-- Жалам своего лесничего избрать!
-- Бей его, робята, своем судом!
Некульев запомнил навсегда эти дикие, пьяные глаза, полезшие ненавистно на него. Он понял тогда, как пахнет толпа кровью, хотя крови и не было. -- - Некульев кричал почти весело:
-- Товарищи, к чорту, тронуть себя я не дам, -- вот наган, сначала лягут шестеро, а потом я сам себя уложу! -- Некульев придвинул к себе стол, стал в углу за столом с наганом в руке. Толпа подперла к столу.
Завопил Цыпин:
-- Минька, беги за берданкой, -- посмотрим, кто кого подстрельнет!
-- Стрели его, Цыпин, своим судом.
Некульев закричал:
-- Товарищи, черти, дайте говорить!
Толпа подтвердила:
-- Пущай говорит!
-- Что же вы -- враги сами себе? Я вот вам расскажу. Давайте толком обсудим, меня вы убьете, что толку?.. Вы вот садитесь на места, я сяду, поговорим... -- - Некульев в тот день говорил обо всем, -- о лесах, о древонасаждениях, о коммунистах, о Москве, о Брюсселе, о том, как строятся паровозы, о Ленине, -- он говорил обо всем, потому что, когда он говорил, мужики утихали, но как только он замолкал, начинали орать мужики о том, что -- что, мол, говорить, бей его своим судом! -- И у Некульева начинала кружиться от запаха крови голова. Цыпин давно уже стоял в дверях с берданкой. День сменился стрижеными сумерками. Мужики уходили, приходили вновь, толпа пьянела. Некульев знал, что уйти ему некуда, что его убьют, и много раз, когда пересыхало в горле, надо было делать страшные усилия, чтобы побороть гордость, не крикнуть, не послать всех к черту, не пойти под кулаки и продолжать -- говорить, говорить обо всем, что влезет в голову. -- Некульева спасла случайность. В дом ввалилась компания "союза фронтовиков", молодежь, пьяным пьяна, с гармонией, их коновод -- должно быть председатель -- влез на стол около Некульева, он был бос, но со шпорами, -- он осмотрел презрительно толпу и заговорил авторитетно:
-- Старики! Вам судить лесничего, товарища Некульева, нельзя! Его судить должны мы, фронтовики. Вон -- Рыбин орет боле всех, а отсиживал он у лесничего в холодной или нет!? Нет! Судить могут только те, которые попадались на порубках, а которые не попадались -- катись отсели на легком катере. А то голыми руками хотят лес забрать! Как мы попадались на порубках ему в холодную, -- леса нам и в первую очередь и нам его судить. А Цыпина судить вместе с им, как он ему первый помощник и сам леший!
Стрижиный вечер сменился уже кузнечиковой ночью. -- Парень был пьян, около него стояли, тоже пьяные, его друзья. Тогда пошел ор, гвалт: -- "Вре!" -- "Правильно!" -- "Бей их!" -- "Цыпина лови, старого чорта!" -- И тогда началась свальная драка, полетели на стороны бороды, скулы, синяки, запыхтел тяжелый кулачный ор. -- Некульева забыли. Некульев, очень медленно, совсем точно он недвижим, полушаг в полушаг, подобрался к окну и -- стремительною кошкой бросился в окно. -- Никогда так быстро, так стремительно -- бессмысленно -- не бегал Некульев: он вспомнил, осознал себя только на заре, в степи, в удушливом сусличном писке. -- --
(В сельском совете, за дракой, не заметили, как исчезнул Некульев, -- и в тот вечер баба Груня, жена рыбака Старкова, а на утро уже много баб говорили, что видели самим глазами -- вот провалиться на этом месте, если врут -- как потемнел Некульев, натужился, налились глаза кровью, пошла изо рта пена, выросли во рту клыки, стал Некульев черен в роде чернозема, -- натужился -- и провалился сквозь землю, колдун.)
