Глава XCIV. ТАЙНА ОТКРЫВАЕТСЯ
Обвиняемый замолчал. Никто не торопит его, не задает вопросов. Все понимают, что рассказ еще не окончен, и не хотят прерывать нить повествования, которое все больше захватывает их.
Судья, присяжные, зрители - все ждут затаив дыхание, не сводя глаз с обвиняемого.
В торжественной тишине опять раздается его голос.
- Потом мне пришла в голову мысль завернуть тело в серапе, которое все еще оставалось на нем, а сверху прикрыть моим плащом. Так я надеялся уберечь его от волков и грифов до тех пор, пока не вернусь с кем-нибудь, чтобы взять его из лесу. Я уже снял с себя плащ, но тут у меня созрел новый план, как мне показалось - более разумный. Вместо того чтобы возвращаться одному в форт, я решил взять с собой и тело покойного. Я подумал, что можно положить его поперек крупа лошади и привязать лассо. С этим намерением я привел своего коня и уже собрался было поднять труп, как вдруг заметил неподалеку другую лошадь - лошадь погибшего. Лошадь была совсем близко и спокойно паслась, словно ничего не произошло. Поводья волочились по земле, и мне нетрудно было ее поймать. Труднее было заставить лошадь стоять спокойно, особенно когда я подвел ее к тому, что лежало на траве. Держа поводья в зубах, мне удалось поднять тело юноши на лошадь и положить его поперек седла. Но труп все время соскальзывал - он уже одеревенел и не сгибался. К тому же лошадь не стояла на месте, почуяв страшную поклажу, которую она должна была везти. После нескольких неудачных попыток я увидел, что это ни к чему не приведет. Я уже готов был отказаться от своих намерений, когда мне пришла в голову еще одна, более удачная мысль. Я вспомнил то, что мне пришлось когда-то читать о гаучо Южной Америки. Когда кто-нибудь из них умирает или становится жертвой несчастного случая где-нибудь в пампасах, гаучо перевозят погибшего товарища в его дом, усадив верхом на лошадь, как живого, и привязав к седлу. Почему бы и мне не поступить так же с телом Генри Пойндекстера? Я сначала попытался усадить покойника на его собственную лошадь. Но седло оказалось недостаточно глубоким, а конь все еще не мог успокоиться, и у меня опять ничего не вышло. Оставалось только одно: чтобы добрался домой, надо было обменяться лошадьми. Я знал, что мой конь не будет сопротивляться; кроме того, глубокое мексиканское седло должно было прекрасно подойти для этой цели. Вскоре мне удалось усадить покойника в естественной позе. Одеревенелость, которая раньше мешала мне, теперь, наоборот, помогла. Я вставил его ноги в стремена и туго застегнул пряжки на гетрах - теперь устойчивость была обеспечена. После этого я отрезал кусок лассо и, опоясав им труп, прикрепил один конец к передней луке седла, а другой - к задней. Другим куском лассо я связал стремена под брюхом лошади, чтобы ноги не болтались. Оставалось придумать, как поступить с головой, которую тоже необходимо было взять. Я поднял ее с земли и попробовал снять шляпу. Но это было невозможно: кожа сильно распухла, и сомбреро туго сидело на голове. Убедившись, что шляпа не может соскочить, я привязал кусок шнура к пряжке, скреплявшей ленту, и привесил шляпу с головой к луке седла. На этом кончились мои приготовления к возвращению в форт. Не теряя времени, я вскочил на лошадь убитого и свистнул гнедому, чтобы он следовал за мной: он был к этому приучен. Так мы отправились к поселку... Не прошло и пяти минут, как я был выбит из седла и потерял сознание. Если бы не это обстоятельство, я не стоял бы здесь перед вами - во всяком случае, как обвиняемый. - Выбиты из седла? - восклицает судья. - Как это произошло? - Это была простая случайность, или, вернее, все произошло благодаря моей неосторожности. Вскочив на чужую лошадь, я не взял в руки поводья. Я привык управлять моей лошадью только голосом и коленями и пренебрег уздечкой. Я не предвидел того, что вскоре случилось. Не успели мы тронуться, как лошадь, на которой я сидел, повернула голову и вдруг, испугавшись чего-то, бросилась в сторону и помчалась бешеным галопом. Я сказал - "чего-то", но я хорошо знал, чего именно. Повернув голову, она увидела чудовищного всадника, который теперь при свете дня мог испугать не только любую лошадь, но и человека. Я схватился было за поводья; но, прежде чем я дотянулся до них, лошадь уже мчалась во весь опор. Сначала меня это мало встревожило. Я думал, что сейчас поводья будут у меня в руках и я остановлю ее. Но вскоре я обнаружил, что сделать это не так-то просто. Поводья соскользнули вперед, почти к самым ушам лошади, и, чтобы схватить их, мне нужно было лечь на ее шею. Пока я пытался поймать уздечку, я не следил за тем, куда мчала меня лошадь. Только когда меня больно хлестнула по лицу ветка, я заметил, что мы скачем уже не по просеке, а по зарослям. После этого у меня не было возможности ни смотреть по сторонам, ни ловить уздечку. Все мое внимание было поглощено тем, чтобы увертываться от веток акаций, которые, казалось, простирали свои колючие руки, чтобы стащить меня с седла. Я довольно успешно уклонялся от них, хотя и не мог избежать царапин. Но мне не удалось проскочить под суком огромного дерева, который протянулся поперек тропы так низко над землей, что приходился на уровне моей груди. Моя лошадь, видно снова чем-то испуганная, промчалась прямо под ним. Куда она ускакала дальше, я затрудняюсь сказать, - вы, наверно, знаете это лучше меня. Могу только сказать, что я остался лежать под этим деревом, с большой ссадиной на лбу и болезненной опухолью на колене. Однако я заметил это только часа два спустя. Когда ко мне вернулось сознание, я увидел, что солнце уже высоко, а надо мной кружат несколько десятков грифов. Я видел, как они вытягивали шеи, и мог сказать, кого они считают своей добычей. Это зрелище, а также мучительная жажда заставили меня подумать о том, чтобы уйти. Но когда я поднялся на ноги, то обнаружил, что не могу сделать ни шагу. Больше того - я едва мог стоять. Оставаться же на месте было равносильно смерти - так, по крайней мере, казалось мне тогда. Подгоняемый этой мыслью, я напряг все силы, чтобы добраться до воды. Мне помнилось, что где-то недалеко должен протекать ручей. То ползком на четвереньках, то опираясь на самодельный костыль, я наконец добрался до ручья. Утолив жажду, я почувствовал облегчение и скоро заснул. Проснувшись, я увидел, что окружен койотами. Их было не меньше двадцати; зная их трусость, я сначала не испугался; однако скоро мне пришлось изменить свое отношение к ним. Они увидели, что я ранен, и осмелели. Через некоторое время они накинулись на меня всей стаей. Единственное оружие, которое, по счастью, сохранилось у меня, был охотничий нож. Если бы не, он, хищники разорвали бы меня на клочки и сожрали. Некоторое время я отбивался от них ножом и убил