать пятки, но внутри себя я остался непреклонным. Я не хочу сказать, что то, о чем я вам сейчас расскажу, произошло на самом деле. Я только утверждаю, что до сих пор верю в то, что это произошло. Различие небольшое, но для меня оно очень существенно".
"Итак, друзья, необъяснимое". "Следующие две недели я провел, готовясь к отъезду. Мысль о том, что мне придется вести машину, совершенно, кстати говоря, меня не беспокоила. Когда я был ребенком, я прочел, что машина - самое безопасное место во время грозы, так как резиновые шины служат почти идеальными изоляторами. Я с нетерпением ожидал того момента, когда я заберусь в свой старый "Шевроле", наглухо задраю окна и выеду из города, который начинал мне представляться в виде одной огромной молнии. Тем не менее приготовления также включали в себя операцию по вывинчиванию лампочки из салона, заклеиванию патрона и отключению фар".
"Когда я пришел домой в ту последнюю ночь, которую я намеревался провести в своей квартире, там ничего не оставалось, кроме кухонного стола, кровати и пишущей машинки в каморке. Я был сильно пьян, и в кармане пальто у меня была припасена бутылка для того, чтобы скоротать ночные часы. Я проходил через свою берлогу, собираясь, я полагаю, отправиться в спальню. Там бы я сел на кровать и начал бы думать о проводах, об электричестве, о свободной радиации и пил бы до тех пор, пока, наконец, не смог бы заснуть".
"Место, которое я называю своей берлогой, на самом деле было гостиной. Я устроил себе в ней кабинет, потому что там было лучшее освещение во всей квартире. Там было большое выходящее на запад окно, из которого была видна линия горизонта. Это приближается к чуду с хлебами и рыбами, особенно для квартиры в Манхэттене на шестом этаже, но линия горизонта была видна. Я не задумывался над тем, как это могло получиться, я просто наслаждался видом. Комната была освещена прекрасным ровным светом даже в дождливые дни".