корейки, якутки... Бугалтерию надо заводить, чтобы всех пересчитать. Мне еще
смалу одна цыганка нагадала: "Ох, говорит, этот глаз бедовый синий! Много
нашего брата погубит..."
- Нет, Егорий, нет, - сокрушался Евсей, - ты не баб да девок губил, ты
себя губил.
- Че, че? Себя? Да иди-ко ты к беленьким цветочкам! Баба на радость
мужику дадена. Понятно? Бог-то зря, что ли, Еву из ребра Адамова выпиливал?
Не беспокойся, мы кое-что по части твоей религии тоже знаем. Слушали
антирелигиозные лекции и на практике курс прошли. Одна святоша мне на
Сахалине попалась - ну стерва! Без молитвы да без креста на энто дело
никак!..
- Грех-то, грех-то какой, Егор!
- Чего грех? С молитвой-то в постель грех? Я тоже, между протчим, ей
это говорил...
И тут уж Егорша открывал все шлюзы - до слез доводил старика своими
похабными россказнями.
Мир всякий раз восстанавливали с помощью "бомбы". Совсем неплохое,
между протчим, винишко, понравилось Егорше: и с ног напрочь не валит и
температуру нужную дает, а потом слово за слово - и, смотришь, опять на
Михаила выплывали. Опять на горизонте начинал дом его маячить.
- А главный-то дом знаешь у Михаила где? - как-то загадочно заговорил
однажды старик. - Нет, нет, не на угоре.
- Чего? Какой еще главный? - Егорша от удивления даже заморгал.
- Вот то-то и оно что какой. Главный-то дом человек в душе у себя
строит. И тот дом ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех
кирпичей и алмазов,
- Я так и знал, что ты свой поповский туман на меня нагонять будешь.
- Нет, Егорушко, это не туман. Без души человек яко скот и даже хуже...
- Яко, яко... Ты, поди, целые хоромы себе отгрохал, раз Мишка - дом?
Так?
- Нет, Егорий, не отгрохал. Я себя пропил, я себя в вине утопил. Нет,
нет, я никто. Я бросовый человек. Не на мне земля держится.
- А на Мишке держится?
- Держится, держится, - убежденно сказал Ев-сей. - И на Михаиле
держится, и на Лизавете держится.
- На моей, значит, бывшей супружнице? - Егорша усмехнулся и вдруг
грязно выругался.
- Ох, Егорий, Егорий! До чего ты дошел...
- Чего - дошел? Лизавета святая... На Лизавете земля держится... А она
за кого держится? Ветром надуло ей двойню, а? Я по крайности грешу всю
жизнь, дан прямо и говорю: сука! Люблю подолы задирать. А тут двоих щенят
сразу с чужим мужиком схряпала - все равно придмер, все равно моральный
кодекс...
Плачущий, как ребенок, Евсей опять с испугом замахал руками: будет,
будет! Бога ради остановись!
- Хватит! Потешились, посмеялись кому не лень. Ах, ох... постарел...
лысина... Мы-де чистенькие, близко не подходи. Я покажу тебе - чистенькие! Я
покажу, как Суханова топтать!
- Што, што ты надумал, Егорий?
- А вот то! - Егорша вскочил на ноги. - Ха, на ей земля держится! Они
домов понастроили - не горят, не тонут. Посмотрим, посмотрим, как не горят.
Посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать
будут! Вот тут, на этом самом месте!
- Егор, Егор! - взмолился Евсей. - Не губи себя, ради бога. Што ты
задумал? На кого худо замыслил? Да ежели на Лизавету, лучше ко мне и не
ходи. Я и за стол с тобой не сяду.
- Сядешь! Рюмочка у нас с тобой друг. А этот друг, сам знаешь, на
разбор не очень. - И с этими словами Егорша выкатился из конуры.
2
Она не поверила, самой малой веры не дала словам Манечки-коротышки,
потому что кто не знает эту Манечку! Всю жизнь как сорока от дома к дому
скачет да сплетни разносит.
- Не плети, не плети! - осадила ее Лиза и даже ногой топнула. - Избу
Егорша продает... С чего Егорша будет продавать-то? С ума спятил, что ли?
А вскоре на телятник прибрела, запыхавшись, Анфиса Петровна, и тут уж
хочешь не хочешь - поверишь.
- Бежи скорее к Пахе-рыбнадзору! Тот иуда избу пропивает.
И вот заклубилась, задымилась пыль под ногами, застучали, захлопали
ворота и двери. Паха в одном конце деревни, Петр Житов в другом... В сельпо,
в ларек заскочила, к Филе-петуху наведалась - тоже не последний пьяница. Всю
деревню прочесала, как собака по следу за зверем шла.
Отыскала у Евсея Мошкина - за "бомбой" сидят.
- А-а, что я тебе говорил? Что? - Егорша закричал, заулюлюкал, как
будто только ее прихода и ждал. - Говорил, что сама приползет? Вот тебе и
дом не горит, не тонет. Все шкуры, все святоши, покуда огонек не лизнет в
одно место!.. Думаешь, из-за чего она пришлепала? Из-за дома главного? Как
бы не так! Из-за того, в котором живет. Из-за того, что я малость жилплощадь
у ей подсократил...
Лиза молчала. Бесполезно взывать к Егорше, когда он вот так беснуется
(она это знала по прошлому), - дай выкричаться, дай выпустить из себя зверя.
И тогда делай с ним что хочешь, голыми руками бери - как голубь,
смирнехонек.
- Егорий... Лизавета Ивановна...
- Цыц! - заорал Егорша на пьяного старика и опять начал звереть, на
глазах обрастать шерстью.
