- Боже мой! я больше не в силах смеяться! - говорила Акилина.- Котеночек мой, вы так мрачны! Что с вами? Ваш приятель ушел.
- Два слова, Кастанье,- сказал ему Мельмот в тот момент, когда по окончании пьесы г-жа де Лагард приказала капельдинерше подать манто.
Коридор полон был народу, бегство было невозможно.
- Что скажете?
- Ты проводишь Акилину домой, отправишься в Версаль и там подвергнешься аресту. Нет такой власти человеческой, которая помогла бы тебе избегнуть этого.
- Почему?
- Потому что рука, держащая тебя, не даст тебе уйти,- сказал англичанин.
Кастанье пожалел, что не наделен способностью произнести такие слова, от которых уничтожился бы он сам, исчез бы в глубинах ада.
- Если демон потребует твою душу, не отдашь ли ты ее в обмен на власть, равную божьей власти? Достаточно одного слова, и ты вернешь в кассу барона Нусингена взятые тобой пятьсот тысяч франков. Да и твой аккредитив будет разорван, и исчезнут всякие следы преступления. Наконец, золото потечет к тебе рекой. Ты ни во что не веришь, не правда ли? Ладно, если все это произойдет, ты поверишь по крайней мере в чорта?
- Ах, если бы было возможно! - радостно воскликнул Кастанье.
- Тебе порукой тот,- ответил англичанин,- кто может сделать вот это...
И, стоя в ту минуту с Кастанье и г-жой де Лагард на бульваре, Мельмот протянул руку. Моросил мелкий дождь, земля была грязной, атмосфера - тяжелой, а небо - черным. Едва простерлась рука этого человека - и солнце осветило Париж. Кастанье казалось, что сияет прекрасный июльский полдень. Деревья были покрыты листьями, по-праздничному расфранченные парижане весело прогуливались в два ряда. Продавцы "кокосового напитка" кричали: "А вот освежающий! А вот прохладительный!" Катясь по мостовой, сверкали экипажи. Кассир испустил крик ужаса. И тогда бульвар снова стал серым и мрачным. Г-жа де Лагард села в экипаж.
- Да скорей же, друг мой,- сказала она,- садись или уж оставайся. Право, нынче ты скучен, как этот дождь.
- Что же нужно сделать? - сказал Кастанье Мельмоту.
- Хочешь со мной поменяться местами? - спросил у него англичанин.
- Да.
- Прекрасно. Через несколько минут буду у тебя.
- Что же это, Кастанье? Ты не в духе,- говорила ему Акилина.- Ты затеваешь что-то неладное, в театре ты был так мрачен и задумчив... Милый друг, не нужно ли тебе чего? Не могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Ну, скажи хоть словечко!
- Я подожду, пока мы вернемся домой,- тогда узнаю, любишь ли ты меня.
- Нет нужды ждать,- ответила она, бросаясь ему на шею,- вот как люблю!
Она обнимала его, казалось, очень страстно, осыпала ласками, но в этом у подобных созданий проявляются профессиональные навыки, как у актрисы - в сценической игре.
- Откуда музыка? - сказал Кастанье.
- Ну вот! Дошел уж до того, что слышишь какую-то музыку.
- Небесная музыка! -продолжал он.- Можно подумать, что звучит где-то в вышине.
- Ты никогда не хотел брать ложу в Итальянский театр, говорил, что терпеть не можешь музыку, а теперь вдруг стал меломаном, и еще в такой час! Да ты с ума сошел! Это у тебя в башке музыка, повредилась дряхлая твоя головушка! - сказала она, обхватывая руками его голову и укладывая ее себе на плечо.- Скажи, папаша, быть может, запели колеса кареты?
- Наки, прислушайся! Если бы ангелы играли на струнах для благого творца, их музыка звучала бы так, как звучат эти аккорды. Я впиваю их слухом, они проникают во все мои поры... Не знаю, как тебе описать; это сладостно, точно медовый напиток!
- Конечно, ангелы играют на струнах для благого творца, ведь ангелов всегда рисуют с арфами.
"Честное слово, он сошел с ума",- подумала она, видя, что Кастанье застыл, словно курильщик опиума, погруженный в экстаз.
Приехали домой. Кастанье, поглощенный всем только что виденным и слышанным и не зная, верить или сомневаться, похож был на пьяницу, утратившего разум. Он пробудился в комнате Акилины, куда его возлюбленная вместе со швейцаром и Дженни перенесла его, потому что, сходя с экипажа, он потерял сознание. - Друзья мои, друзья мои, он сейчас придет! - сказал он в отчаянии, бросаясь в глубокое кресло возле камина.
В эту минуту Дженни услыхала звонок, пошла открывать и сообщила о приходе англичанина,- или, как она доложила, "какого-то господина, которому барин назначил свидание". И сразу же предстал Мельмот. Воцарилось молчание. Он взглянул на швейцара - швейцар ушел. Он взглянул на Дженни - Дженни ушла.
- Сударыня,- сказал Мельмот куртизанке,- позвольте нам закончить дело, не терпящее отлагательства.
Он взял Кастанье за руку, Кастанье встал. Идя в гостиную, они не захватили с собою свечи, ибо взгляд Мельмота осветил бы самый глубокий мрак. Зачарованная странным взглядом незнакомца, Акилина чувствовала, что силы покинули ее, она не могла позаботиться о тайном своем любовнике; впрочем, как она полагала, Леон должен был спрятаться у горничной, между тем Дженни, захваченная врасплох быстрым возвращением Кастанье, заперла его в гардеробной, совсем как в сцене из той драмы, которую в театре играли для Мельмота и его жертвы. Дверь гостиной с силой захлопнулась, и вскоре снова явился Кастанье.
