-- Поганец, -- тяжело дыша, сказал дядя Гриша, выти драным рукавом рубахи кровь с губы. -- Будет тут... сло разные потреблять... Разинул рот-то. Шшенок.
-- Горько, горько, -- говорил Генка, сплевывая сукрови. -- Ах, как горько!.. Речь идет о Руси! А этот... деляга, притворяться пошел. Фраер. Душу пошел насиловать... уважения захотел... Врать начал! Если я паясничаю на доро, -- Генка постучал себе с силой в грудь, сверкнул мокрым глазами, -- то я знаю, что за мной -- Русь: я не пропа, я еще буду человеком. Мне есть к кому прийти! -- Генка закричал, как на базаре, как на жадную, бессовестную тор закричал, когда вокруг уже собрались люди и уже все равно и не стыдно кричать. -- Мы же так опрокинемся!..
-- Я те опрокинусь, -- гудел негромко, с дрожью в голо дядя Гриша, все вытирая окровавленный рот. -- Я тя са опрокину -- башкой лохматой в помойное ведро вон. Шшенок.
Нюра налила в рукомойник воды, подвела сперва отца, вымыла ему лицо, приговаривая в том духе, что -- бесстыд, как дети малые, честное слово... Сцепи-и-лись. Чего не поделили?
-- Россию! -- высокопарно заявил Генка.
-- Я вот те счас покажу Россию! -- повысила голос и Ню. -- Трепач... На старика-то -- с кулаками? Э-зх! А говоришь, книжки умные читаешь. Где же это написано, чтоб... Я вот не погляжу счас, что я баба, надаю по загривку-то, бу знать.
-- От тебя приму. Ты духовно чистый человек... Ты не врешь.
-- А я што тебе?! -- пошел дядя Гриша к Генке с мокрым лицом, но Нюра легко развернула его и сунула опять под ру.
Потом дядя Гриша вытирался, а Генка мылся до пояса над шайкой, Нюра поливала ему из ковша. Потом она дала им свежие рубахи из сундука и из сундука же достала бутыл перцовки.
-- От простуды берегла... но уж нате. И не коситесь друг на друга. Вот же глупые-то! Сказать кому, не поверят. Сце. Ты, Геночка, не зачитался случаем? Шибко уж язы да кулакастый стал. Смотри, а то, бывает, до дури зачитываются -- с ума сходят. Давайте, и я с вами пригублю маленько. Миритесь.
Выпили втроем огневой славной перцовки... Посидели молча. Отошли.
-- Спеть? -- спросил Генка.
-- Спой, -- согласилась Нюра. -- Только понятную ка-нибудь. А то у вас нынче не поймешь ни черта. Что за люди пошли! Живут непонятно, поют -- и то непонятно.
-- Сказано, -- заговорил дядя Гриша, но заговорил как-то сипло, тонко. Прокашлялся. -- Сказано: придет владыка мира... Сперва их четверо придут, потом один троих подом под себя и станет единовластно владычить. Это и будет -- антихрист шестьсот шестьдесят шесть, три шестерки. И бу он владычить три с половиной года, но законы его будут действовать только три года. Но перед тем как он при, он разошлет по свету своих агентов: они все тут пере. Вот Геночка наш преподобный и есть тот самый агент.
Генка начал было слушать про антихриста 666, но бро и склонился к гитаре.
-- Бледно, -- сказал он. -- Могли бы поярче что-нибудь выдумать. А потому бледно, что нет истинной веры. Поэто и примитив такой. Итак, понятную! -- объявил он. И за:
То, ох, не ве-етер ветку кло-онит,
Не, ох, не дубра-авушка-а шуми-ит...
Бросил, задумался, посасывая разбитую губу.
-- Чего ж бросил-то? Хорошо ведь начал, -- сказала Нюра.
-- А возможно, что это не притворство у вас, -- загово Генка из своих дум. И посмотрел на дядю Гришу. -- Возможно, что тут налицо элементарная самодеятель, -- он долго и участливо смотрел на дядю. Тот тоже глянул на него и обиженно отвернулся, поморщился даже от Генкиного словоблудия.
-- Пой-ка лучше, правда.
Но Генка петь больше не стал, сидел, облокотившись на гитару, смотрел в окно.
-- Корова-то!.. Матушка ты моя, давно уже ворота под-деет, стоит! -- спохватилась Нюра, увидев корову у ворот. И побежала впустить ее.
Генка и дядя Гриша безучастно следили, как она про по двору, открыла ворота и впустила большую ко корову. И шла с ней по двору, и что-то ей говорила.
-- Корова, -- задумчиво сказал Генка. Непонятно, к че он это сказал.
Дядя Гриша все смотрел, как Нюра сняла с колышка вы знойным
июльским солнышком подойник, лов коротким движением подобрала край юбки у сгиба ко сзади, села доить. В дно подойника звонко ударили первые, невидимые отсюда струйки молока. И Генка мыс, как въявь, увидел, как бьют в дно теплые стреми стрелки, как пузырится на дне, а новые струйки попадают в пузырьки, они лопаются, и белые капельки-брызги летят невысоко и обильно и стекают по бокам ведра тонюсенькими ручейками. И скоро там все вспенится, и струйки уже не будут звенеть, а будут втыкаться в белую шапку с мягким, ласковым, сдобным каким-то звуком. Сильная Нюра чуть покачивалась сидя -- вправо-влево, вправо-влево -- в такт, как двигались руки, и под белой кофточкой с цветочками шевелились ее широкие лопатки.
-- Корова... -- еще раз в раздумье сказал Генка. -- Этой ночью напишу стихи. Если не затуманю голову. Давай по маленькой?
-- Хватит, -- сказал дядя Гриша. -- Не хочу больше.
-- Ну и я не буду, -- решил Генка и отодвинул перцовку подальше от себя. -- Лучше стихи напишу. Про корову.