И вот один раз, когда на обратном пути он задремал, ему вдруг почудилось, что его зовут. Он продрал глаза и похолодел от ужаса: его со всех сторон обступал Попов ручей - от мохнатого ельника темно, как в погребе. Слева, из самой глубины чащи, глухо стонало:
- Ми-ишка, Ми-ишка...
"Это по мою душу..." - мелькнуло в его голове. Падая ничком на подстилку, он успел хлестнуть коня.
- Мишка, Мишка, помоги!..
Голос ему показался странно знакомым. Он остановил коня, приподнялся и опасливо повел головой. Далеко в стороне от дороги, там, где ручей переходит в болотистую луговину, на снегу что-то шевелилось.
- Мишка, не уезжай... Партизан утоп...
- А, чертова кукла! - злобно выругался Мишка. - Так тебе и надо! - и он с яростью вытянул коня ременкой.
А через несколько минут, понося на все лады Дунярку, повернул обратно...
Перед самым спуском в Попов ручей (как же он раньше-то не заметил!) бугрилась свежепроезженная росстань. Ну ясно - вот на чем обхитрила. Стахановка!.. Но когда он, миновав кусты, подъехал к луговине, новая боль и отчаянье охватили его: Партизан по самое брюхо стоял в ледяном сусле. Дунярка, всхлипывая, топталась спереди жеребца, тянула его за повод. Свет месяца вспыхивал на ее оледенелых валенках.
- Дуреха, бестолочь! В прелую ручьевину залезла. Вот обезножеет жеребец, тогда узнаешь!
Мишка оттолкнул Дунярку, взял повод в руки.
- Но, Партизан, пошел, пошел... Жеребец захрапел, обдавая его паром, рванулся вперед, но передние ноги его снова провалились.
- Все, хана... - махнул рукой Мишка. - Надо жерди таскать, ручьевину мостить...
...На скотный двор приехали на рассвете.
- Где вас лешак носит? Уснули? - заорал Трофим.
- А может, они дролились? Ты почем знаешь? - усмехнулась Варвара.
- Это она... - исподлобья взглянул Мишка на Дунярку и вдруг поперхнулся.
Дунярка стояла поникшая, жалкая, ковыряя обледенелым валенком грязный снег. По смуглым, осунувшимся щекам ее текли слезы. И тут Мишка неожиданно для себя пробормотал:
- Завертка у саней лопнула...
Лихачев пришел в ярость, когда утром, возвращаясь из сельсовета, увидел Партизана в упряжке. Как! Армейский боевой конь! Фондовская единица! Сколько раз говорено этому старому пентюху Ефиму: никаких сельскохозяйственных работ! Так нет, не успел отвернуться - в сани с навозом, как последнее быдло...
- Ва-ру-ха!..
- Околей ты дале, иду. Могла бы и мою лошадь пригнать. - Варвара сделала несколько шагов и опять обернулась к Лукашину: - Дак вы ко мне, ежели пожелаете... Летом учитель жил - ничего, не обижался...
Варвара засмеялась и, махнув красным подолом, скрылась за пригорком.
- Ну и ну... - улыбаясь, покачал головой Лукашин. Затем он еще раз посмотрел на одинокую фигуру все так же неподвижно стоявшую на горе, и пошел к мосткам.
...Во дворе правления он увидел мужчину и женщину.
Они стояли на открытом крыльце и, судя по всему, о чем-то крупно спорили.
- Не стращай, не поеду! - выкрикнула женщина. - Сама не поеду и людям не велю.
- Ты что? Приказы не выполнять? - наседал на нее мужчина в кубанке с красным перекрестьем поверху. - Весну военную встречаешь?
- Здравствуйте, товарищи.
Мужчина и женщина разом обернулись.
- А, фронт... - приветливо разулыбил свое рябое лицо мужчина и, сойдя с крыльца, протянул Лукашину руку. - Домой? На побывку? В какую деревню? Минина! - резко обернулся он к женщине: - Выделить лошадь! Немедленно! Понятно?
Темные глаза женщины сузились:
- Нету у меня лошади! Заняты... - И она, злая, сердито раздувая ноздри, сбежала с крыльца.
- Видал, какой черт! Да, брат, кто с немцами, а я с бабьем воюю. Ну мы это дело обтяпаем. Лошадь будет.
Лукашин, задетый за живое неласковым приемом женщины, проводил ее взглядом до угла. Она шла размашистой, мужской походкой.
"С характером", - подумал он.
- Лошадь мне не надо. Я к вам из райкома. Час спустя Лихачев, весь красный, выскочил из бухгалтерской в общую комнату.
- Ну, как международная обстановка? - полюбопытствовал Митенька Малышня, растапливавший печку.
Лихачев грохнул дверью.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
План Лукашина, когда он отправлялся в "Новый путь", был самый обыкновенный: вечером в тот же день собрать колхозников, рассказать о положении на фронте, а затем уже, после этой духовной зарядки, влезать в колхозные дела. Но головотяпское распоряжение Лихачева, о котором узнал он от колхозниц в поле, опрокинуло все его первоначальные намерения. Надо было, как говорится, сразу брать быка за рога.
Два дня Лукашин знакомился с колхозными делами: разговаривал с людьми, обошел скотные дворы и конюшни, побывал в кузнице. Творилось черт знает что! Сеялки не ремонтированы, плуги, как на слом, свалены в кучу под открытым небом у кузницы - ржавые, с прошлогодней землей на лемехах. С кормами и того хуже: прохлопали, не вывезли до распутицы с дальних речек. И все это в колхозе, о котором в райисполкоме с уверенностью говорят как о добротном середняке, не внушающем опасений за исход посевной. А председатель? Слова доброго о нем никто не сказал.