И такой был случай с Некульевым. Опять, как десяток раз, примчал объездчик, сообщил, что немцы из-за Волги на дощаниках поплыли на Зеленый Остров пилить дрова. Некульев со своими молодцами на своем дощанике поплыл спасать леса. Зеленый Остров был велик, причалили и высадились лесные люди незаметно, -- был бодрый день, -- пошли к немцам, чтобы уговорить, -- но немцы встретили лесных людей правильнейшей военной атакой. Некульев дал приказ стрелять, -- от немцев та-та-такнул пулемет, и немцы двинулись навстречу организованнейшей цепью, немцы наступали по всем военным правилам. И Некульев и его отряд остались вскоре без патрон и стали пред дилеммой -- или сдаться или убегать на дощанике, -- но дощаник был очень хорошей мишенью для пулемета, -- лесники заверили, что, если немец разозлится, он ничего не пожалеет. -- Их немцы взяли в плен. Немцы отпустили пленников, но забрали с собой за Волгу, кроме лесов, дощаник и Некульева. -- Некульев пробыл у немцев в плену пять дней. Его -- по непонятным для него причинам -- выкупил Вязовский сельский Совет во главе с Цыпиным (Цыпин и приезжал за Волгу в качестве парламентера.) -- Пассажирский пароход на всю эту округу останавливался только в Вязовах, -- вязовские мужики заявили немцам, что, -- ежели не отпустят они Некульева, -- не будут пускать они немцев на свою сторону, как попадется немец -- убьют; необходимо было немцам справлять на пароход масло, мясо, яйца, -- немцы Некульева отпустили. -- -- Глава вторая. -- Ночи, письма и постановления.
Вечером пришел Кандин, привел порубщика; порубщик залез на дерево, драл лыко, оборвался, зацепился оборками от лаптей за сучья, повис, у него вытекли глаза. Некульев приказал отпустить порубщика. Мужик стоял в темноте, руки по швам, босой, покойно сказал: -- "Мне бы провожатого, господин-товарищ, -- глаза-те у меня вытекли." Некульев наклонился к мужику, увидел дремучую бороду, пустые глазницы уже затянулись; шапку мужик держал в руках, -- и Некульеву стало тошно, повернулся, пошел в дом. -- Дом был чужд, враждебен: в этом доме убили князя, в этом доме убили его, Некульева, предшественника, -- дом был враждебен этим лесам и степи; Некульеву надо было жить здесь. Опять была луна, и кололись под горой на воде сотни лун. Некульев стал у окна, пересыпал песочные часы, -- отбросил часы от себя -- и они разбились, рассыпался песок... -- Когда бывали досуги, Некульев забирался в одиночестве на вершину Медынской горы, на лысый утес, разжигал там костер, и думал, сидя у костра; оттуда широко было видно Волгу и заволжье, и там горько пахло полынью. Некульев вышел из дому, прошел усадьбой -- у людской избы на пороге сидели Маряша и Катяша, на земле около них Егор и Кузя, и сидел на стуле широкоплечий мужичище, не по летнему в кафтане и в лаптях с белыми обмотками. -- Некульев вернулся с горы поздно.
У людской избы было мирно. Луна поблескивала в навозе перед избой. За избой вверх к лесам шла гора, заросшая орешником и некленом, -- Маряша все время прислушивалась к колокольчику в орешнике, чтобы не зашла далеко корова. Дверь в избу была открыта и там стонал ослепший мужик. Кузя встал с полена, лег на навоз перед порогом, стал продолжать сказку.