с полдюжины. Но, несмотря на это, схватка кончилась для меня плохо. От большой потери крови я сильно ослабел и скоро упал бы в изнеможении, если бы не счастливый случай... Мустангер на минуту умолк, и зрители перевели дыхание. - Меня нашла моя верная собака Тара, - продолжал Морис. - Она убежала из дому, вероятно, чтобы искать меня; хотя я и слыхал потом другое объяснение, но не буду сейчас затруднять им вашего внимания. Так или иначе, но собака нашла меня - и как раз вовремя, чтобы спасти. При ее приближении койоты разбежались, и я был спасен от ужасной судьбы. Потом я снова уснул, а может быть, потерял сознание. Когда я очнулся, то мог уже обдумать свое положение. Я знал, что собака должна была прибежать из дому; я знал также, что мое хакале находится на расстоянии нескольких миль и что Фелим, мой слуга, отвел ее туда накануне. Я решил послать ему весточку, использовав собаку в качестве почтальона. Я написал несколько слов на визитной карточке, случайно оказавшейся со мной. Хотя мне было хорошо известно, что мой слуга неграмотен, я не сомневался, однако, что он догадается, от кого записка, увидев мою карточку, и найдет кого-нибудь, кто ее прочтет. Я был тем более уверен в этом, что писал кровью. Для большей сохранности я завернул карточку в кусочек клеенки и привязал пакетик к ошейнику Тары. Мне стоило больших усилий заставить собаку уйти от меня. Но в конце концов она ушла; я надеялся, что она побежит домой. Оказалось, что моя весточка попала по назначению; хотя об этом я узнал только вчера. Вскоре после того, как собака убежала, я еще раз заснул, а когда проснулся, увидел перед собой нового страшного врага. Это был ягуар. Между нами произошла схватка; но чем она кончилась и как долго продолжалась, я не могу сказать. Пусть это объяснит вам мой отважный спаситель - Зеб Стумп, который, надеюсь, скоро вернется и расскажет обо всем, и также о многом другом, о чем я знаю не больше вас. Больше я ничего не помню, кроме тяжелых кошмаров, которые изредка перемежались счастливыми сновидениями, - я очнулся от них только позавчера и обнаружил, что нахожусь в тюрьме и обвиняюсь в убийстве... Я кончил, господа присяжные. "Если это неправда, то хорошо придумано", - таково мнение судьи, присяжных и зрителей, когда обвиняемый кончил свой рассказ. Многие поверили обвиняемому и отбрасывают мысль о вымысле: такой простой и подробный рассказ не мог бы выдумать человек, который только что оправился от горячки. Совершенно невероятно, что он мог состряпать такую историю - вот к какому выводу приходит большинство. Исповедь обвиняемого сделала гораздо больше для его оправдания, чем самые красноречивые выступления защитника. Но все же это только его слова. Чтобы оправдать его, требуются еще подтверждающие показания свидетелей. Где же тот свидетель, от которого столь многое зависит? Где Зеб Стумп? Тысяча глаз всматривается в горизонт. Пятьсот человек нетерпеливо ждут старого охотника - с Кассием Колхауном или без него; со всадником без головы или без него - ведь он уже перестал быть загадкой. Собравшиеся здесь знают, что в случившемся нет ничего невозможного. Это обитатели юго-западного Техаса, граничащего с Льяно-Эстакадо, откуда берет начало прозрачная река Леона и где Рио-де-Нуэсес собирает воды сотни кристальных ручейков; эти люди живут в стране, где разложение не является неизменным спутником смерти, где олень, подстреленный на бегу, или же дикий конь, случайно погибший в прерии, если только он не будет растерзан, через короткий промежуток времени бросит вызов закону разрушения и зубам койотов; где непохороненный и неприкрытый труп человека через сорок восемь часов станет похожим на египетскую мумию. Мало найдется среди присутствующих людей, не знакомых с этой особенностью климата Техаса, той ее части, которая расположена вблизи горного хребта Сиерра Мадре и особенно среди отрогов Льяно-Эстакадо. Если бы всадника без головы привели под дуб, никто не удивился бы, что на трупе Генри Пойндекстера почти не заметно признаков разложения. Эта часть рассказа не вызывает у слушателей никаких сомнений. Их нетерпение вызвано другой причиной - оно вызвано подозрением, которое возникло в самом начале судебного разбирательства, и чем дальше, тем становилось сильнее, пока, наконец, не превратилось в уверенность. Почти каждый из присутствующих сгорает от нетерпения услышать свидетеля, показания которого должны вернуть обвиняемому свободу или послать его на виселицу. Вот почему все напряженно смотрят туда, где сапфировая синева неба растворяется в изумрудной зелени саванны. Глава CXV. ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ Напряженное ожидание среди торжественной тишины длится целых десять минут. Тишина время от времени нарушается отдельными восклицаниями. То тому, то другому чудится, что на горизонте показалась какая-то точка. Тогда по толпе проносится шум, и все становятся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Уже трижды тревога оказывалась ложной. Терпение зрителей иссякает, но вдруг в четвертый раз раздаются возгласы, более громкие и более уверенные. И действительно, на горизонте показываются темные точки, которые быстро вырастают в движущиеся фигуры. Громкое "ура" раздается под дубом, когда три всадника появляются из марева раскаленной солнцем прерии и приближаются к дереву. Двух из них нетрудно узнать - это Зеб Стумп и Кассий Колхаун. Еще легче узнать третьего - слишком необычен его облик. За первым возгласом толпы, приветствовавшей возвращение двух всадников, следует еще один, более бурный, вырвавшийся при виде их спутника, который так долго был предметом таинственных размышлений и странных предположений. Хотя окружавшая его тайна теперь уже рассеялась, он все еще вызывает трепетный страх. После громких приветствий наступает тишина - ее никто не нарушает до тех пор, пока всадники не подъезжают совсем близко; но и тогда раздается только робкий шепот, как будто мысли зрителей слишком сокровенны, чтобы произносить их громко. Многие бросаются навстречу вновь прибывшим и в изумлении сопровождают их к дубу. Три всадника останавливаются около толпы, которая тут же обступает их со всех сторон. Двое соскакивают с лошадей. Третий остается в седле. Колхаун отводит свою лошадь в сторону и исчезает в толпе. Его присутствие никого уже больше не интересует. Все взоры, так же как и мысли, обращены к всаднику без головы. Зеб Стумп, оставив свою старую кобылу, берет под уздцы лошадь всадника без головы и ведет ее к дубу, в тени которого заседает суд. - Вот, господин судья и вы, двенадцать присяжных... - говорит старый охотник спокойно и властно, - вот свидетель, который, может быть, прольет свет на это темное дело. Допросите-ка его. Раздается крик: "Боже мой, это он!"