Поселок в этот вечер был совершенно безлюден. Одни отправились на поиски преступника, другие - в поход против команчей. Обердофер был единственным свидетелем неосторожного поступка Луизы. Впрочем, хозяин гостиницы не увидел в нем ничего предосудительного; ему казалось вполне естественным, что сестра убитого юноши хочет узнать новости; именно этим он объяснил себе ее появление.
Туповатый немец и не подозревал, с каким удовлетворением слушала Луиза Пойндекстер его ответы в начале разговора; еще меньше мог он догадаться, какую боль причинил ей случайным замечанием, положившим конец их разговору.
Услышав, что не она первая наводит справки о Морисе-мустангере, что еще одна женщина уже задавала те же вопросы, Луиза, снова охваченная отчаянием, повернула свою лошадь обратно к Каса-дель-Корво.
Всю ночь металась Луиза в бессоннице и не могла найти покоя. В короткие минуты забытья ее мучили кошмарные сновидения.
Утро не принесло ей успокоения, но с ним пришла решимость
- твердая, смелая, почти дерзкая.
Поехать одной к берегам Аламо - значило для Луизы Пойндекстер нарушить все правила приличия. Но именно это она намеревалась сделать.
Некому было удержать ее, запретить ей эту поездку. Поиски продолжались всю ночь, и отряд еще не вернулся, в Каса-дель-Корво о нем не было никаких известий. Молодая креолка была полной хозяйкой асиенды и своих поступков, и только она сама знала, что толкнуло ее на этот отчаянный шаг.
Но об этом нетрудно было догадаться.
Луиза Пойндекстер была не из тех, кто может оставаться в неуверенности. Даже любовь, подчиняющая самых сильных, не могла сделать ее покорной. Она должна узнать правду! Может быть, ее ждет счастье, а может быть, гибель всех ее надежд. Даже последнее казалось ей лучше мучительных сомнений.
Она рассуждала почти так же, как и ее соперница!
Разубеждать Луизу было бы бесполезно. Даже слово отца не могло бы ее остановить.
Заря застала Луизу в седле. Выехав из ворот Каса-дель-Корво, она направилась в прерию по уже знакомой тропе.
Сердце ее не раз трепетало от сладостных воспоминаний, когда она проезжала по знакомым и дорогим местам.
В такие минуты она забывала о муках, заставивших ее предпринять эту поездку, думала только о свидании с любимым и мечтала спасти его от врагов, которые, быть может, уже окружили его.
Несмотря на тревогу о возлюбленном, это были счастливые минуты, особенно если сравнить их с теми часами, когда ее терзали мысли о его измене.
Двадцать миль отделяли Каса-дель-Корво от уединенной хижины мустангера.
Такое расстояние могло показаться целым путешествием для человека, привыкшего к европейской верховой езде. Но для жителей прерии нетрудно преодолеть это расстояние за два часа
- они мчатся так, словно гонятся за лисой или оленем.
Такое путешествие не скучно даже на ленивом коне, но на быстроногой крапчатой красавице Луне, которая рвалась в родную прерию, оно кончилось быстро - быть может, слишком быстро, к несчастью для нашей наездницы. Как ни была измучена Луиза, она теперь не испытывала отчаяния - в ее печальном сердце сиял луч надежды.
Но он погас, едва она ступила на порог хакале. Подавленный крик вырвался из ее уст - казалось, сердце ее разорвалось.
В хижине была женщина!
За мгновение перед этим у нее тоже вырвался крик, и возглас Луизы показался его эхом - так похожа была звучавшая в них боль.
И словно второе, более отчетливое эхо, раздался новый крик Исидоры: обернувшись, она увидела женщину, чье имя только что произнес больной, - ту "Луизу", которую он звал с любовью и нежностью в бреду жестокой горячки.
Для молодой креолки все стало ясно, мучительно ясно. Перед ней была женщина, написавшая любовное письмо. Свидание все-таки состоялось! Быть может, в той ссоре на поляне участвовал еще и третий - Морис Джеральд? Не этим ли объясняется его состояние: Луиза успела увидеть, что Морис, весь забинтованный, лежит в постели.
Да, это она написала записку, это она называла его "дорогой" и восторгалась его глазами, это она звала его на свидание; а теперь она около него, нежно ухаживает за ним - значит, он принадлежит ей. О, эта мысль была слишком мучительна, чтобы выразить ее словами!
Не менее ясны и не менее мучительны были и выводы Исидоры. Она уже знала, что для нее нет надежды. Слишком долго ловила она бессвязные речи больного, чтобы сомневаться в горькой правде. На пороге стояла соперница, которая вытеснила ее из сердца мустангера.
Лицом к лицу, со сверкающими глазами стояли они друг перед другом, взволнованные одним и тем же чувством, потрясенные одной и той же мыслью.
Обе влюбленные в одного и того же человека, обе терзаемые ревностью, они стояли около него - а он, увы, не сознавал присутствия ни той, ни другой.
