си доходили, по-видимому, и до отрицания загробной
жизни, т. е. воззрений почти атеистического характера.
Большой интерес для характеристики идеологии
еретиков представляет «Лаодикийское послание» Фе-
дора Курицына – особенно если принять весьма ве-
роятное предположение о его тесной связи с другим
философско-грамматическим трактатом того времени
– «Написанием о грамоте». «Лаодикийское посла-
ние» начинается с декларативного заявления о «са-
мовластии» души; в «Написании» автор говорит, что
бог дал человеку при его создании «самовластна ума,
путь откровения изящьству и невежествию», и далее
объявляет воплощением «самовластия» грамоту (т.
е. образованность, знание): «грамота есть самовла-
стие». В «Лаодикийском послании» мы читаем: «наука
преблаженна есть; сею приходим в страх божий – на-
чало добродетели»; в «Написании» это же говорится о
«грамоте»: «сим учением человек приходится в страх
божий».
Признаки постепенного освобождения от «верхов-
ного господства богословия во всех областях умствен-
ной деятельности» обнаруживаются в XV в. не только в
выступлениях явных вольнодумцев. Черты эти можно
обнаружить, например, в сочинении замечательного
русского путешественника того времени Афанасия Ни-
китина. Во время своего путешествия в Индию Ники-
тин встречался с представителями многих вер; мусуль-
манские власти в Индии не раз требовали от него пере-
хода в «магометову веру». Никитин мужественно (ино-
гда с риском для жизни и свободы) отвергал эти тре-
бования, но положение гонимого иноверца, живущего
среди разных религий, не могло не оказать известно-
го влияния на его взгляды. «Магометова вера еще го-
дится», – записал Никитин по-тюркски в своем дневни-
ке, рассказывая об успехах мусульманского султана, и
тут же счел необходимым изложить свой взгляд на от-
ношение между разными верами: «А правую веру бог
ведает, а правая вера бога единаго знати, имя его при-
зывати на всяком месте чисте чисту». Признавая
носителем «правой веры» всякого человека, соблюда-
ющего единобожие и моральную чистоту, Никитин не-
сомненно расходился с господствующей религиозной
идеологией тогдашней Руси, требовавшей признания
православия единственной «правой верой», но обна-
руживал зато неожиданное (и, конечно, никакими вли-
яниями не обусловленное) единомыслие с гуманиста ми итальянского Возрождения (ср. новеллу Д. Боккач-
чо о трех перстнях).
Заслуживает внимания также идеология некоторых
литературных памятников, сохранившихся в кирил-
ло-белозерских сборниках, составленных выдающим-
ся русским книгописцем конца XV в. Ефросином. Мы
будем еще иметь случай поговорить об этом замеча-
тельном пропагандисте светской литературы, и в част-
ности об одном из памятников, пользовавшимся его
особым вниманием, – «Сказании о Соломоне и Китов-
расе». Отметим пока один из вариантов «Соломона и
Китовраса», известный только по рукописи Ефросина.
В этом варианте читается совершенно неожиданный
диалог между царем и захваченным в плен «борзым
зверем». «Что есть узорочнее (прекраснее всего, – Я.
Л.) во свете сем?» – спрашивает царь. «Всего есть луч-
ши своя воля», – отвечает Китоврас. «Абие крянулся
и все переломал и поскочил на свою волю», – заклю-
чает рассказчик. А в недалеком соседстве от это-
го гимна «своей воле», в том же ефросиновском сбор-
нике, помещен другой рассказ – о блаженных «рахма-
нах», к которым приходил Александр Македонский. В
рассказе этом (основанном на «Хронике» Амартола,
но дополненном) также обнаруживается текст, не из-
вестный ни по каким другим памятникам. У счастливых
рахманов нет «ни царя, ни купли, ни продажи, ни сва-
ру, ни боя, ни зависти, ни велможь, ни татбы, ни раз-
боя». Перед нами, в сущности, та же тема «своей
воли» – счастливого государства, где нет ни царей, ни
вельмож, ни тех печально знакомых в XV в. явлений,
которые, очевидно, в представлениях русских книжни-
ков были неразрывно связаны с властью царей и вель-
мож. Появление столь неожиданных идеалов в памят-
никах и письменности конца XV в. свидетельствовало
о том, что русская общественная мысль того времени
отличалась достаточной самостоятельностью и свое-
образием.
Некоторое ослабление безраздельного господства
религиозной идеологии в России конца XV – первой по-
ловины XVI в. не могло не сказаться и на русском ис-
кусстве. Говоря об элементах Возрождения в русском
искусстве этого времени, исследователи чаще всего
упоминают о строительной деятельности Аристотеля
Фиораванти и Марко Руффо в Кремле, о ренессансных
мотивах в руском книжном орнаменте. «Множество ни-
тей, связывающих ее с Италией эпохи Возрождения»,
М. В. Алпатов находит в кремлевской иконе конца XV
в. «Апокалипсис».[354] Черты профессионального свет-
ского искусства обнаруживаются в ряде памятников ху-
дожественного ремесла того времени: в бытовых изо-
бражениях на рогатине тверского великого князя Бори-
са Александровича, в подобных же миниатюрных изо-
бражениях на монетах XV в. (охотник на медведя, ка-
бана, птицу, палач, автопортрет самого денежника и т.