-и высокий старик, шатаясь, проходит вперед и останавливается около всадника без головы. Это его отец. Издали доносится крик, переходящий в подавленный стон, словно женщина упала в обморок. Это его сестpa. Вудли Пойндекстера уводят. Он не сопротивляется и, по-видимому, даже не сознает, что происходит вокруг него. Его подводят к карете и усаживают рядом с дочерью. Но карета не трогается с места. Луиза Пойндекстер сама правит лошадьми, и она не уедет отсюда до самого окончания суда, пока не будет объявлен приговор, пока не настанет час казни, - если таков будет конец. Старому охотнику предлагают занять место свидетеля. По распоряжению судьи допрос ведет защитник. Он обходится без многих формальностей. Так как Зеб Стумп уже присягал, ему просто предлагают рассказать, что он знает об этом деле; ему предоставляют возможность говорить, как он хочет. Он же говорит очень короткими фразами, видимо предполагая, что так принято в суде. - В первый раз я услыхал об этом страшном деле на второй день после исчезновения молодого Пойндекстера. Мне об этом сказали, как раз когда я возвращался с охоты. Мне сказали, что мустангера обвиняют в убийстве. Я знал, что он не такой человек, но, чтобы не думалось, поехал повидаться с ним. Дома был только один Фелим, его слуга. Парень был так напуган всякими происшествиями, что я почти ничего не мог понять из того, что он мне рассказывал. Ну, пока мы говорили, прибежала собака - у нее на шее было что-то привязано; это была карточка мустангера. На ней оказались слова, написанные красными чернилами - попросту кровью. Эти слова говорили тому, кто мог читать по-писаному, где можно найти парня. Я отправился туда, взяв с собой Фелима и собаку. Мы пришли как раз вовремя, чтобы спасти мустангера из когтей одной из тех пятнистых пантер, которых мексиканцы называют тиграми; я же слыхал, как молодой ирландец называл их ягуарами. Я пустил пулю в эту пятнистую кошку. Тут ей и был конец. Ну, мы доставили мустангера в его хижину. Нам пришлось нести его вроде как на носилках, сам он не мог и шагу сделать. Да и с мозгами у него было неладно - парень соображал не лучше индюка в весеннюю пору. Так вот, привезли мы его домой; там он и лежал, пока не явился отряд, который его разыскивал... Свидетель на минуту замолкает, как будто соображая, стоит ли ему рассказывать обо всех происшествиях, разыгравшихся в хижине мустангера. Не лучше ли будет умолчать о них? Он выбирает последнее. Однако это не нравится прокурору, и он начинает его допрашивать. В конце концов он заставляет его рассказать все, что произошло до того момента, когда Мориса Джеральда заперли на гауптвахте. - Ну, а теперь, - говорит Зеб Стумп, когда его кончают допрашивать, - вы заставили меня рассказать, что я знаю об этой стороне дела, но кое-что вам не пришло в голову спросить, и я хочу сам добавить. - Продолжайте, мистер Стумп, - говорит защитник из Сан-Антонио. - Так вот что. То, о чем я буду говорить, не столько касается подсудимого, сколько того человека, который должен занять его место. Я сейчас не стану называть его имя. Я только скажу о том, что мне удалось узнать. Вы же, присяжные, сами догадаетесь об остальном... Старый охотник на минуту останавливается и переводит дыхание, как бы готовясь к пространной речи. Никто не пытается ни прервать его, ни поторопить. Всем кажется, что он может открыть тайну убийства. Всадник без головы уже перестал быть тайной. - Что же, друзья! - продолжал Зеб. - После того, что мне пришлось слышать, а главное - видеть, я понял, что молодого Пойндекстера больше нет в живых. Так же твердо я знал, что не мустангер, не Морис Джеральд совершил это подлое убийство. Кто же тогда? Вот вопрос, который мучил меня так же, как и многих из вас, кто над этим задумался. Не сомневаясь, что ирландец невиновен, я решил выяснить всю правду. Многое, черт возьми, было против него, этого я не отрицаю. И все же это не могло убедить меня. Я решил сам изучить следы в прерии. Я знал, что найду на том месте лошадиные следы, ведущие туда и обратно. Но, черт побери, там оказалось еще множество следов, идущих в разных направлениях, - если бы не это, все было бы просто. След одной лошади казался мне особенно интересным, и я решил пойти за ним хоть на край света. Это были следы американской лошади; одна подкова у нее была сломана. Вот эта самая подкова. Свидетель запускает руку в глубокий карман своей куртки и не торопясь вытаскивает оттуда сломанную подкову. Он поднимает ее достаточно высоко, чтобы судья, присяжные и все присутствующие могли ее видеть. - Так вот, господин судья и господа присяжные, лошадь с поломанной подковой скакала по прерии в ту самую ночь, когда было совершено убийство. Она шла по следам убитого, а также и того человека, которого здесь обвиняют в убийстве. Она скакала за ними и остановилась недалеко от места преступления. Но ее хозяин пошел дальше пешком, и он шел до того места, где нашли лужу крови: пролитая кровь - это дело его рук. Убийца ехал на лошади со сломанной подковой... - Продолжайте, мистер Стумп, - говорит судья. - Объясните, что означает ваше неожиданное заявление. - А вот что: человек, о котором я говорю, спрятался в чаще и оттуда пустил пулю, от которой погиб молодой Пойндекстер. - Какой человек? Кто он? Назовите его имя! Его имя! - закричало двадцать голосов сразу. - Вы найдете его имя там. - Где? - В этом теле... Посмотрите сюда, - продолжает свидетель, указывая на труп. - Видите красное пятно на полосатом серапе? Посредине пятна - дырочка. А на спине не видно отверстия. Так вот, я думаю, что пуля застряла в теле. Давайте-ка разденем его и посмотрим. Никто не возражает. Несколько человек выступают вперед, среди них Сэм Мэнли. Они осторожно снимают серапе. Кругом царит глубокая, торжественная тишина, не нарушаемая ни одним звуком. Лишь когда серапе уже снято, по толпе проносится шепот. На трупе голубая блуза со складками на груди, застегнутая до самого верха; такого же цвета брюки с более светлой полоской вдоль шва; они видны только до колен, потому что на ногах у него - гетры из пятнистой шкуры. Талия дважды опоясана куском веревки, сплетенной из конского волоса. Концы веревки привязаны к лукам седла; благодаря этому труп удерживается в сидячем положении. Дополнительно он укреплен другим куском той же веревки, которая привязана к стременам и проходит как подпруга под животом лошади. Все так, как говорил обвиняемый, - нет только головы. Где же она? Никто не решается задать этот вопрос. Прислушиваясь к тому, что говорит Зеб Стумп, все внимательно рассматривают труп. Он прострелен в двух местах: одна пуля попала выше области сердца, другая прострелила грудную клетку как раз над брюшной полостью. Все взоры сосредоточены на нижней ране; вокруг простреленного отверстия запеклась