Каждая считала другую своей счастливой соперницей. Луиза не слыхала тех слов, которые утешили бы ее, тех слов, которые до сих пор звучали в ушах Исидоры, терзая ее душу. Обеих переполняла ненависть, безмолвная и потому еще более страшная. Они не обменялись ни словом. Ни одна из них не просила объяснений, ни одна из них не нуждалась в объяснении. Бывают минуты, когда слова излишни. Это было столкновение оскорбленных чувств, выраженное только ненавидящими взглядами и презрительным изгибом губ.
Но они стояли так лишь одно мгновение.
Потом Луиза Пойндекстер повернулась и направилась к выходу. В хижине Мориса Джеральда нет места для нее!
Исидора тоже вышла, почти наступая на шлейф своей соперницы. Та же мысль гнала и ее: в хижине Мориса Джеральда нет места для нее!
Казалось, они обе торопились как можно скорее покинуть то место, где разбились их сердца.
Серая лошадь стояла ближе, крапчатая - дальше. Исидора первая вскочила в седло. Когда она проезжала мимо Луизы, та тоже уже садилась на лошадь.
Снова соперницы обменялись взглядами - ни один из них нельзя было назвать торжествующим, но в них не видно было и прощения. Взгляд креолки был полон грусти, гнева и удивления. Последний же взгляд Исидоры, сопровождавшийся вульгарным ругательством, был полон бессильной злобы.
Глава LX. ПРЕДАТЕЛЬНИЦА
Если бы можно было сравнивать явления внешнего мира с переживаниями человека, то трудно было бы найти более резкий контраст, чем ослепительный блеск солнца над Аламо и мрак в душе Исидоры, когда она покидала хакале мустангера. Бешеные страсти бушевали в ее груди, и сильнее всех была жажда мести. В ней она находила какое-то горькое удовольствие - это чувство снасало ее от отчаяния. Иначе тяжесть ее горя была бы невыносима.
Терзаемая мрачными мыслями, ехала она в тени деревьев. И они не стали радостней, когда, подъехав к обрыву, она увидела сияющее голубое небо - ей показалось, что оно смеется над ней.
Исидора остановилась у подножия склона. Над ней простирались огромные темные ветви кипариса. Их густая тень была ближе тоскующему сердцу, чем радостные лучи солнца.
Но не это заставило ее остановить коня. В голове ее мелькнула мысль чернее тени кипариса. Об этом можно было судить по ее нахмурившемуся лбу, по сдвинутым бровям над черными сверкающими глазами и по злобному выражению лица.
- Почему я не убила ее на месте? - прошептала она. - Может быть, еще не поздно вернуться? Но что изменится, если я убью ее? Ведь этим не вернешь его сердца. Оно для меня потеряно, потеряно навсегда! Ведь эти слова вырвались из глубины его души. Только она живет в его мечтах! Для меня не осталось надежды! Нет, это он должен умереть! Это он сделал меня несчастной... Но, если я убью его, что тогда? Во что превратится моя жизнь? В нестерпимую пытку!.. А разве сейчас это не пытка? Я не могу больше выносить эти мучения! И мне нет другого утешения, кроме мести. Не только она, но и он - оба должны умереть! Но не сейчас, а тогда, когда он сможет понять, от чьей руки он гибнет! Святая Дева, дай мне силы отомстить!
Исидора шпорит лошадь и быстро поднимается по крутому откосу.
Выехав на верхнюю равнину, она не останавливается и не дает лошади отдохнуть, а мчится бешеным галопом по прерии, по-видимому сама не зная куда. Ни голос, ни поводья не управляют лошадью, и только шпоры гонят ее вперед.
Предоставленный самому себе, конь мчится по той же дороге, по которой прискакал сюда. Она ведет к Леоне. Но туда ли он должен нести свою хозяйку?
Всаднице, кажется, все равно. Опустив голову, погрузившись в глубокие думы, она не замечает ничего, даже бешеного галопа своей лошади. Не замечает она и приближающейся к ней темной вереницы всадников, пока конь, фыркнув, не останавливается как вкопанный. Тогда она видит в прерии конный отряд.
Индейцы? Нет, белые - судя не столько по цвету кожи, сколько по седлам и посадке; это подтверждается и бородами, но цвета кожи нельзя разобрать под густым слоем пыли.
- Техасцы, - бормочет Исидора. - Наверно, отряд, разыскивающий команчей... Но индейцев здесь нет. Если в поселке говорят правду, они уже далеко отсюда.
Мексиканке не хочется с ними встречаться. В другое время она не стала бы избегать их, но в минуту горя ей неприятны вопросы и любопытные взгляды.
Есть время скрыться. Она все еще находится среди кустов. По-видимому, всадники не видят ее. Свернув в заросли, можно остаться незамеченной.
Но не успела Исидора этого сделать, как ее конь громко заржал. Двадцать других лошадей отвечают ему.
Все же еще можно ускакать. Ее, несомненно, будут преследовать. Но догонят ли, особенно по этим извилистым тропинкам, так хорошо ей знакомым?
С этой мыслью она уже поворачивает лошадь, но тотчас снова останавливает ее и спокойно ожидает несущийся к ней отряд. Ее слова объясняют, почему она это сделала.
- Они слишком хорошо одеты для простых охотников. Это, должно быть, отряд, о котором я слышала, - во главе с отцом... Да-да, это они. Вот возможность отомстить! Это воля Божья.