- То-то и оно, жена хоть пропади. А нынче еще корова на мою голову.
- Ай-яй-яй! - сокрушался Федор Капитонович. - А Паладья-то на что?
- Полька-то? Сбежала.
- Это как сбежала?
- А так, сбежала, и все. Пришла из ихней деревни баба, соседка, и ну ругать "Что ты, говорит, бесстыжая. Мы надрываемся, а ты тут, как барыня, прохлаждаешься!" Ну и ушла. Отплатила за хлеб и соль.
- Несознательность ихня... А сам-то что уж, порядка навести не мог?
- Сам-то? - Раиса Ниловна вытерла полные, румяные губы. - Тряпка сам-то! Пришел давеча со службы - краше в гроб кладут. Не пимши, не емши свалился на диван - слова не добьешься.
- Что так? - с тревогой спросил Федор Капитонович.
- Разве скажет. Всю жизнь умнее себя хочет быть. Только и знай - подавай мокрое полотенце на голову. А потом вот к тебе послал. На-ко, женушка, трясись на телеге, пересчитывай ребрышки... Вот останусь здесь на неделю. Пусть-ко он, дорогуля, под корову полазает... Забыла, письмо тебе прислал.
Раиса Ниловна порылась в сумке, подала письмо.
Федор Капитонович подсел к окну и, надев очки, вздрагивающими руками распечатал конверт.
"Федор Капитонович, дело повернулось не так. Я остался в меньшинстве. Под тебя тоже ключи подбирают. Срочно присылай письменное заявление с указанием тех фактов, о которых ты мне рассказывал. А то я не располагаю никакой документацией. Еще советую, съезди лично в район. Ты сумеешь сказать, что надо. Выручай, а за Федуловым не пропадет. Записку уничтожь".
Федор Капитонович легонько побарабанил пальцами по подоконнику.
- Нда, - проговорил он вслух, - вот как дела обернулись...
- Что там еще? Хотела дорогой почитать, да сморило.
- Так, приветы передает.
- Из-за приветов-то мог бы не гонять.
Федор Капитонович аккуратно свернул записку, положил в пухлый бумажник, набитый разными квитанциями. Потом, посидев еще немного, вышел из горницы.
Когда он вернулся обратно, Раиса Ниловна уже клевала носом. Она смачно зевнула, поднялась и устало расправила полные, налитые плечи:
- Спать пора... Да баньку бы к обеду истопить велел.
Федор Капитонович замялся:
- Худо ли баньку... Только уж в другой раз, видно. Петра-то Созонтовича обидеть - тоже рука не подымается.
- Чего? - зевнула Раиса Ниловна.
- Петр-то Созонтович домой наказывал... Чтобы беспременно, значит...
- Подождет.
- Не порядок это, Ниловна, - строго сказал Федор Капитонович. - Больной муж... Детки тоже...
- Гонишь?
- Ох, Раиса Ниловна, язык-то как повернется! Федор Капитонович шагнул к ней и, хотя в комнате никого не было, зашептал:
- Неприятности у Петра Созонтовича. Враги-то его, завистники...
Раиса Ниловна махнула рукой:
- Выкрутится. Не впервой ему.
- Опять же, страда... - торопливо говорил Федор Капитонович. - Люди что скажут. Жена заврайзо... Как хошь, не годится.
- Жена заврайзо? А того, что эта жена как проклятая из колхоза в колхоз мотается?.. Ходишь, ездишь, собираешь с бору по сосенке. Эта война полжизни у меня унесет.
- Грех тебе, Раисьюшка, сетовать, - рассудительно заметил Федор Капитонович. - Ох, посмотришь, у нас как живут, слезой обольешься...
- То-то я обливаюсь, глядючи на твое житье.
- Нехорошо, Раиса Ниловна, - продолжал Федор Капитонович. - Нехорошо это при живом-то муже судьбу пытать. Война - понимать надо.
Спустя несколько минут, когда усовещенная наконец гостья снова восседала на дрожках, Федор Капитонович вынес из дома маленький, с рукавицу, мешочек:
- На-ко это деткам. Сухая малинка, пользительна от простуды. Да и сам пусть попользует.
Белое, сытое лицо Раисы Ниловны налилось кровью:
- Убери. Не нищие. Для своей ревматизмы оставь.
- Обижаешь, Раиса Ниловна...
Но Раиса Ниловна, не слушая, натянула вожжи, Федор Капитонович, опережая коня, побежал открывать калитку.
- Благодать-то какая, - говорил он, умильно поглядывая на только что выкатившееся из-за леса солнышко. - Счастливица вы, ехать-то сейчас - ни мухи, ни овода. А малинку, Ниловна, возьми. Не обижай старика. Как можно! От дяди Федора - и без гостинца...
Федор Капитонович проводил глазами гостью до поворота дороги, покачал головой и, прикрыв воротца, вошел в дом.
В сенях, растолкав жену, приказал:
- Убери со стола да прибери заулок... Шляется, прорва ненасытная.
Потом в кухне еще раз перечитал записку.
- Вишь ты, друг любезный. "Выручай..." - промолвил он вслух и задумался.