кровь. Мягкая ткань блузы пропитана кровью. Верхняя - это даже не рана, а просто небольшая дырочка в ткани, величиной с горошину, издали почти не заметная. Вокруг нее совсем нет крови. - Это, - говорит Зеб Стумп, указывая на верхнее отверстие, - не имеет значения. Вы видите, что крови здесь нет, а это доказывает, что пуля попала уже в труп. Это я пустил ее ночью у обрыва. А вот вторая - это уже другое дело. Это и была смертельная рана. И если я не ошибаюсь, то вы найдете эту пулю здесь. Надо сделать надрез и посмотреть. Предложение старого охотника не встречает возражений. Напротив, сам судья приказывает извлечь пулю. Веревки развязаны, гетры расстегнуты, и труп снимают с седла. Он кажется очень твердым, одеревенелым - руки и ноги его совсем не сгибаются. Но все же он очень легок, как будто весь высох, - его вес почти не превышает вес мумии! Его бережно кладут на траву. Несколько человек молча склоняются над ним. Сэм Мэнли исполняет роль главного хирурга. По распоряжедию судьи он делает надрез вокруг раны - той, у которой запеклась кровь. Надрез проводится через ребра к легким. В левом легком находят то, что искали. Острие охотничьего ножа касается чего-то твердого. Это похоже на свинцовую пулю. Так и есть! Пулю вынимают, обтирают и передают присяжным. Несмотря на то что она поцарапана винтовой нарезкой ружья, несмотря на зазубрину там, где она ударила по ребру, на ней все еще можно различить изображение полумесяца и буквы "К. К.". Как много говорят эти инициалы! Среди тех, кто рассматривает их сейчас, некоторые помнят, что они слышали о них раньше. Они могут засвидетельствовать, кто хвастался такой меченой пулей во время охоты на ягуара. Тот, кто хвастался тогда, теперь, должно быть, жалеет об этом. Но где же он? Этот вопрос уже начинают задавать в толпе. - Как вы это объясните, мистер Стумп? - спрашивает защитник. - Да что тут говорить-дело простое! Всякому молокососу должно быть ясно, как день, что эта пуля убила молодого Пойндекстера. - Но кто выстрелил, как вы думаете? - Что же, это не менее ясно. Когда человек подписывает свое имя на письме, никто не ошибается, кем оно послано. Правда, здесь только первые буквы, но догадаться нетрудно - они говорят сами за себя. - Я в этом ничего особенного не вижу, - вмешивается прокурор. - Пуля меченая, это правда, - на ней стоят буквы, которые могут иметь - а могут и не иметь - отношение к уважаемому местному жителю. Предположим даже, что это его инициалы и его пуля. И все-таки этим еще ничего не доказано. Убийство, совершенное краденым оружием, - довольно обычная история. Кто станет возражать против этого? Кроме того, - продолжает прокурор, - зачем было совершать это убийство человеку, на которого вы намекаете? Мы все знаем, чьи это инициалы. Я думаю, он сам не будет этого отрицать. Однако это еще ничего не доказывает. Других улик, позволяющих связать его имя с этим преступлением, нет. - Вы так думаете? - спрашивает Зеб Стумп, который с нетерпением ждал, когда прокурор кончит. - А как вы назовете вот это? При этих словах Зеб вынимает из своего кисета клочок смятой бумаги, почерневший от пороха. - Я нашел это в зарослях около места убийства, - говорит старый охотник, передавая бумажку присяжным. - Она зацепилась за шип акации, а попала туда из дула того самого ружья, из которого вылетела и пуля. Насколько я понимаю, это клочок конверта, использованный вместо пыжа. Любопытно, что на нем стоит имя, которое вполне соответствует инициалам на пуле. Присяжные могут сами прочитать. Старшина присяжных берет бумажку и, расправив ее, читает вслух: - "Капитану Кассию Колхауну". Глава XCVI. БЕЖАЛ! Провозглашение этого имени производит на суд сильное впечатление. Одновременно раздается дружный крик толпы. Это не крик удивления. Нет! Он говорит гораздо больше. Это оправдание обвиняемому и обвинение тому, кто был самым ярым из всех обвинителей. Показания Зеба Стумпа доказали виновность Колхауна, но все заподозрили его уже раньше, и, по мере того как раскрывались факты, это подозрение росло. Теперь ни у кого нет сомнений, что Морис Джеральд невиновен и не его надо судить за убийство Генри Пойндекстера. Все верят также, что убийца - Колхаун. Клочок обожженной бумаги - последнее звено в цепи доказательств, и хотя это только косвенная улика, а мотив преступления по-прежнему остается тайной, однако среди присутствующих едва ли найдется человек, который еще сомневается, кто совершил преступление. После того как присяжные по очереди осмотрели конверт, свидетелю снова предоставили слово, поскольку он заявил, что еще не все сказал. Он говорит о том, как у него возникли подозрения, которые и заставили его искать следы в прерии; о выстреле Колхауна из чащи и о том, как после этого капитан бросился в погоню, о мене лошадьми. Наконец он подробно рассказывает о сцене в зарослях, когда был пойман всадник без головы. После этого он делает паузу, словно ждет вопросов. Но на него уже больше не смотрят. Все знают, что он закончил свой рассказ, а если и нет, то доказательств все равно достаточно. Присутствующие даже не хотят ждать, пока суд будет совещаться. Такая задержка не по вкусу людям, которые только что были свидетелями, как правосудие едва не оказалось обманутым и они вместе с ним; и теперь, чувствуя упреки совести, они громко требуют: - Освободите ирландца, он совершенно не виновен! Нам больше не нужно доказательств! Все ясно! Отпустите его! Раздаются и другие, не менее настойчивые требования: - Арестуйте Кассия Колхауна! Предайте его суду! Это он совершил преступление! Вот почему он всех натравливал на мустангера! Если он не виновен, то сможет это доказать. Его будут судить справедливо, но судить его необходимо. Мы ждем вашего слова, судья! Распорядитесь, чтобы Колхауна арестовали. Пусть место невиновного займет преступник! Сначала раздается лишь несколько голосов, но потом этот крик подхватывают все собравшиеся. Судья не смеет противиться воле подавляющего большинства, и Кассия Колхауна, вопреки установленному порядку, вызывают в суд. Глашатай трижды выкликает его имя. Ответа нет. Все ищут глазами Колхауна. Только Зеб Стумп смотрит в нужном направлении. Охотник бежит к своей старой кобыле - она по-прежнему стоит рядом с гнедым. С быстротой, поразившей всех присутствующих, Зеб вскакивает на спину своей лошади и отъезжает от дуба. Одновременно все видят, как кто-то другой пробирается между лошадьми, привязанными в прерии. Он продвигается крадучись, словно боясь, что его заметят, но быстро и, очевидно, к определенному месту. - Это он! Это Колхаун! - кричит кто-то. - Собирается удрать! - кричит другой. - За ним! - раздается строгий и повелительный голос судьи. - За ним, и приведите его сюда! Повторять не приходится: не успели прозвучать последние слова, как