-- ... ну вот, шасть Аннушка -- да прямо в третью церкву, а ей навстречу третий поп: -- "Так и так, здравствуй, Аннушка", -- а потом в сторону: -- "Не желаешь ли ты со мной провести время те-на-те?" -- Так Аннушке и не пришлось побывать у обедни, пришла домой и плачет, кстати сказать, от стыда. Неминуемо -- заметьте -- рассказала мужу. А муж Илья Иваныч, человек рассудительный, говорит: -- "Иди в церкву, жди как поп от обедни пойдет и сейчас ему говори, чтобы, значит, приходил половина десятого. А второму попу, чтобы к десяти, а третьему -- и так и далее. А сама помалкивай." -- Пошла Аннушка, поп идет из церкви: -- "Ну, как же, Аннушка, насчет зорьки?" -- "Приходите, батюшка, вечерком в половине десятого, -- муж к куму уйдет, пьяный напьется." -- И второй поп навстречу: -- "Ну, как же, Аннушка, насчет переночевать?" -- Ну, она, как муж, и так и далее... Пришел вечер, а была, кстати сказать, зима лютая, крещенские морозы. Пришел поп, бороду расправил, перекрестился на красный угол, вынает -- заметьте -- из-за пазухи бутылку, белая головка. -- "Ну, говорит, самоварчик давай поскорее, селедочку, да спать." -- А она ему: -- "Чтой-то вы, батюшка, ночь-то длинная, наспимся, попитайтесь чайком", -- ну, кстати сказать, то да се, семеро на одном колесе. Только что поп разомлел, рядком уселся, руку за пазуху к ей засунул, -- стук-стук в окно. Ну, Аннушка всполошилась -- "ахти, мол, муж!" -- Поп под лавку было сунулся, не влезает, кряхтит, испугался. А Аннушка говорит, как муж велел: -- "Уж и не знаю, куда спрятать? -- Вот нешто на подоловке муж новый ларь делает, -- в ларь полезай". -- Спрятался первый поп, а на его место второй пришел, тоже водки принес, белая головка. И только он рукой за пазуху, -- стук-стук в окно. -- Ну и второй поп в ларе на первом попу оказался, лежат друг на друга шепчутся, щипаются, ругаются. А как третий поп начал подвальяживать -- стук в калитку, -- муж кричит, вроде выпимши -- "жена, отворяй!" -- Так три попа и оказались друг на друге. Муж, заметьте, Илья Иваныч, в избу вошел, спрашивает жену, шепчет: -- "В ларе?" Аннушка отвечает: -- "В ларе!" -- Ну тут муж, Илья Иваныч, как пьяный, в кураж вошел. -- "Жена, говорит, желаю я новый ларь на мороз в амбар поставить, овес пересыпать!" -- Полез на подоловку. Илья Иваныч так рассудил, заметьте, что отнесет он попов на мороз, запрет в амбаре, попы там на холоду померзнут денек, холод свое возьмет, взбунтуются попы, амбар сломают, побегут, как очумелые, всему селу потеха. Однако, вышло совсем наоборот, не до смеху: стал он тащить ларь с подоловки, -- попы жирные, девяти-пудовые, -- не осилил Илья Иваныч, полетел ларь вниз по лестнице. Да так угодил ларь, что ткнулись все попы головами и померли сразу!.. Да... -- Кузя достал кисет, сел на корточки, стал скручивать собачку, заклеивая тщательно газетину языком, -- собрался было дальше рассказывать.
Луна зацепилась за гору. Колокольчик коровы загремел рядом, мирно, корова жевала жвачку. Мимо прошел Некульев, пошел в гору, к обрыву. Замолчали, проводили молча глазами -- Некульева, пока он не скрылся во мраке. Сказал шепотом Егорушка:
-- Гля, -- пошел, Антон-от! Опять пошел -- отправился. Костры сжигать... Груня Вязовская, знающая бабочка, баит -- колдун и колдун. Я ходил, подозревал: наломает сухостою, костер разведет, ляжет возле, щеки упрет и -- гляит, гляит на огонь, глаза страшные, и стекла на носу-те, горят как угли, -- а сам травинку жует... Очень страшно!.. А то встанет к костру спиной, у самого яру, руки назад заложит и стоит, стоит, смотрит за Волгу, как только не оборвется. Ну, меня страх взял, я ползком, ползком, до просеки, да бегом домой. Гляжу потом, идет домой, вроде, как ничего.