У каждого добровольца был нож, обычно большой, с широким острым лезвием, вроде тех, какие носят мясники. У иных были кинжалы со старинными орнаментами. У многих за поясом торчали небольшие секиры, наподобие индейских томагавков. Эти секиры могли сослужить владельцу двойную службу: прорубить дорогу в лесу или раскроить врагу череп.
Амуниция состояла из мешочков с порохом, патронташей с пулями и дробью. Короче говоря, это было обычное боевое снаряжение жителя пограничной местности или охотника-любителя, мирно охотившегося за оленями.
Кавалерия нашего отряда была столь же разнообразна, как оружие и снаряжение.
Здесь были и высокие костлявые клячи, и коренастые верховые лошадки, пригодные для дальних поездок, и крепкие, выносливые туземные кони андалузской породы(68), и худые, заезженные кобылы, верхом на которых ехал какой-нибудь оборванный скваттер, бок о бок с великолепным арабским боевым конем -- мечтой лихих юнцов, плантаторских сынков, которые любили гордо красоваться на этих замечательных скакунах. Многие были верхом на мулах. Американские и испанские мулы, привыкшие к седлу, хотя и не могут сравниться с конями в атаке, но могут смело потягаться с ними в военном походе против индейцев. В зарослях, в непроходимых лесных дебрях, где земля представляет собой болото или завалена рухнувшими стволами и буреломом и устлана сплетающимися и извивающимися растениями-паразитами, мул легко прокладывает себе путь там, где лошадь на каждом шагу спотыкается или проваливается в трясину. Многие опытные охотники, преследуя зверя, предпочитают мула породистому арабскому скакуну.
Не менее пестрым было и обмундирование отряда. Офицеры были полностью или частично все же облачены в военную форму, а солдаты одеты как попало: красные, синие и зеленые шерстяные куртки, грубошерстные свитеры, серые и коричневые; красные фланелевые рубашки, коричневые, белые, желтые полотняные или нанковые пиджаки. У некоторых пиджаки были даже небесно-голубого цвета! Охотничьи куртки из выделанной оленьей кожи, такие же мокасины и гетры, высокие и низкие сапоги из лошадиной кожи или шкуры аллигатора -- короче говоря, все виды обуви, которую носят в Штатах. Головные уборы были также разнообразны и фантастичны. Высоких и твердых касок и кепи не встречалось, зато было много фуражек и шляп из шерсти и войлока, а также шляп, сделанных из соломы и пальмовых листьев, с широкими полями, обтрепанных и надвинутых на самый лоб. На некоторых были форменные фуражки из синего сукна. Только они и придавали военный вид их владельцу.
Но было нечто общее у всех добровольцев этого отряда -- это неукротимая жажда схватки с противником, желание помериться силами с ненавистными дикарями, которые устраивали такие бесчинства во всей стране. "Когда же нас поведут в бой?" -- вот вопрос, который постоянно задавали добровольцы.
Старый Хикмэн оказался весьма деятельным. Благодаря своему возрасту и опыту он получил звание сержанта, единодушно присужденное ему на выборах. Мне пришлось несколько раз разговаривать с ним. Охотник за аллигаторами по-прежнему оставался моим верным другом и был очень предан всей нашей семье. В этот день он еще раз доказал свою преданность, начав со мной разговор, которого я никак от него не ожидал.
-- Пусть индейцы скальпируют меня, лейтенант, -- сказал он, -- но я даже и мысли не допускаю о том, что этот осел женится на вашей сестре.
-- Кто женится? -- спросил я с удивлением, полагая, что старик имеет в виду Галлахера.
-- Да тот, что постоянно шляется к вам. Эта тварь, проклятый хорек -- Аренс Ринггольд!
-- А, вот вы о ком! Разве об этом идут разговоры?
-- Да во всей округе только об этом и толкуют Черт меня побери, Джордж Рэндольф, если бы я это ему позволил! Ваша сестра -- милая девушка, самая что ни на есть красавица в наших краях, и отдать ее замуж за такого мерзкого негодяя, как он!.. Да я и слышать об этом не хочу, несмотря на все его доллары! Запомните мои слова, Джордж: он сделает бедняжку несчастной на всю жизнь. Это уж как пить дать, черт бы его побрал!
-- Я очень благодарен вам за совет, Хикмэн, только я думаю, что ваши опасения напрасны. Ничего из этого не выйдет.
-- Ну, а почему же все кругом только об этом и болтают? Не будь я старым другом вашего отца, я не позволил бы себе такую вольность. Но я был его другом, а теперь я ваш друг и потому решил поговорить с вами. Мы все кричим тут об индейцах и называем их ворами. Да во всей Флориде, среди всех индейских племен не найти таких воров и мошенников, как Ринггольды! И отец такой был, и сын, и вся ихняя проклятая порода. Старик убрался отсюда, а куда попал, неизвестно. Наверно, дьявол держит его в лапах, и думаю, что будет держать долго за все те пакости, которые он творил с людьми на этом свете. Ему сторицей отплатится и за то, как он обращался с бедными метисами, что живут по ту сторону реки.
-- Вы говорите о семье Пауэллов?