десятки людей бросаются к своим лошадям. Колхаун уже добежал до своего серого мустанга, который стоит с краю. Это тот самый мустанг, на котором он так недавно преследовал всадника без головы. Лошадь все еще оседлана и взнуздана. Колхаун заметил смятение под деревом, и одновременно до него донеслись крики - он понял, что его заметили. Теперь уже незачем скрываться, и капитан одним прыжком оказывается в седле. Бросив назад дикий взгляд, он мчится в прерию. Пятьдесят неистовых всадников несутся за ним, воодушевленные грозным напутствием: - Привезите его живым или мертвым! Эти суровые слова, кажется, произнес майор. Но не все ли равно, кто это сказал? Преследователям вовсе не требуется официального приказа, они возмущены гнусным преступлением и хотят отомстить за Генри Пойндекстера, которого любили и уважали. Никогда еще жизнь отставного капитана не была в такой опасности. Ни на кровавом поле боя при Буэна-Виста, ни тогда, когда он лежал в баре Обердофера и револьвер мустангера был приставлен к его виску. Капитан это знает - вот почему он так гонит коня и только изредка бросает назад взгляды, которые полны злобы и страха. Но отчаяния в его взгляде нет, хотя и странно, что вид мчавшихся за ним мстителей не лишил его последней надежды. Да, он еще надеется. Он знает, что сидит на быстром коне и что впереди лес. Правда, до него десять миль. Но что такое десять миль! Он скачет со скоростью двадцать миль в час; через полчаса он будет уже в зарослях. Не эта ли мысль поддерживает в нем бодрость? Вряд ли. Он знает, что не может скрыться в чаще леса - ведь среди его преследователей не меньше десятка опытных следопытов во главе с самим Зебом Стумпом. Что же тогда спасает его от отчаяния? Почему он не покоряется, казалось бы, неизбежной судьбе? Или это просто слепой инстинкт самосохранения? Совсем нет. Убийца Генри Пойндекстера - не сумасшедший. В своей попытке избежать страшного для него правосудия он не станет полагаться ни на своего быстроногого коня, который мчит его по прерии, ни на заросли впереди. Но за лесом проходит граница - вот почему он надеется. Собственно говоря, там две границы. Одна, которая разделяет две нации, именуемые цивилизованными. Между ними существует соглашение о выдаче преступников. Впрочем, убийца может обмануть правосудие (как это часто делается), постоянно переходя границу и меняя национальность и место жительства. Однако не этот путь избрал Колхаун. Как ни слабо соблюдается упомянутое соглашение между Техасом и Мексикой, он не решается положиться на это - он боится рисковать. Его страх понятен: это слишком опасная игра для человека, запятнанного таким ужасным преступлением. Он скачет к Рио-Гранде, но не для того, чтобы перебраться через мексиканскую границу: он вспомнил о другой границе - о той, за пределами которой кочуют дикие команчи, ненавидящие всех людей с белой кожей. Но его они встретят как друга - ведь он пролил кровь одного из их врагов! В вигваме индейца убийца может найти не только приют - он надеется на гостеприимство и на продолжение кровавой карьеры. Вот почему Колхаун не теряет надежды на спасение, а поэтому и не поддается отчаянию; и, хотя он скачет по направлению к Рио-Гранде, он хочет под прикрытием леса свернуть в сторону Льяно-Эстакадо. Он не боится опасностей этой ужасной пустыни; никакие будущие невзгоды не могут сравниться с тем, что ждет его позади. Может быть, потом он пожалеет о том, что потерял богатство, друзей, общественное положение, удобства цивилизации; больше того - ему грозит разлука с той, которую он так безумно любит и с которой, быть может, никогда больше не встретится. Но сейчас нет времени подумать даже о ней. Этому низкому человеку жизнь дороже любви. Он думает, что впереди жизнь, и он знает, что сзади надвигается смерть. Убийца мчится со всей скоростью, на которую способен его мексиканский мустанг, быстрый, как арабский конь. Серому мустангу давно уже пора устать. С утра он проделал больше двадцати миль и притом весь путь галопом. Но он не проявляет никаких признаков утомления. Как и все мустанги, он может свободно пробежать пятьдесят и, если нужно, сто миль, не замедляя шага. "Какое счастье, что я обменялся лошадью с мексиканкой! - думает Кассий Колхаун. - Если бы не ее мустанг, я уже стоял бы теперь в мрачной тени дуба, перед судьей и присяжными, слушая, как толпа требует моей смерти". Кассий Колхаун больше не боится этой участи, он думает, что опасность миновала. Он оглядывается назад и видит, что всадники остались далеко позади. Он смотрит вперед - над изумрудной зеленью саванны вырисовывается темная полоса леса. Колхаун не сомневается, что успеет достичь его и спастись. Глава XCVII. ПОГОНЯ ЗА УБИЙЦЕЙ Удастся ли преступнику спастись? Зрители наши не сомневаются в этом, видя, как Колхаун мчится прочь галопом; но в них пробуждается надежда, когда за ним бросается Зеб Стумп. Надежда эта крепнет, когда сотня всадников - военных и штатских - срывается с места и пускается в погоню. Она переходит в уверенность, когда к погоне присоединяется еще один всадник; и, хотя он выехал последним, зрители уверены, что он перегонит всех, - ведь это Морис Джеральд верхом на своем быстроногом мустанге! Все только что происшедшее под дубом означает не перерыв судебного разбирательства, но его прекращение. Хоть об этом не было объявлено, Морис Джеральд знает, что он свободен, как этого требовала толпа. Не теряя ни минуты, он бросается к гнедому мустангу, на котором еще так недавно ездил всадник без головы. Гнедой узнал хозяина и, радостно заржав, рысью бежит к нему навстречу. Как ни долга была разлука, нет времени, чтобы по-настоящему поздороваться. Только одно слово срывается с уст мустангера в ответ на приветственное ржание; в следующее мгновение он уже в седле и держит поводья. У него нет лассо; он просит тех, кто стоит поближе, не одолжит ли ему кто-нибудь свое. Вот кто-то бросает ему свернутую кольцом веревку; еще мгновение - и мустангер ускакал. Все глядят ему вслед, никто уже больше не сомневается в исходе. Преступнику не суждено скрыться, его догонят и приведут на суд в тень того самого дерева, под которым он еще недавно с таким рвением давал показания. И схватит его тот, кому его лжесвидетельство грозило смертью. Все взволнованно смотрят, как гнедой мчится по прерии. Никто не обратил внимания на маленькую сценку, разыгравшуюся в тени дуба; но не потому, что это происходило в тени, а потому, что все смотрят в прерию, следя за погоней. Кто-то смотрит туда же, в даль прерии, но не так, как другие. Это девушка напряженно глядит из-за занавесок кареты, и в ее глазах можно прочесть мысль, которой нет у других. Не простое любопытство заставляет вздыматься ее грудь. В ее грустных глазах зажигается радость, когда она следит за