все-то ихние труды!
Он шумел где только мог: опомнитесь! Разве можно на две десятки
прожить? Да этих старух за ихнее терпенье и сознательность, за то, что
годами задарма вкалывали, надо золотом осыпать. А ежели у государства денег
нету - скиньте с каждого работяги по пятерке - я первый на такое дело
откликнусь.
- Егоровна! - крикнул Михаил старухе (та уже повернула назад). - Чего
губы-то надула? Когда я отказывал тебе?
- Вот как, вот как у нас! Своя коса не строгана, я хоть руками траву
рви, а Егоровна - слова не успела сказать - давай...
- Да где твоя коса, где?
Тут Раиса разошлась еще пуще:
- Где коса, где коса?.. Да ты, может, спросишь еще, где твои штаны?
Михаил кинулся в сарай с прошлогодним сеном - там иной раз ставили
домашнюю косу, но разве в этом доме бывает когда порядок? Поколесил через
весь заулок в раскрытый от жары двор.
Коса была во дворе.
Весь раскаленный, мокрый, он тут же, возле порога начал строгать косу
плоским напильником и вот, хрен его знает как это вышло, порезал руку. Среди
бела дня. Просто взвыл от боли.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Лиза была в смятении.
Кажется, что бы ей теперь Егорша? В сорок ли лет вспоминать про сон,
который приснился тебе на заре девичества? А она вспоминала, она только и
думала что о Егорше...
Избегая глаз всевидящего и всепонимающего Григория (Петру было не до
нее, Петр чуть ли не круглые сутки пропадал на стройке), она каждый день
намывала пол в избе, каждый день наряднее, чем обычно, одевалась сама.
Но катились дни, менялись душные, бессонные ночи, а Егорша не
показывался.
Встретились они в сельповском магазине.
Раз, придя домой утром с телятника, побежала она в магазин за хлебом и
вот только переступила порог, сразу, еще не видя его глазами, почувствовала:
тут. Просто подогнулись ноги, перехватило дых.
Говорко, трескуче было в магазине. Старух да всякой нероботи набралось
полно. Стояли с ведерками в руках, ждали, когда подвезут совхозное молоко.
Ну а тут, когда она вошла, все прикусили язык. Все так и впились в нее
глазами: вот потеха-то сейчас будет! Ну-ко, ну-ко, Лизка, дай этому бродяге
нахлобучку! Спроси-ко, где пропадал, бегал двадцать лет.
Она повернула голову вправо, к печке, - опять не глядя почувствовала,
где он. Улыбнулась во весь свой широченный рот:
- Чего, Егор Матвеевич, не заходишь? Заходи, заходи! Дом-от глаза все
проглядел, тебя ожидаючи.
- Жду, гойорит, тебя, заходи... - зашептали старухи в конце магазина.
Она подошла к прилавку без очереди (век бы так все немели от одного ее
появления) и - опять с улыбкой - попросила Феню-продавщицу (тоже с раскрытым
ртом стояла) дать буханку черного и белого. Потом громко, так, чтобы все до
последнего слышали, сказала:
- Да еще бутылку белого дай, Феня! А то гость придет - чем угощать?
Бутылка водки у нее уже стояла дома, еще три дня назад купила, но она
не поскупилась - взяла еще одну. Взяла нарочно, чтобы позлить старух,
которые и без того теперь будут целыми днями перемывать ей косточки.
2
Егорша заявился по ее следам. Без всякого промедления.
С Григорием - тот сидел на крыльце с близнятами - заговорил с шуткой, с
наигрышем, совсем-совсем по-бывалошному:
- Е-мое, какая тут смена растет! А че это они у тебя, нянька хренова,
заденками-то суковатые доски строгают? Ты бы их туда, к хлеву, на лужок, на
травку, выпустил.
Но за порог избы ступил тихо, оробело, даже как-то потерянно. Зыбки
испугался? Всех старая зыбка, баржа эдакая, пугает. Анфиса Петровна уж на
что свой человек, а и та каждый раз глазами водит.
- Проходи, проходи! - сказала Лиза. Она уже наливала воду в самовар. -
Не в чужой дом входишь. Раньше кабыть небоязливый был.
Она, не без натуги конечно, рассмеялась, а потом - знай наших - вытерла
руки о полотенце и прямо к нему с рукой.
- Ну, здравствуешь, Егор Матвеевич! С прибытием в родные края.
Было рукопожатие, были какие-то слова, были ки-ванья, но, кажется,
только когда сели за стол, она сумела взять себя в руки.
- Што жену-то не привез? Але уж такая красавица - боишься, сглазим?
- А-а, - отмахнулся Егорша и повел глазом в сторону бутылки: не любил,
когда словом сорили за столом допрежь дела.
- Наливай, наливай! - закивала живо Лиза. - В своем доме. - А сама
опять начала его разглядывать.
Не красит время человека, нет. И она тоже за эти годы не моложе стала.
Но как давеча, когда Егорша, входя в избу, снял шляпу, обмерла, так и теперь
вся внутренне съежилась: до того ей дико, непривычно было видеть его лысым.
Многое выцвело, размылось в памяти за эти двадцать лет, многое засыпало
песком забытья, но Егоршины волосы, Егоршин лен... Ничего в жизни она не
любила так, как рыться своей пятерней в его кудрявой голове. И сейчас при
одном воспоминании об этом у нее дрожью и жаром налились кончики пальцев.
- О'кей, - сказал Егорша, когда выпили.
