врать нельзя.
- Буду.
Евсей на секунду закрыл глаза, затем, собравшись с силами, поискал
глазами Егоршу.
- Выйди, Егорий, ненадолго. Оставь нас вдвоем... А когда тот вышел,
спросил:
- Сколько мне житья еще дашь?
- А вот починим, подремонтируем - поживешь еще...
- Ну дак я тебе точно скажу: через три дня меня не будет. Сегодня какой
день-то? Среда кабыть?
- Среда.
- Вот-вот. Субботу-то я еще проживу, промаюсь, а потом, как суббота
истухнет да воскресенье Христово настанет, я и отойду. Взгляну последний раз
на солнышко и отойду.
- Отойдешь? Так решил?
- Так. Так господу угодно.
- Ладно, дед. Хватит морочить мне голову. Надо срочно ехать. Каждая
минута дорога.
Евсей вдруг расплакался, как малый ребенок:
- Да что я тебе худого-то сделал? Пошто ты послушать-то меня не хочешь?
Оставь ты меня во спокое, дай умереть человеком.
- А я на то и на свете живу, чтобы не давать людям умирать.
- А нет, нельзя мешать человеку, ежели он хочет помереть. А я все равно
помру. Три дня, три ночи лежал в яме, в скверне, как Лазарь во гноище, -
зачем? А затем, чтобы очиститься перед смертью, грехи с себя снять... -
Евсей передохнул немного и сделал заход с другой стороны: - Умный человек,
науки учил, а подумал, нет, зачем мне жить-то? Ноги отрежешь - кому я такой
надо? Людей-то ты пожалей, коли меня не жалеешь...
Доктор задумчиво в который уже раз оглядел темную срубчатую келейку,
посмотрел на красную лампадку, теплящуюся в переднем углу, на черные ящики
божественных книг, грудой сложенных на лавке под лампадой.
- Дети у тебя есть, отец?
- Нету. Никого нету. Было два сына, оба воителями преставились.
- На войне погибли?
- На войне.
Доктор опять помолчал, опять поводил вокруг глазами.
- Ладно, отец, - сказал он глухо. - Будь по-твоему: помирай
человеком...
2
Приходили люди - свои пекашинские, из окрестных деревень, крестились,
бухали на колени, говорили всякие болезные слова - Евсей оставался в
забытьи. И Егорша, все эти дни безотлучно находившийся при нем, уже начал
было думать, что он так и не услышит больше старика.
Но услышал. Услышал, когда поздно вечером в субботу в избенку влез
Михаил.
- Вот и дождался я тебя, Миша, - вдруг заговорил Евсей и, к великому
изумлению Егорши, даже открыл глаза. - Все люди бензином да вином пропахли,
а от тебя дух травяной, вольный. С поля, видно?
- С поля, - ответил Михаил.
- Трудник ты великий, Миша. Много людям добра сделал... А вот одно
нехорошо - от сестры родной отвернулся.
- Ну об этом что сейчас говорить.
- Последние часы у меня, на земле остались - о чем же и говорить? Все
хочу, чтобы у людей меньше зла было... Ну да с сестрицей-то вы поладите, у
меня тут сумненья нету. С Егором помирись...
- Я? С Егором? - Михаил покачал головой. - Нет, давай что-нибудь
полегче проси.
- А легкое-то человек и сам осилит. В трудном помогать надо. Помирись,
помирись, Миша. Утешь старика напоследок...
Михаил долго молчал. Потом посмотрел, посмотрел на Евсея - тот из
последних сил глядел на него - и протянул руку Егорше.
У Егорши слезы вскипели на глазах. Он жадно, обеими руками схватил
такую знакомую, такую увесистую руку, но ответного пожатия не почувствовал.
И он понял, что примирение не состоялось.
3
Евсей умер как сказал: в воскресенье на рассвете.
Только солнышка в тот час не было. Пушечные грозовые раскаты грома
сотрясали небо и землю, а потом хлынул яростный долгожданный ливень. И
набожные старушонки увидели в этом особый знак:
- Вот как, вот как наш заступник! Господу богу престал - первым делом
не о себе, об нас, грешных, забота: не томи, господи, людей, даждь им влаги
и дождя животворныя...
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Родьке Лукашину три раза давали отсрочку от армии. И все из-за матери,
из-за ее здоровья. В последние семь лет Анфиса Петровна редкую зиму не
лежала в районной больнице.
В этом году здоровья у Анфисы Петровны не прибавилось, но Родька просто
взбесился - весь август один разговор: отпусти да отпусти в солдаты. Надо же
ему когда-то белый свет повидать!
И вот Анфиса Петровна поупиралась-поупиралась да в конце концов и
махнула рукой: ладно, не буду твою жизнь заедать. Как-нибудь два года
промучаюсь.
Родька - огонь парень! - за один день ухлопотал все дела в военкомате и
вечером того же дня, дурачась, уже рапортовал матери:
- Разрешите доложить, товарищ командующий. Рядовой подводного флота
Родион Лукашин прибыл в ваше распоряжение в ожидании отправки по месту
службы... - И вслед за тем, не дав матери опомниться, выпалил: - Так что
собирай стол на тридцать первое августа сего года.
- На тридцать первое? - удивилась Анфиса Петровна.
- А чего?