преследователем, и сострадание, когда она смотрит на беглеца; с ее полуоткрытых уст слетает молитва: "Боже, смилостивься над преступником!" Когда Морис выбирается из толпы, теперь рассыпавшейся по всему плац-параду, он видит, что отстал от последнего всадника на несколько сот ярдов. Но это не пугает его: Морис знает, что на своем прекрасном коне он недолго останется позади. Гнедой не обманывает его надежды. Как будто обрадованный освобождением от тяжелой, непонятной ноши, чувствуя живое прикосновение колена своего хозяина, благородный конь несется по прерии длинными прыжками, доказывая, что он по-прежнему силен, а ноги его сохранили свою гибкость. Скоро Морис приближается к тем, кто скачет последними, перегоняет одного, потом другого и еще одного, пока не оказывается впереди всех. Он мчится через холмы и овражки по мягкой траве и острым камням, пока, наконец, остальные не теряют его из виду, как давно уже потеряли Колхауна. Только один из всех участников погони все еще видит его. Он сидит верхом на самой жалкой кляче, какую только можно себе представить. Чем объяснить, что она так быстро бежит? Ее подгоняет очень странная "шпора" - охотничий нож, который время от времени вонзается ей в круп. Так жестоко подгоняет свою лошадь Зеб Стумп. И, несмотря на это, старая кобыла не в силах состязаться с конем мустангера. Зеб и не рассчитывает на это: его единственное желание - не упустить гнедого из виду, и это ему удается. И еще один человек видит мчащегося гнедого. Но он смотрит на него через плечо - это беглец. Не успел Колхаун поверить в свое спасение, как, оглянувшись назад, он увидел гнедого и на нем не изуродованный труп, а еще более страшного для него всадника: Мориса-мустангера - человека, которого он чуть было не обрек на позорную смерть. Это - мститель, от которого не уйти. Холодная дрожь пробегает по телу беглеца. Ему чудится, что он борется с самой судьбой и что нет смысла продолжать эту борьбу. Отчаявшийся преступник не погоняет коня, не веря больше в спасение. Его душа объята страхом смерти. Но тут он замечает, что заросли уже близко, и немного приободряется; он заставляет своего измученного коня сделать последнее усилие и направляется к лесу. Перед ним открывается просека. Колхаун успевает проскакать по ней полмили. Он подъезжает к повороту. Дальше легко будет скрыться в зарослях. Он слишком хорошо знает это место. Оно уже было роковым для него. Будет ли оно роковым и на этот раз? Да! Он чувствует это и окончательно теряет самообладание. Стук копыт слышен совсем близко, раздается голос мстителя, требующего, чтобы он остановился. Нет, он не успеет свернуть, не успеет скрыться! Вскрикнув, он останавливает коня. Это крик отчаяния и ненависти, подобный вою окруженного собаками ягуара. Крик сопровождается жестом, вслед за которым мелькает огонек, вырывается облачко дыма, раздается резкий треск - это выстрел из револьвера. Но пуля не попадает в цель. В ответ слышится свист, словно гибкий прут разрезает воздух, и как будто длинная змея взвивается вверх. Колхаун видит ее сквозь пелену дыма. Змея падает прямо на него. Нет уже времени второй раз спустить курок, нет даже времени увернуться от лассо: петля опускается на его плечи. Раздается крик: "Сдавайся, убийца!" Кассий Колхаун видит, что гнедой поворачивается, и в следующий миг ему кажется, словно его сбросили с эшафота. Больше он ничего не слышит, не видит и не чувствует. Он был выбит из седла и, ударившись о землю, потерял сознание. Глава XCVIII. ЕЩЕ ЖИВ Убийца неподвижно лежит на земле. Его руки стянуты петлей лассо. Он кажется мертвым. Но мустангер знает, что это лишь обморок - может быть, притворный, - и поэтому он остается в седле, держа лассо натянутым. Гнедой, послушный воле хозяина, стоит неподвижно, каждую минуту готовый либо отступить назад, либо ринуться вперед. На выстрел слетелись черные грифы - они вытянули свои голые шеи, чуя добычу. Человеку в седле достаточно сделать одно движение шпорой - и они получат то, чего хотят. - И он это заслужил, - бормочет про себя мустангер. - Страшно даже подумать, на какое преступление он решился! Убил своего двоюродного брата и отсек ему голову! Нет сомнения, и то и другое - дело его рук. Но зачем он это сделал? Это может объяснить только он сам... Я, кажется, догадываюсь. Я знаю, что он любит ее; может быть, брат мешал ему? Но как и почему? Это известно только ему. - Ошибаешься, парень, - вдруг раздается чей-то голос. - Есть человек, который может ответить на все эти вопросы. Старый Зеб Стумп к нашим услугам. Но сейчас не время об этом говорить и здесь не место для таких разговоров. Мы должны доставить его к дубу, и там он получит, что ему полагается. Стоило бы проволочить его страшную образину на конце лассо!.. Впрочем, это так, к слову пришлось. Не нам с вами мстить за Генри Пойндекстера. Я думаю, этим займутся "регулярники". - Но как мы доставим его? Серый уже ускакал. - Очень просто, мистер Джеральд. Ведь это только обморок, а может быть, молодец просто притворяется. Если он не может дойти пешком, то пусть едет верхом - моя кобыла довезет его. Мне чертовски надоело седло. Кажется, и я тоже достаточно опротивел своей старухе - во всяком случае, моя "шпора". Если он не бросит валять дурака и не захочет сидеть, как полагается, то мы его взвалим поперек лошади, как тушу оленя... Стой! Он как будто приходит в себя... Вставайте-ка, дружище! - продолжает Зеб, схватив Колхауна за ворот и как следует тряхнув его. - Вставайте, вам говорят, и поедем! Вас ждут. Кое-кто хочет потолковать с вами. - Кто? Где? - спрашивает пленник, приходя в себя и озираясь в недоумении. - Кто хочет говорить со мной? - Прежде всего я. - А! Это вы, Зеб Стумп? И... и... - И мистер Морис Джеральд, мустангер. Вы как будто встречали его раньше. Он тоже хочет потолковать с вами. А кроме того, еще много всякого народа там, около форта, ждет вас. Так что лучше вставайте поскорее, и поедемте с нами. Колхаун медленно встает на ноги. Его руки крепко стянуты лассо. - Моя лошадь? - воскликнул он, вопросительно озираясь. - Где моя лошадь? - Кто ее знает, куда она удрала. Может, вернулась к себе домой, на Рио-Гранде. Вы ее здорово загоняли; бедная скотина, видно, прокляла ваш обмен и побежала к родным пастбищам, чтобы малость отдохнуть. Колхаун с изумлением смотрит на старого охотника. Обмен? Даже это он знает! - Ну-с, - продолжает Зеб с нетерпением, - неудобно заставлять суд ждать. Вы готовы? - К чему? - Во-первых, к тому, чтобы вернуться вместе со мной и с мистером Джеральдом. Во-вторых, что особенно важно, чтобы предстать перед судом. - Перед судом? Мне предстать перед судом? - Да, вам, мистер Кассий Колхаун. - По какому обвинению? - По обвинению в убийстве Генри Пойндекстера, вашего двоюродного брата. - Это ложь! Подлая