В лампе металось пламя, гул перекатывался под сводами старой церкви. Лукашин, вглядываясь в разъяренных, размахивающих руками женщин, струхнул. Нет, он этого не хотел. Райком его на это не уполномочивал. Он вспомнил слова заврайзо: "Анархии в колхозе много. Лихачев немного подтянул, но еще недостаточно. Помогите. Старый, опытный кадр. Номенклатура райкома..." И тут в один миг представились Лукашину все непоправимые последствия его непродуманной, через край хлестнувшей критики: срыв сева, невыполнение плана...
Он схватил пробку от графина, яростно застучал по столу:
- Товарищи, товарищи! Сейчас не время менять председателя. Вот сев кончим - ставьте тогда вопрос. Кто же это в бою командира меняет?
Последние слова его потонули в новых выкриках:
- Он к тем порам нас по миру пустит!
- Некем командовать будет!
На помощь Лукашину поспешил Федор Капитонович:
- Постыдились бы серость свою показывать. Товарищ с фронта... Без отчета разве сымают?
- А-а-а, ты Харитона защищать?
- Ему что, девки дома - сердце не болит...
Федор Капитонович поморщился, развел руками:
- Ну и народ, совсем образ потерял...
Дальше собрание пошло как воз под гору. На сцену вихрем взлетела раскрасневшаяся Настя Гаврилина:
- Я бы вот что сказала... Я бы в председатели Анфису Петровну... Она людей на дела поднимать умеет. Помните, как с навозом вышло? В общем, я и мы, комсомольцы, за Анфису Петровну!
Несколько секунд зал молчал - до того неожиданным было это предложение.
Лукашин первый пришел в себя:
- Товарищи, горячку в таком деле пороть нельзя. Надо все взвесить, с райкомом посоветоваться. Его поддержал Федор Капитонович:
- Разревелись! Порядков не знаете. Когда это без ризолюции...
- Черт-те в твоей ризолюции! Она по немцу не стреляет!
- Анфису... Анфису Петровну!
Из глубины зала донеслись возня, шум, рокочущий уговаривающий басок Марфы:
- Чего ерепенишься? Народ просит.
- Уважь, уважь, Анфисьюшка! Не убудет тебя... - поддержали женские голоса.
Трофим Лобанов сердито тряхнул головой, сплюнул:
- Бабу в председатели... Штаны не найдутся?
- Может, твои, Трофимушко? - поддела его Варвара.
- Ты не больно... - ощетинился Трофим. - У Трохи три штыка на фронте!
Хохот, перебранка, выкрики:
- Выходи, выходи, Анфисьюшка! Покажись...
Лукашин, нервно кусая губы, всматривался, вслушивался в гудящий, взбудораженный зал, потом махнул на все рукой. Какого лешего? Пускай делают как знают. В конце концов кто тут власть? Кто хозяева? Неужто сами себе зла хотят? И почему это, - спорил он с невидимым противником, - почему это он, приезжий человек, прав, а весь народ ошибается?..
Но когда он увидел сбоку от себя Анфису - ее буквально силой вытолкали на сцену, - сердце его опять упало. Ну, кажется, наломали дров!.. На нее было жалко взглянуть. Она была не то что растеряна, а как-то вся перепугана, пришиблена; бледное лицо в красных пятнах...
Но, странно, растерянность и робость Анфисы пришлись собранию по нраву. Это чувствовалось и в тех ласковых и любопытных взглядах, которыми рассматривали ее притихшие женщины (словно не видали раньше), и в тех приглушенных словах, которыми обменивались в зале:
- Разалелась, как девка на смотринах.
- Ничего, ничего, пущай...
Прошло, наверно, минуты две, пока Анфиса немного овладела собой:
- Я не знаю, женки... вы с ума посходили. Какой из меня председатель? Три зимы в школу ходила...
- Ничего, Харитон больно востер.
- Я и говорить-то не умею...
- Вот и ладно - нам Харитоновых речей на десять лет хватит.
- Берись, берись, Анфисьюшка... все Харитона хуже не будешь...
- А что робеешь - стыда нету. Знаешь, на какое дело идешь...
- Да ты присядь, Петровна, ноженьки-то не казенны. Сколько с утра выходили.
- К красному столу, ко свету! - подхватили голоса.
Лукашин поискал глазами на сцене стул.
- Харитон давно сидит! - вдруг взвизгнула, давясь от смеха, какая-то бойкая бабенка.
- Вер-р-но-о-о! Хватит, посидел.
Лихачев до хруста стиснул зубы, выпрямился:
- Понятно... Советская власть не нравится?..
- Ты с ума сошел! - Лукашин рванул его за полу ватника. - Как с народом говоришь?
Лихачев круто повернулся:
- Я-то говорю как надо. А вот ты в чью дудку? С тобой еще потолкуют! Народ разлагаешь!.. - разъяренно зашептал он.
- Ты?.. Ты угрожать? Да знаешь, что с такими командирами на фронте делали?
Внизу шум, крики:
- Не чуем!
- Громче!
Лихачев медленно сошел со сцены и, прямой, не сгибая головы, весь в скрипящих ремнях, двинулся к выходу. В мертвой тишине, отдаваясь под сводами, угрожающе прозвучали его шаги.
Грохнули двери, скрипнули половицы в коридоре. Вздох облегчения прошел по залу.
После голосования быстро и споро начали решать неотложные дела. Федор Капитонович, выказывая давнишнюю административную сноровку, умело ставил вопрос за вопросом.
Постановили: пахоту начать выборочно, не ожидая, когда обсохнет весь массив, в поле выезжать не позже четырех утра.