- Да когда у нас в армию-то провожают? В сентябре-октябре, кажись?
- Ну, мам, я думал, ты у меня подогадливей. Верка Пряслина, к примеру,
должна быть за столом или нет?
Так вот оно что! - догадалась наконец Анфиса Петровна. Веру Пряслину
задумал посадить за стол своей девушкой - такой нынче порядок, непременно
чтобы девушка провожала парня в солдаты, а Вере к первому сентября надо в
школу в район, вот он и порет горячку.
- А отец-то как? - подумала вслух Анфиса Петровна. - Согласится?
- Дядя Миша? - ухмыльнулся Родька. - Уговорим!
- Всех ты уговорил... Вера-то, не забывай, ученица.
- Ну даешь, Анфиса Петровна! Верка - ученица... Да в проклятые царские
времена такие ученицы уже со своей лялькой на руках ходили.
- Ну не знаю, не знаю, - вздохнула Анфиса Петровна. - У тебя все не как
у людей. Тридцать первого стол... Да ты подумал, нет, сколько до тридцать
первого-то осталось? Три дня. Кто это тебе за три дня стол сделает?
- Сделаешь, сделаешь, маман! - подмигнул Родька. - Ты все сделаешь. В
войну самого Гитлера на лопатки положила - разве мы забыли про эту страницу
в твоей героической автобиографии?
- Ладно, ладно, - замахала руками Анфиса Петровна, - не подлизывайся.
Знаем мы эти разговоры.
Но тут Родька шаловливо, как девку, сгреб ее в охапку, смачно поцеловал
в губы, и что она могла поделать с собой? Растаяла. Об одном только не
позабыла напомнить сыну:
- С Пряслиными разбирайся сам. На меня тут не надейся.
- Ты это насчет того, чтобы мама Лиза тормоза дала?
- А уж тормоза не тормоза, а подумать надо. Лиза матерь тебе вторая, не
позвать - срам, а позвать - что опять с Михаилом делать? Разве сядет он
нынче за один стол с родной сестрой?
Родька снисходительно сверху вниз посмотрел на мать и улыбнулся:
- Не беспокойся, маман. Этот вопрос у нас уже подработан. Мама Лиза не
придет.
- Как не придет? Откуда ты знаешь?
- Знаю, раз говорю. В общем, так: беседа на эту тему проведена. Есть
еще к суду вопросы?
Анфиса Петровна подняла глаза к передней стене, посмотрела на
увеличенную карточку Родькиного отца:
- Ну, Иван Дмитриевич, а ты что скажешь? Будем провожать сына в
солдаты?
С пятьдесят пятого года, с той самой поры, как пришло извещение о
гибели мужа, она во всех важных случаях советовалась с ним. И обязательно
вслух, обязательно при сыне: чтобы не забывал, помнил отца.
2
Михаил выбрался из дому уже после полудня. Не мог раньше. В молодые
годы с утра ни разу не бражничал- так неужели сейчас, на пятом десятке,
ломать себя? Делов, что ли, в жизни не стало?
А другая причина, почему он со всеми не в ногу, - женушка. Заладила: не
пойду, и баста - бульдозером не своротить. "Да ты подумала, нет, какая это
обида Анфисе Петровне будет?" - "А мне не обида - дочерь родную во грязи
валять?" - "Дочерь во грязи? Веру?" - "Проснулся! Родька кой год по бабам
ходит, баско это - ученица с таким кобелем рядом?" Михаил тут только руками
развел: подумаешь, преступление- человек смолоду молод! И вот стружка
полетела уже с него: "А-а, дак ты защищать, защищать! Ну ясно, кобелина
кобелине глаз не вырвет!" Никак не может забыть Варвару.
В общем, испортила праздник: Михаил тучей выкатился из заулка.
Но какая же благодать на улице!
Еще недавно задыхались от жары, от пыли, еще недавно все на свете
кляли, когда надо было шастать деревней, - в пепел размолот песок! А сейчас
идешь - вроде бы и не та дорога. Ни пылинки, ни порошинки. Хорошо поработали
недавние ливни. Хорошо промыли землю и небо. И зелень, молодая зелень
брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине.
А может, еще и гриб какой на бору будет? - подумал Михаил и услышал
песню: у Лукашиных пели.
Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита
серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым
отливом... Разодет-разукрашен по самой последней моде.
- Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
- Стараемся, дядя Миша! - весело тряхнул волосатой головой Родька и
закричал: - Музыка!
В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил
так на волнах музыки и въехал в дом.
А дальше все было как по писаному. Было громогласное "ура" в честь
опоздавшего, был штрафной стакан - прямо у порога, были расспросы - почему
один, где супружница...
Вера не стала дожидаться, когда отца затюкают. Тряхнула косами,
вскочила на ноги:
- Песню, песню давайте!
И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и задора,
которая хлынула от нее! Запели все - и молодняк и пожилые, благо всем
известна была песня про солдата:
Не плачь, девчонка,
Пройдут дожди,
Солдат вернется,
Ты только жди.
Пускай далеко твой верный друг,
Любовь на свете сильней разлук.
Михаил глаз не мог отвести от дочери.
Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели мы так
радоваться. И вдруг, любуясь черными разудалыми глазами Веры, вспомнил
Варвару. Неужели, неужели все радости, все муки тех далеких-далеких лет