косильщик? Есть у него хоть одна извилина в башке? В самую жару на самое
пекло вылез - неужели нельзя сообразить, что лошадям сейчас легче под горой,
возле озерины? Нет, будь у него время, он бы не поленился - растолковал
этому сукину сыну сенную политграмоту!
Травяное поле у Михаила было на старых капустниках, напротив его
старого дома, и он еще издали увидел: хорошо уродился горох. Ни одной
проплешины, ни одной прели.
Изгородь - от совхозных коней, - как он вскоре убедился, обоняя вокруг
поле, тоже неплохо сохранилась. Нужно было заменить лишь кое-где подгнившие
колья.
За делом, за работой, по которой он порядком истосковался в Москве,
Михаил и не заметил, как подъехал косильщик. Увидел, когда тот его окликнул.
- Дядя Миша, задымить е?
- Какой я тебе, к дьяволу, дядя? Племянничек выискался!
Но черта с два смутишь Борьку! Сверкнул на солнце белыми жерновами - не
рот, а целая мельница, вывернул:
- А чего? Сам же в позапрошлом годе сказал: зови дядей Мишей. Не
помнишь, на Октябрьской супротив школы пьяный встретился?
Михаил не помнил. Но, может, и говорил. Находила на него иной раз блажь
- комок к горлу подступал, когда встречал Егоршина отпрыска: вроде и ничего
общего с отцом - коренастый, весь как веревка, как узловатая сосна, свит из
мускулов, глаза круглые, рысьи, - но ему вдруг приходил на память Егорша,
ихняя дружба-товарищество, и срывались, срывались с губ непрошеные слова. Но
это случалось с ним редко, только в пьяную минуту, а в обычное время он
видеть не мог это отродье. Потому что как забыть? Не успел откочевать в том
памятном пятидесятом году Егорша из района, как начала пухнуть Нюрка
Яковлева, а потом - нате - получайте Бориса Егоровича, новоиспеченного
братца Васи.
Борька подошел развалистой походочкой, с ухмылкой, закурил - как
откажешь? - но когда, выпустив дым изо рта, чисто по-отцовски цыкнул слюной
сквозь зубы, Михаил заорал как под ножом:
- Ты в городу вырос, что ли? Какого дьявола мучишь лошадей? Вишь ведь,
они все в мыле!
Борька с показным интересом посмотрел на луг, пожал плечами - вроде как
не понял, о чем речь, - и тогда Михаил уже совсем вышел из себя:
- Я говорю, есть, нет у тебя башка на плечах? Почему в такое пекло не
от горы косишь? Не видал, как люди делают?
- Да будет тебе разоряться-то! Теперека не старые времена всем-то
командовать.
- Что?
- Не демократия, говорю, колхозьска, - без малейшей задержки выпалил
Борька. Знал, гад, как отец, знал нужные слова и, как отец, умел сказать их
к месту. - Есть у нас начальников-то. Немало. Деньги за это получают.
- А раз начальник не видит - делай что хочу?
Борька примирительно ухмыльнулся:
- Да хватит, говорю, честных-то тружников калить. Этих одров, - он
кивнул на блестевших на солнце запаренных лошадей, - все равно осенью на
колбасу погонят. Ты бы чем подрастающему поколению разгон давать, сестре
своей приструнку дал.
- Это какую же приструнку? Насчет дома? - Михаил слышал от людей:
подала Борькина мать заявление в сельсовет - требует своей доли в
ставровском доме.
- А чего? Я сын родной, а какие ейные права? Она теперека сбоку
припека...
У Михаила заходили глаза, запрыгали губы - какими бы поувесистее
словами оглушить этого гаденыша, чтобы у него раз и навсегда отбить охоту
заводить разговор насчет ставровского дома? И вдруг, глянув в сторону своего
дома, увидел на угоре двух мужиков с вьющейся вокруг них, как белый мотылек,
Анкой. Братья, братья приехали! Петр и Григорий...
И тогда все разом вылетело из головы: и ставровский дом, и изгородь, и
Борька, - и он со всех ног бросился навстречу уже сбегавшим с угора своим
дорогим двойнятам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
- Так, так, браташи! Собрались, значит, к брату-колхознику? Нет,
ребята, теперь не к колхознику надо говорить. К совхознику. Кончилась
колхозная жистянка... Долгонько, долгонько собирались. Когда в последний раз
виделись? Семь лет назад, когда матерь хоронили? Так?
- Так.
- Да, - вздохнул Михаил, - не пришлось покойнице пожить в новом доме. -
И вслед за тем горделивым взглядом обвел горницу, или гостиную, как сказали
бы в городе.
Все новенькое, все блестит: сервант полированный
с золотыми рифлеными скобками, полнехонький всякой посуды, диван с откидными подушками, тюлевые занавески на окнах, ковер с красными розами во всю стену - подарок Раисе от Татьяны... В общем, обстановочка - в городе не у каждого. И он подивился, покосившись на братьев. Пестрые застиранные ковбоечки, в каких у них на работу ходят, парусиновые туфельки... А насчет барахлишка и подавно говорить нечего. С рюкзачками, с котомочками заявились. Да у них сейчас в Пекашине самая распоследняя сопля без чемодана шагу не ступит!
- Давай, - Михаил поднял стопку, - со свиданьицем! - И предупредил, с
подмигом кивая на стол: - Это мы так покудова, для разминки, как говорится,
а основное-то у нас вечером будет...
Петр выпил - всю, до дна стопку осушил, - а Григорий только виновато
улыбнулся.