Затем одна пожилая колхозница несмело предложила:
- Какая мука в кладовой колхозной - раздать бы в счет трудодней, все веселей...
Приняли и это предложение.
Лукашин слушал невнимательно, нервничал. Он чувствовал шумное, напряженное дыхание сидевшей рядом с ним Анфисы, и прежние сомнения подымались в его душе. Как посмотрят в райкоме? Ни с кем не согласовал - пришел, наломал дров! Положим, этого кавалериста давно пора гнать, да разве так подбирают кадры?..
Не поворачивая головы, он скосил глаз в сторону Анфисы. Прищуренные глаза уперлись в стол, щека полыхает румянцем. Но когда он увидел тонкую, в упрямом изгибе шею и над ней тяжелый, туго закрученный узел черных волос, он вздохнул легче. Ему припомнилась первая встреча с этой женщиной во дворе правления колхоза...
Потом обсуждался вопрос о кузнице. На сцену, не торопясь, с чувством собственного достоинства, вышел Николаша Семьин - узкоплечий золотушный парень, в хромовых, до блеска начищенных сапогах, при галстуке.
В Пекашине его больше звали "специалист по тонкой работе". Починить замок, приделать какую-нибудь дужку к ведру, выковать из напильника ножик - это он еще кое-как мог, а вот там, где надо было орудовать кувалдой, Николаша только руками разводил: "Черная работа - не моя специальность".
Впрочем, в колхозе его любили. Как-никак свой кузнец - в других колхозах и таких нет, да и хоть по видимости, а все-таки мужчина.
Николаша с важностью, какую давало ему сознание собственной незаменимости, начал так:
- Как я специалист по тонкой работе, то махать молотом мне несподручно. Прошу выделить в мое распоряжение физическую силу.
- Это какую такую силу тебе, Николай? - не без ехидства полюбопытствовала Варвара.
- Ежели так, по-нашему сказать, то это такая, какая будет махать молотом по моим указаниям. Иначе - баба здоровая.
По залу прошелестел легкий смешок. Лукашин тоже - первый раз - от души рассмеялся.
- Так бы и говорил...
- Марфу Репишную! Кто же здоровше Марфы?
- Да я всю кузню разнесу!.. - вздыбилась Марфа.
Но, как ни упиралась она, порешили: работать Марфе в кузнице.
После этого вопросы и предложения посыпались со всех сторон. Однако было уже поздно, лампа из-за недостатка керосина чадила, потрескивая фитилем, и Федор Капитонович, напутствуя: "Словом-то из пушек не стреляют... Работать надо..." - закрыл собрание.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Старинные, с облепленным циферблатом ходики, висевшие в общей комнате, показывали половину четвертого. Светало.
Анфиса медленно подошла к председательскому столу и, не раздеваясь, присела на табуретку. С чего начать?.. За что приняться?.. Ей смутно припоминались какие-то главные звенья, о которых после собрания говорил Лукашин. Дома, ни на секунду не сомкнув глаз, она всю ночь продумала об этих самых звеньях. И выходило - все, чего ни коснись, главные звенья. И хлеба нет, и корм на исходе, и людей нет... Бывало, об эту пору сев кончали, а ныне весна шла тяжелая, холодная - хуже всякой осени.
- Ох, горе горькое... - вздохнула она и тупо посмотрела перед собой. На самой середине стола возвышалась большая грязная, с выщербленными краями тарелка, доверху заваленная окурками.
- Нет уж, хватит, Харитон Иванович! - вдруг ожесточилась Анфиса.
Она схватила лихачевскую пепельницу и швырнула ее в печку. Потом, все еще рассерженная, оглядела контору. Пол затоптан, засандален, будто век не мыт, у дверей в углу мусор прикрыт обтрепавшимся веником. А на стенах что делается! И табачников-то поискать сейчас, а газеты со стены лоскутьями выдраны - все на те же проклятущие сосульки.
Она широко распахнула двери, открыла форточку. Свежий, холодный сквозняк рванулся в комнату. Потом скинула с себя ватник, подоткнула подол, закатала рукава кофты и, отыскав на кухне ведра, сходила за водой к колодцу.
Час спустя, отирая пот с лица, она окинула глазом свежевымытый пол и,
как-то сразу повеселев, сказала:
- Ну вот, так-то лучше.
Но только она присела на табуретку - за спиной заливисто задрожал звонок. Она растерянно посмотрела на блестящий, пляшущий шарик, беспомощно оглянулась - в конторе она была одна. А звонок заливался, все настойчивее и требовательнее. Вот наказанье-то! Ей ни разу в жизни не приходилось разговаривать по телефону. И кому только в этакую рань не спится?..
Наконец она решилась - со страхом, завороженными глазами глядя на пляшущий шарик, подошла к телефону, сняла трубку. Лопочущий треск, шум. Ей сразу стало жарко. Вот горе-то какое... И уши есть, да, видно, не те. Затем она догадалась стянуть с головы плат. Теперь уже стала угадываться человеческая речь.
- Кто там? - тихо спросила Анфиса.
- Это "Новый путь"? - вдруг совсем рядом спросил охрипший женский голос.
- "Новый путь"...
- Дрыхнете, бессовестные! Вы эти мне порядочки бросьте! Я кричу, кричу, - что у меня, глотка казенная?
Анфиса пыталась что-то сказать, но сердитая девица строго оборвала:
- Не оправдывайтесь! Знаем вас - не первый год! С вами сейчас из райкома говорить будут... - и в трубке щелкнуло.