- Что с тобой? - в ужасе вскричала его возлюбленная.
Кассир преобразился. Красноватый цвет лица сменился той же странной бледностью, которая придавала чужеземцу зловещий и холодный вид. Глаза метали мрачный пламень, причинявший боль невыносимым своим блеском. Уже не добродушие, а деспотизм и гордость сквозили в его облике. Куртизанка заметила, что Кастанье стал худее, лоб его казался ей величественно ужасным, от драгуна исходило то страшное влияние, которое подавляло других, как тяжкая атмосфера. С минуту Акилина ощущала какую-то стесненность.
- Что сейчас произошло между тобой и этим дьявольским человеком? - спросила она.
- Я продал ему свою душу. Чувствую, что я уже не тот. Он взял себе мое бытие, а свое отдал мне.
- Как это?
- Тебе ничего не понять... А! он был прав, этот демон,- холодно продолжал Кастанье.- Я вижу все и все знаю. Ты меня обманывала!
От таких слов Акилина оцепенела. Кастанье зажег свечу и пошел в гардеробную. Несчастная девушка последовала за ним, и как же велико было ее изумление, когда Кастанье, раздвинув платья на вешалке, обнаружил сержанта!
- Выходите, милый мой,- сказал он и, взяв Леона за пуговицу сюртука, повел его за собой в спальню.
Растерявшись, побледневшая пьемонтка бросилась в кресло. Кастанье уселся на диванчике у камина, предоставив любовнику Акилины стоять перед ним.
- Вы бывший военный,- сказал Леон,- я готов дать вам удовлетворение.
- Как вы глупы,- сухо ответил Кастанье.- Мне нет нужды в дуэли, кого хочу, я убью взглядом. Дитя, я расскажу вам вашу историю. К чему мне вас убивать? У вас на шее я вижу красную полосу. Вас ждет гильотина. Да, вы умрете на Гревской площади. Вы - достояние палача, ничто не может вас спасти. Вы принимаете участие в венте карбонариев [Карбонарии - тайная политическая организация в Италии в первой трети XIX в., ставившая целью своей деятельности национальную независимость Италии; во Франции карбонарии в 20-30-е годы XIX в. вели бо рьбу за свержение реставрированной династии Бурбонов]. Вы участвуете в заговоре против правительства.
- Об этом ты мне не говорил! - крикнула пьемонтка Леону.
- Так, значит, вы не знаете,- продолжал кассир,- что министерство нынче утром решило принять меры против вашего сообщества? Генеральный прокурор получил ваши списки. Предатели на вас донесли. В настоящий момент собираются материалы для обвинительного акта.
- Так это ты его предал? - сказала Акилина, взревев как львица, и поднялась, готовая растерзать Кастанье.
- Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы этому поверить,- ответил Кастанье с хладнокровием, заставившим оцепенеть его возлюбленную.
- Как же ты об этом узнал?
- До того как я вошел в гостиную, я ничего не знал, но теперь я все вижу, все знаю, все могу.
Сержант остолбенел.
- Тогда спаси его, мой друг! - воскликнула Акилина, бросаясь перед Кастанье на колени.- Спасите его, раз вы все можете сделать! Я буду вас любить, обожать, не любовницей, но рабой буду я. Самым разнузданным прихотям вашим я буду покорна... будешь делать со мной, что захочешь. Да, больше чем любовь к вам я обрету в себе; то будет дочерняя покорность и вместе с тем... Но... пойми же, Родольф! Словом, какие бы страсти ни владели мной, я всегда буду твоей! Какими еще словами можно тебя растрогать?.. Я изобрету наслаждения... я... Боже мой! Чего бы ты от меня ни потребовал, хотя бы выброситься в окно, тебе достаточно будет напомнить: Леон! и я ринусь в ад, готова буду претерпеть всяческие мучения, всяческие болезни, всяческие горести, все, что ты мне прикажешь.
Кастанье оставался невозмутимым. В ответ он лишь указал на Леона, произнеся с адским хохотом:
- Его ждет гильотина.
- Нет, он отсюда не уйдет, я его спасу! - воскликнула она.- Да, я убью того, кто к нему прикоснется! Почему ты не хочешь его спасти? - кричала она звенящим голосом; глаза ее пылали, волосы растрепались.- Ты можешь это сделать?
- Я все могу.
- Почему же ты не спасешь его?
- Почему? - крикнул Кастанье, и от его голоса задрожал пол.- Я мщу! Злые дела - это мое ремесло.
- Как? Он умрет? - восклицала Акилина.- Умрет мой возлюбленный? Возможно ли?
Она бросилась к комоду, схватила лежавший в корзинке стилет и подошла к Кастанье, который только рассмеялся.
- Ты отлично знаешь, что сталь меня не берет... Рука Акилины ослабла, как вдруг у арфы слабеет перерезанная струна.
- Уходите, милый друг,- сказал кассир, обращаясь к сержау,- занимайтесь своим делом.
Он протянул руку, и военный был принужден подчиниться необоримой силе, исходившей от Кастанье.
- Здесь я у себя дома, я мог бы послать за полицейским комиссаром, выдать ему человека, забравшегося ко мне, но предпочитаю вернуть вам свободу: я демон, а не шпион.
- Я уйду с ним! - сказала Акилина.