клевета! И тот, кто осмеливается утверждать это... - Молчать! - повелительно кричит Зеб. - Не утомляйте себя разговорами. Если только Зеб Стумп не ошибается, вам придется еще много говорить. Ну, а теперь поедем. Судья ждет, ждут присяжные, да и "регулярники" тоже. - Я не вернусь! - упрямо отвечает Колхаун. - Кто дал вам право приказывать мне? У вас есть приказ на арест?.. - А как же! - прерывает его Зеб. - Вот он, - продолжает охотник, берясь за свое ружье. - Вы это видите? Так что лучше бросьте болтать. Мне это надоело. Садитесь лучше на мою кобылу, и давайте спокойно двигаться в путь. А то, пожалуй, придется привязать вас к лошади, как обыкновенный тюк. Так или иначе, а вернуться вам придется. Колхаун не отвечает. Он в отчаянии смотрит то на Стумпа, то на Джеральда, то вокруг себя, потом украдкой на свой второй револьвер, торчащий из нагрудного кармана сюртука; первый он выронил, когда его захлестнула петля. Он пытается достать его. Ему мешает лассо, а кроме лассо - старый Зеб, направивший на него дуло своего ружья. - Пошевеливайтесь! - кричит охотник. - Влезайте на лошадь, мистер Колхаун! Кобыла ждет вас. В седло! С механической покорностью, словно марионетка, подчиняется Колхаун приказу охотника. Он понимает, что всякая попытка сопротивляться означает неминуемую смерть. Зеб Стумп берет кобылу под уздцы и ведет за собой. Мустангер в задумчивости едет сзади. Он думает не о своем пленнике, а о той, чье самопожертвование сковало его сердце золотой цепью, разбить которую может только смерть. Глава ХСIХ. ДВА ВЫСТРЕЛА После второго неожиданного перерыва, менее длительного, чем первый, суд снова возобновил свое заседание под огромным дубом. Наступил вечер. Косые лучи заходящего солнца проникают под густую крону. На Мориса Джеральда уже не смотрят с угрозой со всех сторон - он полностью оправдан, и теперь он только свидетель. Место обвиняемого занял Кассий Колхаун. Но это единственная перемена. Судья тот же, те же присяжные, та же толпа. Разница в их отношении к обвиняемому. Виновность подсудимого не вызывает сомнений. Все доказательства налицо; и, хотя большинство улик - косвенные, как это обычно бывает, когда разбирается дело об убийстве, они составляют неразрывную цепь, в которой не хватает только одного звена - мотива. Что заставило Кассия Колхауна застрелить человека и потом отрубить ему голову? Показания Джеральда подтвердились при обследовании трупа - хирург форта установил, что голова была отрублена уже после того, как наступила смерть, причиной которой было пулевое ранение. Почему Кассий Колхаун убил своего двоюродного брата? Почему он отрубил ему голову? Никто не может ответить на эти вопросы, кроме самого убийцы. Преступник скоро получит заслуженную кару, потому что выяснение мотива преступления не является обязательным. Судебное разбирательство закончилось быстро. Присяжные вынесли решение: "виновен". И судья, сняв панаму, уже собирается надеть черную шапочку - мрачную эмблему смерти, чтобы огласить приговор. Соблюдая формальности, осужденному предоставляют последнее слово. Он вздрагивает. Эта фраза судьи звучит в его ушах похоронным звоном. Он дико озирается, в глазах его отчаяние, но кругом он видит лишь суровые лица, на них не заметно ни сочувствия, ни сострадания. Соучастники, подкупленные негодяи, которые до последнего момента поддерживали его, теперь уже не могут помочь ему - их сочувствие бесполезно. Они отступили перед величием закона и неумолимой очевидностью преступления. Несмотря на свое богатство и высокое общественное положение, он одинок - у него нет ни друзей, ни сторонников. Такова участь убийц в Техасе. Выражение его лица резко изменилось - вместо обычной надменности и заносчивости оно отражает малодушный страх. Нужно ли этому удивляться? Он чувствует, что положение его безнадежно, что он стоит на краю могилы, перед лицом смерти, слишком страшным, чтобы взглянуть на него. И вдруг его погасшие глаза оживают, словно какая-то мысль осенила его. У него такой вид, как будто он хочет в чем-то признаться. Будет ли это признанием вины? Хочет ли он облегчить свою совесть от гнета, который давит ее? Зрители, угадывая его намерение, стоят затаив дыхание. Кажется, что даже цикады притихли. Тишина нарушена голосом судьи: - Что вы можете сказать в свое оправдание, чтобы облегчить свою участь? - спрашивает он. - Ничего, - отвечает Колхаун. - Мне нечего сказать. Приговор справедлив. Я заслуживаю смертной казни. Еще ни разу в течение дня, полного волнующих происшествий, присутствующие не были так ошеломлены, как сейчас. Они не в состоянии даже говорить. В полной тишине раздается голос осужденного; все ждут, что это будет исповедь. - Это правда, - продолжает Колхаун, - я убил Генри Пойндекстера - застрелил его в чаще леса. Зрители испускают невольный крик. Это скорее крик ужаса, чем негодования. Так же непроизвольно вырывается и стон, - все знают, что это стон отца убитого. Когда замирают эти звуки, ничто больше не мешает осужденному говорить. - Я знаю, что я должен умереть, - продолжает Колхаун с показным безразличием. - Таков ваш приговор, и, судя по вашим лицам, вы не намерены изменить свое решение. После моего признания было бы нелепо рассчитывать на помилование. Я был плохим человеком и, несомненно, заслужил свою судьбу. Но все-таки я не такой злодей, как вы думаете, и не хочу уходить из жизни с позорным клеймом братоубийцы. Правда, он пал от моей руки. Вы спрашиваете, что толкнуло меня на преступление? У меня не было причины убивать его. Зрители снова взволнованы: они удивлены, заинтригованы и недоумевают. Но все молчат, и никто не мешает преступнику говорить. - Вы удивлены? Объяснение просто: я убил его по ошибке. В толпе раздаются возгласы удивления, но все замолкают, когда Колхаун продолжает свою речь: - Да, по ошибке. Трудно передать, что я пережил, когда обнаружил это. Я узнал о своей ошибке много времени спустя... Осужденный поднимает глаза, словно надеясь на смягчение своей участи. Но на суровых лицах он не видит снисхождения. - Я не отрицаю, - говорит Колхаун, - что был человек, которого я хотел убить. Не скрою также его имени. Вот он, этот презренный негодяй! С ненавистью смотрит Колхаун на Мориса Джеральда. Тот отвечает ему спокойным и равнодушным взглядом. - Да, я его хотел убить! На это у меня были свои причины, о них я не буду говорить. Сейчас это бесполезно. Я думал, что убил его. Как мог я предположить, что эта ирландская собака обменялась плащом и шляпой с моим двоюродным братом? Остальное вам известно. Я метил в своего врага, а попал в друга. Выстрел, по-видимому, был роковым, и бедный Генри упал с лошади. Но для большей уверенности я вынул нож - проклятое серапе все еще обманывало меня - и отсек ему голову... Зрители содрогаются от ужаса