Новым литературным жанром явилась бытовая реалистическая
повесть. В бытовых повестях происходит отход от
средневековых представлений о "предопределенной" свыше
человеческой судьбе. В них жизнь героя зависит во многом
от его личных качеств, таких, например, как ловкость и
деловитость. Таким образом, наблюдается поворот к
освещению личной жизни людей, более того, возрастает
интерес к внутреннему миру человека. Вместе с тем, в
центре повествований уже не исторические литературные
персонажи, а вымышленные, отсюда - создание чисто
литературных образов.
Бытовая повесть XVII в. обращается к судьбам людей разных
социальных сред, прежде всего купечества и дворянства.
Наиболее значительными произведениями являются "Повесть о
Фроле Скобееве", "Повесть о Савве Грудцыне", "Повесть о
Горе-Злочастии", "Повесть об Улиании Осорьиной".
Другим новым жанром литературы XVII в. стали сатирические
повести. Большинство из них - "Сказание о куре и лисице",
"Калязинская челобитная", "Повесть о Карпе Сутулове",
"Повесть о бражнике" - своим острием нацелены на быт и
нравы церковников. Едко высмеиваются лицемерие и
стяжательство духовенства, пьянство и распутство монахов.
Объектом сатиры становится и неправый суд с его продажными
судьями и беспринципными решениями. Из произведений этого
жанра выделяются "Повесть о Шемякином суде" и "Повесть о
Ерше Ершовиче".
С именем белорусского просветителя Симеона (Самуила)
Полоцкого, приглашенного в 1661 г. в Москву для обучения
царских детей, связано возникновение силлабического
стихосложения. В 1678-1679 гг. появляются два сборника его
стихотворений: "Вертоград многоцветный" и "Рифмологион". В
творчестве С.Полоцкого воплотился так называемый "стиль
барокко": стихи его хотя тяжеловесны, но помпезны и
нарядны, в них звучат панегирические тона,
идеализировавшие самодержавное правление. Продолжили это
поэтическое направление в конце века Сильвестр Медведев и
Карион Истомин.
Среди популярных переводных повестей необходимо отметить
"Повесть о Бове королевиче" и "Повесть о Еруслане
Лазаревиче". Обе они испытали сильнейшее влияние русского
фольклора, в связи с чем приобрели сказочный характер.
Б широких массах по-прежнему бытовали произведения устного
народного творчества. Одним из любимых героев становится
Степан Разин, вокруг имени которого складываются легенды,
песни, сказания. Интересно, что в переработанных древних
былинах народный вождь оказывался в одном кругу былинных
героев вместе с Ильей Муромцем, а в некоторых вариантах
последний становился есаулом на корабле Разина.
В.№47
«Поэтическая» повесть была рассчитана на то, чтобы склонить на сторону казаков московское общественное мнение, повлиять на земский собор. Устами турок в ней высказывались неприятные для московских властей истины: «И то вам, ворам, даем ведати, что от царства вашего, Московскаго никакой вам помощи и выручки не будет, ни от царя, ни от человек русских». Казаки в повести соглашались с этим предостережением: «И мы про то сами без вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государьстве на Руси люди дорогие, ни х чему мы там не надобны... А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы... из работы вечныя, ис холопства неволнаго... Кому об нас там потужить? Ради там все концу нашему. А запасы к нам хлебные и выручки с Руси николи не бывали».
Здесь краски излишне и намеренно сгущены: Москва щедрой рукой посылала на Дон хлебное и пороховое жалованье. По-видимому, автор повести уже не верил в поддержку царя и боярской верхушки. Горькие упреки казаков-защитников крепости — это апелляция к земскому собору, последней надежде азовских героев.
«Поэтическую» повесть сочинял весьма начитанный человек. Он опирался на широкий круг книжных источников, и особенно на «Сказание о Мамаевом побоище», откуда заимствовал приемы описания вражьей силы. Однако не парафразы и не скрытые цитаты определяют художественную специфику памятника. В поэтике повести два организующих фактора: художественное переосмысление канцелярских жанров и использование фольклора. . Автор широко пользовался устным творчеством казаков. Надо сказать, что из книжных источников он также брал прежде всего фольклорные мотивы.
Повесть начинается как типичная выписка из документа: казаки «своему осадному сиденью привезли роспись, и тое роспись подали на Москве в Посолском приказе... думному дьяку... а в росписи их пишет». Далее следует пространный перечень войск, посланных к Азову «турским царем Ибрагим-салтаном», перечень пехотных полков, конницы и пушкарей, крымских и ногайских мурз, горских и черкесских князей, европейских наемников и даже «поморских и кафинских черных мужиков, которые у них на сей стороне моря собраны... с лопаты из заступы на загребение наше, чтобы нас, казаков, многолюдством своим в Азове городе живых загрести и засыпати бы им горою великою».