"Ну погоди у меня, - с бешенством думал Лукашин, - я тебе мозги вправлю!"
В нетопленом клубе - бывшей церкви с темными высокими сводами - холодно и мрачно. Единственная лампешка с выщербленным стеклом освещает лишь сцену. В глубине все еще хлопают двери, скрипят скамейки под рассаживающимися людьми. Шум, приглушенный кашель, пар от дыхания.
- Все староверки прикатили, - замечает Лихачев, наклоняясь к Лукашину. - А бывало, в этот самый храм божий на аркане не затащишь.
Федор Капитонович, непременный член президиума каждого собрания, налил в стакан воды, услужливо поставил перед Лукашиным.
Наконец Лихачев объявил:
- Доклад об международной обстановке, какая имеется на сегодняшний день, будет говорить товарищ Лукашин, бывший фронтовик, а ныне уполномоченный райкома ВКП(б). Только у меня тихо. Понятно? - строго добавил он, садясь.
Лукашин встал, скинул с плеч шинель.
Шум сразу пошел на убыль. В тусклых отсветах у сцены мелькнули знакомые лица: улыбающаяся Варвара в ярком, цветастом платке, игриво покачивающая ногой в новой калошке, Трофим Лобанов, Настя... А дальше - сплошная тьма, прорезаемая множеством сухих блестящих глаз, скрестившихся на нем. Эти глаза ощупывали, вопрошали его, ждали. И он знал, чего они ждут, чего хотят от него. Но чем взбодрить, окрылить их измученные, исстрадавшиеся души? Нету сейчас в жизни ничего, кроме бед и напастей.
Но по мере того как перед мысленным взором Лукашина начал вставать осажденный Ленинград, громадная, вся в зареве пожарищ страна, голос его окреп, накалился.
- Фронт сейчас через каждое сердце проходит, товарищи! Линия фронта сейчас у станка рабочего, на каждом колхозном поле. А как же иначе? Недодашь пуд хлеба - недоест рабочий, а недоест рабочий - значит, меньше танков и самолетов. - Лукашин весь подался вперед, взметнул руку. - Кому выгода? Гитлеру от этого выгода!
Мертвая тишина стояла в зале.
- А у вас что в "Новом пути"? - круто поставил вопрос Лукашин. - Хлеб прошлогодний сгноили под снегом? Так говорю?
- Так... - приглушенно ответили из темноты.
- А нынешнюю весну как встречаете? Посевной клин сокращать надумали? Это ваша помощь фронту?
- Вы с председателя спрашивайте! - прозвучал несмелый выкрик.
- Вот, вот! - на лету подхватил Лукашин и резко повернулся к Лихачеву: - Партия вам, товарищ Лихачев, ответственный участок поручила. А вы... черт знает что устраиваете! Втаптывать в грязь зерно - да это же преступление!
- Верно!.. Правильно!.. - взметнулись голоса.
- Дайте слово сказать! - в первом ряду поднялась какая-то женщина.
- Жена, жена, помолчи, - удерживал ее бритый, с длинным лицом старик.
- Отстань! Ты всю жизнь молчишь - что вымолчал? Еще Мудрым прозываешься.
В ответ ей горохом рассыпался смех.
- Над чем это? - недоумевая спросил Лукашин, подсаживаясь к Федору Капитоновичу.
- Баловство наше... Софрон Игнатьевич до сорока лет холостяком жил, а тут взял да женился на молодой. Ну Мудрым и окрестили.
- Крой, Дарка, не бойся!
- И не боюсь, бабы! - разошлась Дарья. - У меня два сына на войне, да чтобы я боялась... Старшой-то, Алексей, в каждом письме спрашивает: как да что в колхозе, дорогие родители? А у нас хоть издохни на поле - все без толку. Как зачал ты, Харитон Иванович, подпруги подтягивать - дак чуру не знаешь. Бригадиров по номерам кличешь, а мы лошадей по имени зовем. А нашего брата, бабу, и вовсе за человека не считаешь... А где это слыхано, чтобы в мокреть пахать? Или мы до тебя не жили? Весь век соху из рук не выпускаем и с голоду не помирали. Ты об этом подумал?
- Слышишь? - бросил Лихачеву Лукашин. Он был очень доволен, что так вот сразу удалось вызвать на деловой разговор колхозниц.
Лихачев вскинул голову, рывком встал:
- Вы что, против партии? Тыл подрывать?
Невообразимый шум поднялся в клубе:
- Ты нас партией не стращай!
- Мы сами партия!
- Она, партия-то, так велит разговаривать с народом?
- Верно... как в другом Сэсэрэ живем...
- Дура... нету другого Сэсэрэ...
- Тише вы, очумели! - возвысил голос Федор Капитонович. - Глотку давно не драли.
- Не хотим тише!
- Громче, бабы!
- Это они в темноте наживаются, горло дерут... - зашептал, оправдываясь, Лихачев на ухо Лукашину. - А на свету ни одна не пикнет.
Лукашин встал:
- Базар, товарищи, нечего устраивать. Надо по-деловому, с пользой критиковать.
- А мы без критики - так скажем...
- Чего Харитона укрываете? - раскатисто бухнула из глубины зала Марфа Репишная.
Женщины будто этого и ждали - повскакали с мест, завопили:
- Не хотим Лихачева!
- Будет, натерпелись!
- Нам бы председателем-то с орденком который! - звонко выкрикнула Варвара и, мечтательно скосив горячий глаз на грудь Лукашина, подмигнула ему, как старому знакомому.