И Лиза, как слепой котенок, тыкалась своими глазами ему в мутные,
пьяные глаза, в обвисшие - мешочками - щеки, в опавший полусгнивший рот,
чтобы найти лазейку к его сердцу - ведь есть же у него сердце, не сгнило же
напрочь! - и Егорша, как всегда, как раньше, как в те далекие годы, когда
она соломкой стлалась перед ним, когда при одном погляде его тонула в его
синих нахальных глазах, разгадал ее.
- Ну че, че зеленые кругляши вылупила? Не ожидала? Дурачки, думаешь,
кругом? "Я ведь вон как тебя встретила... на постой к себе приглашала..." Я
покажу тебе постой в собственном доме! Я покажу, как хозяина законного по
всяким конурам держать! Я докажу... Имею... Закон есть...
Надо бы плюнуть в бесстыжую рожу, надо бы возненавидеть на всю жизнь,
до конца дней своих, а у нее жалость, непрошеная жалость вдруг подступила к
сердцу, и она поняла, почему так лютует над ней Егорша. Не от силы своей,
нет. А от слабости, от неприкаянности и загубленности своей жизни, оттого,
что никому-то он тут, в Пекашине, больше не нужен. Но бес, бес дернул ее за
язык:
- Ты меня-то казни как хошь, топчи, да зачем деда-то мертвого казнить
дважды?
И этими словами она погубила все.
Сам сатана, сам дьявол вселился в Егоршу. И он просто завизжал, затопал
ногами. И она больше не могла выговорить ни единого слова.
Как распятая, как пригвожденная стояла у дверного косяка. Нахлынуло,
накатило прошлое - отбросило на двадцать лет назад. Вот так же было тогда, в
тот роковой вечер, вот так же кричал тогда и бесновался Егорша, перед тем
как исчезнуть из Пекашина, навсегда уйти из ее жизни.
3
Михаила дома не было, иначе у нее хватило бы духу, преступила бы
запретную черту, потому, что не со своей докукой - ставровский дом на карту
поставлен; Петра она сама проводила на пожар, чтобы отвести беду от Михаила
(того, по словам Фили, чуть ли не судить собираются - будто бы на пожар
ехать отказался); на Григория валить такую ношу - своими руками убить
человека...
Что делать? С кем посоветоваться?
Побежала все к той же Анфисе Петровне - кто лучше ее рассудит?
- В сельсовет надо, - сказала Анфиса Петровна, ни минуты не раздумывая.
- Да я уж тоже было так подумала... - вздохнула Лиза.
- Ну дак чего ждешь? Чего сидишь?.. А-а, вот у тебя что на уме! Родной
внук, думаешь. Думаешь, как же это я против родного-то внука войной пойду?
Не беспокойся. Его еще дедко дома лишил. Знал, что за ягодка растет... Да ты
что, дуреха, - закричала уже на нее Анфиса Петровна, - какие тут могут быть
вздохи да охи? Для того Степан Андреянович полжизни на дом положил, чтобы
его по ветру пускали да пропивали? Ты подумала об этом-то, нет?
Председатель сельсовета был у них новый, хороший мужик из приезжих, не
то что Суса-балалайка. Все честь по чести выслушал, выспросил, но под конец
сказал то, чего она больше всего боялась: в суд надо подавать. По суду такие
дела решаются.
Нет, нет, нет, замотала головой Лиза. В суд на Егоршу? На родного внука
Степана Андреяновича? На человека, которому она свою девичью красу, свою
молодость отдала? Ни за что на свете!
Побежала еще раз к Пахе-рыбнадзору.
Паха Баландин все деревни окрест в страхе держал. Издали такой закон -
половина штрафных денег рыбнадзору. А штрафы какие: за одну семгу
восемьдесят рублей, за харьюса пять рублей, за сига десять. Вот он и лютует,
вот он и сыплет штрафы направо и налево: за один выход на Пинегу двести
рублей в карман кладет.
В прошлом году мужики припугнули ружьем: стой, коли жить не надоело! Не
дрогнул. "Вихрь" свой с кованым носом разогнал - вдребезги разнес лодку у
мужиков, те едва и спаслись.
И вот к такому-то человеку, а лучше сказать нечеловеку, Лиза второй раз
сегодня торила дорогу - давеча в усмерть упился, лыка не вязал.
- Где у тебя хозяин-то? На порядках ли? - спросила у жены,
развешивавшей у крыльца белье.
- В сарае.
В сутемени сарая Лиза только по лысине и угадала: утонул, запутался в
сетях. Как паук.
- Ну, Павел Матвеевич, и богатства у тебя. Хоть бы мне одну сетку
продал.
- Марш с государственного объекта! Вход посторонним запрещен!
- Да не реви больно-то, я не жена, чтобы реветь-то. Откуда мне знать,
что у тебя и сараи государственные?
Так вот со злой собакой разговаривать надо. Без страха.
Паха все же вытолкал ее из сарая, захлопнул дверь, прикрыл собой.
Маленький, брюхатый, ножонки в спортивных объехавших штанишках кривые -
непонятно, почему все и боятся его. И только когда встретилась с глазами -
два ружья на тебя наставлены - поняла.
- Вопросы? - опять гаркнул Паха. Коротко, по-военному - разучился
по-человечески-то говорить.
- А вопрос один: зачем в чужой дом вором лезешь?
- Дальше!
- А дальше вот что тебе скажу, Павел Матвеевич, - у меня бумага есть.
Сам татя мне дом перед смертью из рук в руки передал.
- Все? - Паха сплюнул. - Теперь слушай сюда, что я буду говорить. Пункт
первый: за вора привлеку к ответственности, поскоко оскорбление личности.