Последняя фраза — это авторская ремарка, нарушающая сухой и деловой канцелярский стиль. Такое нарушение вовсе не случайность. Это художественный прием. Дело в том, что перечень войск, на первый взгляд документально бесстрастный, в то же время эмоционально окрашен. Методически перечисляя новые и новые отряды турок, автор нагнетает впечатление страха и безнадежности. Он и сам как бы во власти этих чувств. Он ужасается тому, что написал, и перо выпадает из его руки: «Тех-то людей собрано на нас, черных мужиков, многие тысечи без числа, и писма им нет — тако их множество».
Так говорит человек, прекрасно знающий о благополучном исходе осады. Значит, это не канцелярист и не летописец. Это — художник. Он осознает, что контраст создает эмоциональное напряжение. Чем безнадежнее выглядит начало, тем эффектнее и весомее счастливый конец. Эта контрастная картина — главная, но дальняя цель автора. Пока же он подготовляет почву к переходу от канцелярского стиля к полуфольклорному стилю воинской повести, к гиперболически-этикетному изображению несметных вражеских полчищ. Именно здесь он обращается к «Сказанию о Мамаевом побоище».
Турецкие орды «поля чистые изнасеяли». Там, где расстилалась привольная степь, выросли леса «людми их многими». От многолюдства пеших и конных полков «земля... под Азовым потреслася и погнулася, и из реки... из Дону вода на береги выступила от таких великих тягостей». Пушечная и мушкетная стрельба уподоблена грозе — «бутто гром велик и молния страшная ото облака бывает с небеси». От порохового дыма померкло солнце, «как есть наступила тма темная». «И страшна добре нам стало от них в те поры, — восклицает автор, — трепетно и дивно их несказанной и страшной и дивной приход бусурманской нам было видети!»
Переходы от канцелярского стиля к фольклорному и в дальнейшем остаются самой характерной приметой авторской манеры. Вот «прощание» казаков, изнемогших в кровопролитных сражениях: «Простите нас, леса темныя и дубравы зеленыя! Простите нас, поля чистые и тихия заводи! Простите нас, море синее и реки быстрые!.. Прости нас, государь наш тихий Дон Иванович, уже нам по тебе, атаману нашему, з грозным войском не ездить, дикова зверя в чистом поле не стреливать, в тихом Дону Ивановиче рыбы не лавливать». Это почти точная передача стилистики донских песен, насколько мы их знаем по более поздним записям.
Автор не только чередует канцелярский и фольклорный стили — он соединяет их, насыщая фольклоризмами деловой жанр и таким образом художественно его переосмысляя. Наиболее выразительный пример такого переосмысления — вымышленные речи, которыми обмениваются турки и казаки. В «гладкой речи» турецкого военачальника изложены вполне реальные претензии султана. Оратор и угрожает и льстит казакам, но в угрозы и лесть вплетены фольклорные образы. «Видите вы и сами, глупые воры, — говорит он, — силу... великую неизчетну... Не перелетит через силу нашу турецкую... птица паряща, устрашится людей от много множества сил наших, вся валитса с высоты на землю». Если вы оставите крепость, продолжает он, то мы станем вас во веки веков называть «богатырями святорусскими».
Казаки, со своей стороны, не остаются в долгу. Они бранят султана за непомерную гордыню — и бранят без всякого стеснения. Султан — и «худой свиной пастух наймит», и «смрадной пес», и «скаредная собака». Эта брань сродни той «литературной брани», которая встречается во многих памятниках XV11 в., также художественно переосмысляющих деловые жанры, — в легендарной переписке с турецким султаном Ивана Грозного, затем запорожских и чигиринских казаков.
От песенного лиризма до «литературной брани» — таков стилистический диапазон повести. Вся она построена на контрастах, потому что ее исторической основой также был контраст — контраст между горсткой защитников Азова и огромным скопищем осаждающих. Повесть оканчивается тем, что, отбив последний приступ, казаки бросились на турецкий лагерь. Турки дрогнули и обратились в бегство. Если прежде казаки «срамили» султана словесно, то теперь они посрамили турок делом: «От нашия руки малы и от казачества Донского вольного срамота стала вечная от всех земель, от царей и от королей».
Земский собор не обошелся без жарких споров, но возобладало мнение царя: Азов нужно вернуть туркам. Уцелевшие защитники крепости покинули ее. Чтобы сгладить тяжелое впечатление, которое произвел на Войско Донское этот «приговор», царь щедро наградил всех казаков из «станицы», присутствовавших на соборе. Исключение было сделано только в одном случае: есаул Федор Порошин, беглый холоп и писатель, был сослан в Сибирь.
«Поэтическая» повесть об Азове была по достоинству оценена современниками. Она распространялась во множестве списков и неоднократно перерабатывалась. На ее основе и на основе «исторической» повести об азовском взятии во второй половине XVII в. была создана «сказочная» повесть об Азове.