д.). К той же категории памятников, не связанных тра-
дициями церковного искусства, относятся и скульптур-
ные работы, выполненные под руководством архитек-
тора и скульптора второй половины XV в., московско-
го купца Василия Ермолина. Искусствоведы уже отме-
чали памятники ермолинской мастерской (в частности,
рельефное изображение всадника над Спасскими во-
ротами) как произведения «новаторского, связанного
с реалистическими исканиями» искусства, не получив-
шего дальнейшего развития в XVI в., когда победило
«традиционное направление» в русской пластике.
Было бы, конечно, преувеличением, если бы мы ста-
ли связывать с элементами Возрождения и рефор-
мационно-гуманистическими движениями все основ-
ные явления русского искусства (и русской литерату-
ры) второй половины XV в. Характерной чертой ерети-
ческих движений конца XV в. было как раз иконобор-
чество или, по крайней мере, критическое отношение в
целому ряду иконописных сюжетов. И все-таки глубо-
кие идейные сдвиги и «еретическая буря» конца XV в.
не прошли бесследно для русской культуры этой эпо-
хи; они оставили свои явственные и значительные сле-
ды.
2. Летописи. «Хожение за три
моря» Афанасия Никитина
Как и в предшествующий период, собственно-худо-
жественная литература во второй половине XV в. осо-
бо не выделялась из основной массы письменности,
имевшей «деловое» – общественно-политическое, по-
знавательное или религиозно-ритуальное назначение.
Черты литературы как искусства могут быть обнаруже-
ны поэтому в памятниках самых различных жанров.
Одной из наиболее устойчивых форм древнерус-
ской литературы было историческое повествование.
Вторая половина XV в. – время расцвета русского
летописания. Ни от какой исторической эпохи до нас не
дошло такого количества разнообразных летописных
сводов, как от этого времени.
К середине XV в. относится общерусский свод, со-
единивший московское митрополичье летописание на-
чала XV в. (Троицкая летопись) с богатой новгород-
ской летописной традицией XI – начала XV в. (до это-
го времени существовавшей отдельно) и использовав-
ший также тверское, псковское и иное местное_ лето-
писание. Свод этот, созданный, по-видимому, при ми-
трополичьем дворе в период междоусобных войн в
Московском княжестве, именуется обычно Новгород-
ско-Софийским или сводом 1448 г. (дошел в соста-
ве Софийской первой и Новгородской четвертой лето-
писей). Значение свода 1448 г. в истории древнерус-
ской литературы и общественной мысли весьма ве-
лико: это был первый в полном смысле слова обще-
русский свод, который ввел в летописание ряд развер-
нутых рассказов о важнейших событиях отечествен-
ной истории (обширные повести о монгольском наше-
ствии, построенные на основе владимиро-суздальско-
го, южнорусского и новгородского рассказов, повести
о Михаиле Черниговском, Михаиле Ярославиче, Дми-
трии Донском, Куликовской битве, нашествии Тохта-
мыша). Уже в 50-е гг. XV в., в период восстановле-
ния единовластия в Москве, был составлен (на осно-
ве свода 1448 г. и других источников) великокняжеский
летописный свод; до нас он дошел в редакциях 1472
г. (Никаноровская и Вологодско-Пермская летописи),
1479 г. (Эрмитажный список Московского свода, так на-
зываемая Ростовская летопись), 1493 г. (Московский
свод по Уваровскому списку).
Наряду с общерусским летописанием в XVI в. про-
должается ведение летописей в отдельных княже-
ствах, землях и монастырях. Новгородское летописа-
ние XV в. развивалось в двух направлениях: парал-
лельно со сводом 1448 г. на основе местной традиции
была создана новгородская летопись с незначитель-
ным добавлением общерусских известий (Новгород-
ская первая летопись младшего извода), а несколь-
ко позже и на основе свода 1448 г. возникла летопись
общерусского характера с некоторыми переделками
и расширением новгородских разделов (Новгородская
четвертая летопись); последняя независимая новго-
родская летопись была составлена в 70-х гг. XV в. – на-
кануне падения Новгородской республики (Строевский
список Новгородской четвертой летописи). В основ-
ном на местном материале была построена и псков-
ская (Псковская первая) летопись. Ряд сводов XV
в. имел общерусский, но не официальный характер;
они составлялись, очевидно, при монастырях и мест-
ных епархиях. Таковы кирилло-белозерский свод на-