-- Да, это была величайшая несправедливость на свете. Я никогда и не слыхивал такого в своей жизни. Клянусь дьяволом!
-- Стало быть, вы знаете, что там произошло?
-- Конечно, я знаю все их подлые плутни. Это было самое гнусное дело, когда-либо совершенное человеком, и притом белым, который к тому же называет себя джентльменом. Клянусь сатаной, так оно и есть!
По моей просьбе Хикмэн подробно рассказал мне, как была ограблена несчастная семья. Я узнал, что Пауэллы покинули свою плантацию отнюдь не добровольно. Наоборот, для бедной вдовы переселение в чужие места было самым тяжелым испытанием в ее жизни. Дело не только в том, что эта усадьба считалась лучшей во всей округе и высоко ценилась, но с ней были связаны все светлые воспоминания о счастливой жизни, о добром муже... И только неумолимый закон в лице шерифа с дубинкой мог заставить ее покинуть родные места.
Хикмэну пришлось присутствовать при сцене расставания. Он описал ее простыми, но проникновенными словами. Он рассказал мне, как неохотно и с какой грустью вся семья разлучалась со своим родным домом. Он слышал негодующие упреки сына, видел слезы и мольбы матери и дочери, слышал, как несчастная вдова предлагала все, что у нее осталось, -- свои личные вещи, даже драгоценности -- подарки ее покойного мужа, лишь бы негодяи позволили ей остаться под священным кровом дома, где прошло столько счастливых лет. Но мольбы ее были напрасны. Безжалостные преследователи не ведали сострадания, и вдову выгнали из ее дома.
Обо всем этом старый охотник говорил взволнованно. Хотя внешность его была неприглядной, а речь простонародной, зато сердце у него было отзывчивое и он не выносил несправедливости.
Он неприязненно относился ко всем, кто участвовал в этом преступном деле, и от всей души ненавидел Ринггольдов. Его рассказ о бедствиях, постигших семью Оцеолы, вызвал во мне сильнейшее возмущение этой чудовищной жестокостью и пробудил прежнее теплое чувство к Оцеоле, которое несколько померкло, когда сомнения одолели меня. Глава LIХ. СПЕШНЫЙ ГОНЕЦ
Мы с Хикмэном отъехали немного в сторону, чтобы побеседовать на свободе. Старый охотник разгорячился и начал говорить более откровенно. Я ожидал, что он сообщит мне новые интересные подробности. Будучи твердо уверен в том, что он предан нашей семье, а лично ко мне питает самые дружеские чувства, я уже совсем было решился довериться ему и рассказать о своих несчастьях. Хикмэн был человек простой, но умудренный житейским опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший совет, чем он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог рассчитывать на его преданность и вполне довериться его опыту и мудрости.
Убежденный в этом, я охотно поделился бы с ним тайной, тяжелым камнем лежавшей у меня на сердце, или, по крайней мере, открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, если бы не думал, что он уже кое-что знает об этом. Я был уверен, что Хикмэну известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще раньше намекал мне, что сомневается в гибели мулата. Но я думал не о мулате, а о замыслах Аренса Ринггольда. Может быть, Хикмэн что-нибудь знает и о них? Я обратил внимание на то, что, когда имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и Уильямса, старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто хотел сообщить мне что-то об этих негодяях.
Я уже собирался открыть Хикмэну свою тайну, как вдруг услышал конский топот.
Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался по берегу реки с такой быстротой, как будто участвовал в гонке на приз. Конь был белый, а всадник черный; я сразу догадался, что это Джек.
Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался к церкви, которая находилась немного поодаль. Когда Джек приблизился, я окликнул его; он услышал и, резко повернув коня, направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то поручением, но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то, что я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
"И этот проклятый черномазый тут как тут, масса Джордж!" -- вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
Выслушав это известие, я постарался сохранить полное спокойствие. Мне совсем не хотелось, чтобы Хикмэн узнал или даже мог заподозрить, будто у нас в доме произошло что-то необычайное. Отпустив негра домой, я вернулся с охотником к отряду добровольцев, затем постарался незаметно отстать от Хикмэна и затеряться в толпе.
Вскоре после этого я отвязал коня и, не сказав ни слова никому, даже Галлахеру, вскочил в седло и поспешно уехал. Я направился не по прямой дороге, которая вела к нашей плантации, а решил сделать небольшой крюк через лес, примыкавший к церкви. Я сделал это для того, чтобы ввести в заблуждение старого Хикмэна и всех других, кто мог бы заметить прибытие гонца. Если бы я уехал с Джеком, они могли бы догадаться, что дома у меня не все в порядке. Я показался в отряде для отвода глаз, чтобы любопытные думали, что я уехал не домой, а совсем в другом направлении. Пробравшись через кусты, я выехал на главную дорогу, идущую вдоль реки, а затем, пришпорив коня, поскакал таким галопом, как будто бы решался вопрос о моей жизни или смерти. Я мчался с такой быстротой потому, что хотел добраться до дому прежде, чем тайный посетитель -- желанный гость матери и сестры -- успеет распрощаться и уехать.