- Чего, чего? - не поняла Лиза.
- О'кей, - сказал Егорша, но уже не так уверенно.
Она опять ничего не поняла. Да и так ли уж это было важно? Когда Егорша
говорил без присказок да без заковырок?
После второй стопки Егорша сказал:
- Думаю, пекашинцы не пообидятся, запомнят приезд Суханова-Ставрова. Мы
тут у Петра Житова, как говорится, дали копоти.
И вдруг прямо у нее на глазах стал охорашиваться: вынул расческу,
распушил уцелевший спереди клок, одернул мятый пиджачонко, поправил в
грудном кармане карандаш со светлым металлическим наконечником - всегда
любил играть в начальников, - а потом уж и вовсе смешно: начал делать
какие-то знаки левым глазом.
Она попервости не поняла, даже оглянулась назад, а затем догадалась: да
ведь это он обольщает, завораживает ее.
А чем обольщать-то? Чем завораживать-то? Что осталось от прежнего
завода?
И вот взглядом ли она выдала себя, сам ли Егорша одумался, но только
вдруг скис.
Она налила еще стопку. Не выпил. А потом посмотрел в раскрытое окошко -
Григорий с малышами все-таки перебрался к хлеву на травку, - обвел дедовскую
избу каким-то задумчивым, не своим взглядом и начал вставать.
- Куда спешишь? Каки таки дела в отпуску?
- Да есть кое-какие... - Он по-прежнему не глядел на нее.
- Ну как хочешь. Насилу удерживать не буду. - Лиза тоже поднялась.
Уже когда Егорша был у порога, она спохватилась:
- А дом-то будешь смотреть? Нюрка Яковлева, твоя сударушка, - не могла
стерпеть: ущипнула, - избу через сельсовет требует. На Борьку заявление
подала.
- Дом твой, чего тут рассусоливать.
- Сколько в Пекашине-то будешь? Захочешь, в любое время живи в передних
избах. Татя хоть и отписал мне хоромы, а ты хозяин. Ты его родной внук.
Егорша как-то вяло махнул рукой и вышел.
3
Красное солнце стояло в дымном непроглядном небе, старая лиственница
косматилась на угоре, обсыпанная черным вороньем. А по тропинке, по полевой
меже шла ее любовь...
И такой жалкой, такой неприкаянной показалась ей эта любовь, что она
разревелась.
Не счесть, никакой мерой не вымерить то зло и горе, которое причинил ей
Егорша. Одной нынешней обиды вовек не забыть. Сидел, попивал водочку, может,
еще на стену, на Васину карточку под стеклом смотрел - и хоть бы заикнулся,
хоть бы единое словечушко обронил про сына!
И все-таки, видит бог, не хотела бы она ему зла, нет. И пускай бы уж он
явился к ней в прежней силе и славе, нежели таким вот неудачником, таким
горюном и бедолагой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Хлев овечий? Келейка, в каких когда-то кончали свои земные дни особо
набожные староверы? Каталажка допотопных времен?
Всяко, как угодно можно назвать конуру на задворках у Марфы Репишной,
куда она загнала своего двоюродного братца за пьяные грехи. В переднем углу
уголек красной лампадки днем и ночью горит, груда черных старинных книг с
медными застежками - это добро разберешь: околенка сбоку. И еще разберешь
бересту, солнечно отсвечивающую на жердках под потолком, - Евсей Мошкин
кормился всякими берестяными поделками: туесками, лукошечками, солоницами,
на которые теперь большой спрос у горожан, - а все остальное в потемках. И
потому хочешь не хочешь, а будешь верующим, будешь отбивать поклоны, ежели
не хочешь лоб себе раскроить.
А в общем-то, чего скулить? Есть крыша над головой. И есть с кем душу
отвести. С любой карты ходи - не осудят. А то ведь что за друзья-приятели
пошли в Пекашине? Пока ты их горючим заправляешь, из бутылки в хайло льешь,
везде для тебя зеленая улица, а карманы обмелели - и расходимся по домам.
Одно бесило в старике Егоршу - Евсей постоянно ставил ему в пример
Михаила: у Михаила дом, у Михаила дети, у Михаила жизнь на большом ходу...
- Да плевать я хотел на твоего Михаила! - то и дело взрывался Егорша. -
Придмер... Подумаешь, радость - дом выстроил да три девки стяпал. А я страну
вдоль и поперек прошел. Всю Сибирь наскрозь пропахал. Да! В Братске был, на
Дальнем Востоке был, на Колыме был... А алмазы якутские дядя добывал?
Целины, само собой, отведал, нефтью ручки пополоскал. Ну, хватит? А он что -
твой придмер? Он какие нам виды-ориентиры может указать? То, как на печи у
себя всю свою жизнь высидел?
- Илья Муромец тоже тридцать лет и три года на печи сидел, да еще
сидел-то сиднем, а не о прыгунах-летунах былины у людей сложены, а об ем.
- Не беспокойся! По части былин у меня ого-го-го! Я этих былин... Я всю
Сибирь солдатами засеял! Кумекаешь, нет? Один роту солдат настрогал. А
может, и батальон. Так сказать, выполнил свой патриотический долг перед
родиной. Сполна!
Евсей отшатнулся, замахал руками: не надо, не надо! И это еще больше
раззадорило Егоршу:
- Ух, сколько я этих баб да девок перебрал! Во все нации, во все народы
залез. Такую себе задачу поставил, чтобы всех вызнать. Казашки, немки,