Федор Капитонович вернулся из германского плена в двадцатом году. Другие приезжали - в чем душа держится: желтые, худущие, в рваных шинелишках мышиного цвета. Федор Капитонович приехал как с заработка в черной фетровой шляпе с загнутыми кверху полями, с большим кожаным чемоданом заграничной работы. О содержимом этого чемодана ходили самые невероятные слухи, но тайна приоткрылась лишь к весне. В начале весны, когда стали готовиться к выезду в поле, Федор Капитонович вдруг начал непонятную возню на своем огородишке. Пекашинцы с удивлением наблюдали, как он сооружает какие-то деревянные срубы с застекленными рамами, кутает их на ночь соломой и ветошью. Потом стали говорить, что в этих срубах растут какие-то заморские диковинки. Всем хотелось взглянуть на них. Особенно донимали своим глупым любопытством бабы да девки, которые часами торчали у огорода. Федор Капитонович оторвется от работы, подойдет к ним с ведром и, указав на колодезный журавль, скажет:
- Растение у меня такое. Без водицы к себе не пущает.
Осенью Федор Капитонович отвез огурцы и помидоры в район и, к великому удивлению земляков, вернулся оттуда с деньгами, да еще с почетной грамотой рика.
- Хитростью не изойди, Федя, - сказала набожная мать - старуха, не одобрявшая затей сына.
- Ничего, мамаша. Мне бы только руки наставить.
И он таки наставил. В соседней деревне взял за себя здоровенную девку, которая была чуть ли не на голову выше его самого.
Пекашинский зубоскал Пека Векшин в первый же день, пораженный внушительным ростом новобрачной, посочувствовал:
- Не по себе сук загнул, Федя. К эдакой колокольне без лестницы не подступишься.
- Пустобрех непутевый, - сплюнул Федор Капитонович. - Мне не об утехах думать. Семя-то в худую почву бросишь, знаешь, какой урожай?
Урожай Федор Капитонович снимал действительно завидный. Что ни год, то девка - одна здоровей другой. Иной бы мужик от такой беды волосы на себе рвал, а Федор Капитонович ничего, на судьбу не жаловался. Бывало, понаделает маленькие коски, выведет своих дочушек на пожню, - смотришь, каждая тюкает себе да тюкает, а Федор Капитонович в своей неизменной черной шляпе деловито расхаживает, от одной к другой, поправляет бруском коски да наставляет:
- Чище, чище коси, доченька.
Пекашинские мужики только руками разводили:
- Умственный ты человек, Федя! Из дерьма сапоги шьешь. Начальством бы тебе каким...
Ну и конечно, когда в деревне организовался колхоз, Федора Капитоновича сразу же назначали бригадиром по огородничеству.
Размахнуться решили широко, спрос на овощи был огромный, в районе одних леспромхозов было несколько, да и самим колхозникам охота была иметь соленый огурец к столу. К маленькому огородику Федора Капитоновича прирезали целые гектары лучшей земли, возвели новые, с широкими рамами, парники. Летом было любо смотреть, как лопушится в них ядреная зелень, уверенно набирают силу огурцы и помидоры.
Но вот подошла осень - и от обильного урожая собрали одни пустяки, так что и делить на трудодни было нечего.
Федор Капитонович оправдывался: ребятишки растаскали, червь поел...
В следующие годы набеги ребятишек не прекратились, а червь - тот совсем обнаглел... Зато колхоз прославился на всю область. Каждый год Федор Капитонович произведет какую-нибудь штуковину: то помидор с голову ребенка, то турнепс с колодезное ведро, - и непременно отошлет в район и область, а оттуда - грамоты.
Председатель колхоза Лапушкин терпел-терпел такую славу да однажды и рубанул:
- Хватит огурцов да помидоров! Капусту сажать будем.
Что тут было! В районной и областной газете появились заметки: "Дорогу опытнику-мичуринцу!", "В Пекашине глушат творческую инициативу снизу". Лапушкина вызвали в райком, влепили выговор да еще указали на политическую близорукость.
А Федор Капитонович меж тем и домик выстроил, да еще какой - пятистенок, и не в чашу рубленный, как у других, а в лапу, с теплыми сенями, с подвалом, просторными комнатами да горницами!
И вот уже корреспондент областной газеты, побывав у мичуринца-самородка и тщательно вникнув в его экономику, разразился статьей: "Сделаем всех колхозников зажиточными и культурными! Пример Федора Капитоновича Клевакина".
Другое светило области - архитектор, который много лет трудился над разработкой проекта новой деревни, поместил в газете снимок усадьбы Федора Капитоновича с выразительной надписью: "Типовой дом социалистического села на Севере".
После финской кампании Федор Капитонович пристрастился еще к одной культуре - табаку. Дело в том, что в районе тогда начались перебои с куревом, ну и, конечно же, Федор Капитонович поспешил на выручку. Выращенный им самосад вперемешку с какой-то травкой пришелся по вкусу курителям, а во время войны пошел нарасхват...
И опять почет и уважение.
После завтрака, когда жена с двумя девками, такими же рослыми, как и она сама, стала собираться на болото, чтобы потюкать травы для коровы, Федор Капитонович зло прошипел:
- Куда?
Жена, обмирая от страха и не смея взглянуть на хозяина, пробормотала:
- Куда приказывал...
- "Куда приказывал"! Коровы бессовестные! Марш на колхозное!..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Иной раз собьешься в лесу с нахоженной тропы. Бредешь час, бредешь два, бредешь целый день. Кругом сузем - дремучий ельник, замшелый от седого лишайника, вековые буреломы да непролазные топи, затянутые коварной осокой резуньей. Солнце не может пробиться сквозь толщу хвои, и внизу темно, как в сумерках. Все живое покинуло сузем. Даже медведь, любитель чащоб, и тот предпочитает держаться в стороне от этих гибельных мест. Разве только иногда глухо ухнет филин да неслышно пролетит подслеповатая сова, укрывшаяся здесь от дневного света.