и кричат, требуя возмездия, по толпе пробегает ропот - напряжение спало. Теперь уже нет ничего таинственного ни в самом убийстве, ни в мотиве, и Колхаун освобожден от дальнейших описаний своего страшного преступления. - А теперь, - кричит он, когда волнение немного стихает, - вы знаете обо всем, что произошло, но вам еще неизвестно, чем это кончится! Вы видите, что я стою на краю могилы, но я не спущусь в нее, пока и его не отправлю туда же! Понять смысл этих слов, последних в жизни Колхауна, нетрудно. Сопровождающий их поступок объясняет все... Во время своей речи Колхаун держал правую руку за левым бортом сюртука, и, кончив говорить, он выхватил револьвер. Не успели зрители заметить револьвер, блеснувший в лучах заходящего солнца, как прогремели два выстрела. Два человека падают ничком так близко, что их головы почти соприкасаются. Один из них - Морис Джеральд, мустангер, другой - Кассий Колхаун, отставной капитан кавалерии. Толпа окружает их - все думают, что оба мертвы. Среди напряженной тишины раздается крик женщины, исполненный такой безысходной тоски и горя, что, кажется, сердце ее разорвалось на части. Глава С. РАДОСТЬ Радость! Да, именно это чувство испытала Луиза в тени огромного дуба, когда оказалось, что произошло только самоубийство, убийство же не удалось, что ее возлюбленный жив. Даже печаль, вызванная трагическими происшествиями последних дней, не могла заглушить радости. И кто осудит за это молодую девушку? Только не я. И не вы, если будете искренни. Радость ее стала еще больше, когда она узнала, что сохранило жизнь ее возлюбленному. Рука убийцы не дрогнула. Он был в этом уверен, иначе он не поднес бы револьвера к своему виску и не спустил бы курка. Он целился прямо в сердце Мориса Джеральда, и пуля пронзила бы его, если бы не ударилась о медальон - подарок Луизы. Отскочив от него, она рикошетом ранила одного из зрителей. Не прошел выстрел бесследно и для Мориса Джеральда, еще неокрепшего после болезни, - новое потрясение вызвало новое помрачение рассудка. Но больной лежал теперь не в зарослях, где вокруг него рыскали койоты, а над ним кружили черные грифы, не в хижине и не в тюрьме, где за ним почти не было ухода. Когда сознание вернулось к нему, он понял, что прелестное лицо, которое грезилось ему во сне, было не видением, но принадлежало первой красавице на Леоне - во всем Техасе, если хотите, - Луизе Пойндекстер. Теперь уже никто не мешал ей ухаживать за больным. Никто, даже отец. Пережитое горе сломило ложную гордость старика плантатора. Он уже не возражал против брака дочери с любимым человеком, хотя, по правде сказать, и возражать было нечего. Его зятем стал не безвестный Морис-мустангер, а ирландский баронет сэр Морис Джеральд. Титул в Техасе не имеет никакой цены; не придавал ему значения и сам Морис. Зато он оказался обладателем большого состояния - чем не избалованы ирландские баронеты, - достаточно большого, чтобы выкупить имение Каса-дель-Корво, заложенное в свое время Вудли Пойндекстером, у наследника Кассия Колхауна. Выяснилось, что Кассий Колхаун уже был женат, и его имущество отошло к сыну, который жил в Новом Орлеане. После свадьбы Луиза и Морис Джеральд отправились путешествовать по Европе. Они побывали на родине Мориса, но снова вернулись в Техас - в асиенду Каса-дель-Корво. Голубоглазая красавица, тоскующая в замке Баллах по молодому ирландцу, существовала только в буйном воображении Фелима. Или, быть может, это было юношеское увлечение, одно из тех, которые не выдерживают испытания разлуки. Как бы то ни было, за время пребывания в Ирландии у Луизы Пойндекстер - теперь ее надо называть леди Джеральд - ни разу не проснулось чувство ревности. Только один раз это мучительное чувство снова овладело ею, но оно прошло быстро и бесследно, как тень. Это было в тот день, когда ее муж вернулся домой, неся на руках красивую женщину. Кровь струилась из рань на ее груди. Она была eще жива, но минуты ее были сочтены. На вопрос: "Кто сделал это?"-она могла ответить только: "Диас, Диас!" Это были последние слова Исидоры Коварубио де Лос Льянос. Вместе со смертью Исидоры умерло и чувство ревности Луизы. Оно больше никогда не волновало ее сердце. Ревность сменилась жалостью к несчастной. Молодая креолка сама помогала своему мужу оседлать гнедого мустанга, сама послала его в погоню за убийцей. Луиза была рада, когда увидела, что он возвращается, ведя на лассо Диаса. Она не вступилась за мексиканца, когда спешно созванные "регулярники" повесили его тут же на дереве. Была ли это жестокость? Нет, это была первобытная форма справедливости - "Око за око и зуб за зуб". Прошло десять лет. Большие перемены произошли за это время в Техасе и особенно в поселениях на Леоне и Нуэсес. Появились плантации там, где раньше были непроходимые заросли. Города выросли там, где в дикой прерии паслись когда-то табуны мустангов. Вы услышите теперь новые имена и географические названия. Но старая асиенда Каса-дель-Корво сохранила свое прежнее название. Там вы найдете и знакомых вам людей. Хозяин асиенды - один из самых красивых мужчин в Техасе, его жена - одна из самых красивых женщин этого края. И он и она еще молоды. Вы встретите там и седовласого старика аристократической внешности, очень любезного и разговорчивого. Он поведет вас к коралям, покажет вам скот и будет с гордостью рассказывать о табунах лошадей, которые пасутся на пастбищах плантации. Но больше всего он гордится своей дочерью - хозяйкой асиенды - и шестью прелестными малышами, которые льнут к нему и называют его дедушкой. Если вы заглянете в конюшню, то увидите там старого знакомого - Фелима О'Нила. Он занимает должность главного конюха Каса-дель-Корво. Здесь же вы можете встретить и чернокожего Плутона, который теперь исполняет обязанности кучера и редко когда соблаговолит взглянуть на лошадь, прежде чем взберется на козлы и возьмет в руки вожжи. Плутон женат. Его супруга - известная читателю Флоринда. За обеденным столом в Каса-дель-Корво вы непременно услышите имя некоего охотника. За обедом вам обязательно сообщат, что этот жареный индюк или оленина - результат его не знающего промаха ружья. За обедом и особенно за вином вы услышите бесчисленные истории о Зебе Стумпе. Правда, самого Зеба вы редко там встретите. Он уходит из асиенды, когда все ее обитатели еще в постели, и возвращается, когда они уже спят или ложатся спать. Но большой индюк или четверть туши оленя в кладовой доказывают, что он здесь был. Во время пребывания в Каса-дель-Корво вы, наверно, услышите обрывки загадочной истории, ставшей почти легендой. Слуги не откажутся рассказать вам ее всю - с начала до конца, но только шепотом. Это запрещенная тема, она вызывает грустные воспоминания у хозяев асиенды. Это - повесть о всаднике без головы.