- Ну нет, так у нас не пойдет. Да ты откуда такой взялся? К старшему
брату в гости приехал але в монастырь?
- Ему нельзя, - сказал Петр.
- Знаю. А у него у самого-то язык есть?
И опять ни слова, опять кроткая, виноватая улыбка обмыла льняное лицо
Григория.
А в общем-то, с Григорием ясно. Все такой же двойняшка. Худущий,
насквозь просвечивает. Просто святой какой-то, хоть на божницу ставь -
вполне за икону сойдет.
А вот Петр... К Петру не знаешь как и подобраться, за что уцепиться.
Как речной камень-голыш, который со всех сторон водой обточило. Или это все
оттого, что бороду отпустил? Бородка аккуратненькая, с рыжим подпалом, как у
царя Николашки, которого в семнадцатом году сковырнули. Татьянин муж деньги
старые собирает, так он, Михаил, насмотрелся на этого бывшего царя.
- Ты это бородой-то обзавелся, чтобы от брата отгородиться? -
по-доброму пошутил Михаил. - Ну правильно. А то ведь, бывало, не то что
чужие, я, родной брат, не каждый раз угадаю, кто из вас Петька, кто Гришка.
Ей-богу!
- А я сразу угадала, который дядя Гриша, - сказала Анка.
- Как?
- Тетя Лиза сказывала.
Михаил не стал уточнять у дочери, что сказывала тетя Лиза. С него
довольно и того, что произошло с братьями при одном упоминании имени сестры.
Оба вдруг ожили, оба вдруг глазами в него. И было, было у него искушение -
рубануть со всего плеча, ведь все равно придется говорить, но вместо этого
он закричал на весь дом:
- Эй ты там! Уснула?
И тут с кухни наконец пожаловала Раиса, прямая, статная, и
принарядилась - уважила гостей. Но голову от миски с мясом отвернула -
видно, и в самом деле понесла.
Михаил, довольный, заржал.
- Предлагаю выпить за будущего солдата!
- За кого? За солдата? - переспросил Петр.
- Чуваки! У нас со старухой на эту пятилетку твердое задание -
наследника!
- Не плети чего не надо! При ком язык-то распускаешь?
Михаил смущенно крякнул, поглядел на младшую дочь, пристроившуюся возле
дяди Гриши, сразу, с первой минуты к нему присосалась, дал команду - на
улицу.
Когда закрылась за Анкой дверь, притворно вздохнул:
- Вот так и живем, браташи. Совсем заездила супружница.
- Тебя заездишь! Ты в эту Москву слетал - совсем ошалел.
- Да, ребята, слетал. Повидал белый свет! - Михаил встал, принес из
спальни увесистый альбом в дорогих бархатных корках, с золочеными буквами,
трахнул по столу. - Вот мое пребывание в столице нашей родины. Татьяна тут
все моменты зафотографировала.
Карточек было много. Михаил с сестрой, Михаил с зятем, Михаил со
сватом, то есть со свекром Татьяны... Само собой, был увековечен Михаил в
пестрой толпе и у ленинского Мавзолея с двумя замершими у дверей
часовыми-гвардейцами, и возле знаменитых фонтанов на выставке, и возле
царь-пушки.
- Да, ребята, золотой билет вытащила наша Татьяна. Я три недели у ей
пожил - ну, скажу, в коммунизме побрал. Ей-богу. Без пивка да без водочки за
стол не саживался. Дача двухэтажная, квартира пять комнат, машина,
прислуга... Помните, как, бывало, Татьяна Ивановна зимой за хлев босиком
бегала вместе с вами? А теперь - подай, поднеси. Да на блюдечке... В
газетах-то читаете? "Высоких гостей на Внуковском аэродроме встречали
товарищи... маршалы, а также деятели культуры и другие представители
общественности столицы..." Ну дак в этих "других представителях" и наша
Татьяна. Два раза при мне на этот Внуковский аэродром каталась. Со свекром.
- Со свекром? - удивилась Раиса. - Пошто со свекром-то? Разве мужика у
ей нету?
Михаил насмешливо постучал кулаком по столу.
- Темнота пекашинская! Мужик-от у ей есть, и мужик - душа-человек,
видела ведь, чего спрашиваешь? Да на этот аэродром не за душу пускают.
Говорю, Борис Павлович, свекор ейный, шишка большая, всема каменными
памятниками заправляет, а ему положено с супругой. Ну а он как человек
вдовый Татьяну за собой волокет. Дошло теперь?
- Я не знаю, что за такой муж, - не унималась Раиса, - жену одну
отпущает...
- Да не одну, с отцом! Чем слушаешь-то? Хороший старикан. Меня все
кумом называл. "Ну как, кум, твердо решил: никуда не годится шампань?"
Подшучивал, сам только шампанское примает. А у меня дак с этой шампани
брюхо, ребята, пучит, пьешь-пьешь его - все без толку. Да я и клоповник
этот, коньяк, не больно уважаю. Я пивко да водочку лучше всего. А муж у
Татьяны, тот только шипучую водичку. Ни грамма спиртного. - Михаил покачал
головой. - Вот человек для меня загадка! Не видали его? Хрен его знает, как
вам сказать... Сказать чтобы больно умен, ума палата... Летом, видали, по
деревням ездят-шныряют - прялки, ложки, туеса, всякое старье собирают? Дак
он из тех самых старьевщиков... Иконы особенно уважает.
- И что он с этими иконами делат? - спросила Раиса. - Молится?