Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 13 из 82)

Город опускался за Двановым из его оглядывающихся глаз в

свою долину, и Александру жаль было тот одинокий Новохоперск,

точно без него он стал еще более беззащитным.

На вокзале Дванов почувствовал тревогу заросшего, забвенного

пространства. Как и каждого человека, его влекла даль земли,

будто все далекие и невидимые вещи скучали по нем и звали его.

Десять или более безымянных людей сидели на полу и надеялись

на поезд, который их увезет в лучшее место. Они без жалобы

переживали мучения революции и терпеливо бродили по степной

России в поисках хлеба и спасения. Дванов вышел наружу,

разглядел на пятом пути какой-то воинский поезд и пошел к нему.

Поезд состоял из восьми платформ с повозками и артиллерией и

двух классных вагонов. Сзади были прицеплены еще две платформы

-- с углем.

Командир отряда пустил Дванова в классный вагон, просмотрев

его документы.

-- Только мы едем до Разгуляевского разъезда, товарищ! --

заявил командир. -- А дальше нам поезд не нужен: мы выходим на

позицию.

Дванов согласился ехать и до Разгуляева, а там он будет

ближе к дому.

Красноармейцы-артиллеристы почти все спали. Они две недели

сражались под Балашовом и тяжко устали. Двое выспались и сидели

у окна, напевая песню от скуки войны. Командир лежа читал

"Приключения отшельника, любителя изящного, изданные Тиком", а

политком пропадал где-то на телеграфе. Вагон, вероятно, перевез

много красноармейцев, тосковавших в дальних дорогах и от

одиночества исписавших стены и лавки химическими карандашами,

какими всегда пишутся с фронта письма на родину. Дванов в

задушевном унынии читал эти изречения -- он и дома прочитывал

новый календарь за год вперед.

"Наша надежда стоит на якоре на дне морском", -- писал

неизвестный военный странник и подписывал место размышления:

"Джанкой, 18 сентября, 1918".

Смерклось -- и поезд тронулся без отходного свистка. Дванов

задремал в горячем вагоне, а проснулся уже во тьме. Его

разбудил скрежет тормозных колодок и еще какой-то постоянный

звук. Окно вспыхнуло светом мгновения, и низко прогрел воздух

снаряд. Он разорвался недалеко, светло показав жнивье и смирное

ночное поле. Дванов очнулся и встал.

Поезд робко прекратил движение. Комиссар пошел наружу, и

Дванов с ним. Линию явно обстреливали казаки -- их батарея

сверкала где-то недалеко, но все время давала перелет.

Прохладно и грустно было тою ночью, долго шли двое людей до

паровоза. Машина чуть шумела котлом, и горел маленький огонек,

как лампадка, над манометром.

-- Что стали? -- спросил комиссар.

-- Боюсь за путь, товарищ политком: обстреливают, а мы без

огней идем --

нарвемся на крушение! -- тихо ответил сверху машинист.

-- Ерунда: видишь -- они перелет делают! -- сказал

комиссар. -- Только дуй побыстрей без шума!

-- Ну, ладно! -- согласился машинист. -- У меня помощник

один -- не управится, дайте солдата для топки!

Дванов догадался и влез на паровоз для помощи. Шрапнель

разорвалась впереди паровоза и осветила весь состав.

Побледневший машинист повел ручкой регулятора и крикнул Дванову

и помощнику:

-- Держи пар!

Александр усердно начал совать дрова в топку. Паровоз пошел

с клокочущей скоростью. Впереди лежала помертвевшая тьма, и,

быть может, в ней находился разобранный путь. На закруглениях

машину швыряло так, что Дванов думал о сходе с рельсов. Машина

резко и часто отсекала пар, и слышен был гулкий поток воздуха

от трения бегущего тела паровоза. Под паровозом иногда

грохотали малые мосты, а вверху таинственным светом вспыхивали

облака, отражая выбегающий огонь из открытой топки. Дванов

быстро вспотел и удивлялся, чего механик так гонит поезд, раз

казачью батарею давно проехали. Но испуганный машинист без

конца требовал пара, сам помогая кормить топку, и ни разу не

отвел регулятора с его крайней точки.

Александр выглянул из паровоза. В степи давно настала

тишина, нарушаемая лишь ходом поезда. Спереди бежали туманные

огни: наверное, станция.

-- Чего он так гонит? -- спросил Дванов у помощника про

машиниста.

-- Не знаю, -- угрюмо ответил тот.

-- Так мы же обязательно сами наделаем крушение! --

произнес Дванов, а сам не знал, что ему делать.

Паровоз трепетал от напряжения и размахивал всем корпусом,

ища возможности выброситься под откос от душащей его силы и

неизрасходованной скорости. Иногда Дванову казалось, что

паровоз уже сорвался с рельсов, а вагоны еще не поспели, и он

гибнет в тихом прахе мягкой почвы, и Александр хватался за

грудь, чтобы удержать сердце от страха.

Когда поезд проскакивал стрелки и скрещения какой-то

станции, Дванов видел, как колеса выбивали огонь на

крестовинах.

Потом паровоз опять тонул в темную глушь будущего пути и в

ярость полного хода машины. Закругления валили с ног паровозную

бригаду, а вагоны сзади не поспевали отбивать такт на

скреплениях рельсов и проскакивали их с воем колес.

Помощнику, видно, надоела работа, и он сказал механику:

-- Иван Палыч! Скоро Шкарино, давайте остановимся -- воды

возьмем! л, но промолчал; Дванов догадался, что он забыл от

утомления думать, и осторожно открыл нижний кран тендера. Этим

он хотел спустить остаток воды и заставить машиниста прекратить

ненужный бег. Но тот сам закрыл регулятор и отошел от окна.

Лицо его было спокойное, и он полез за табаком. Дванов тоже

успокоился и завернул кран тендера. Машинист улыбнулся и сказал

ему:

-- Зачем ты это делал? За нами белый броневик с Марьинского

разъезда все время шел -- вот я и уходил!

Дванов не понимал:

-- А теперь он что? Почему же вы после батареи не сдали

хода, когда мы еще не доехали до Марьинского разъезда?..

-- Теперь бронепоезд отстал -- можно потише, -- ответил

машинист. -- Залезь на дрова, погляди назад!

Александр влез на горку дров. Скорость все еще была велика,

и ветер охлаждал тело Дванова. Сзади было совсем темно, и

только поскрипывали спешащие вслед вагоны.

-- А до Марьина почему вы спешили? -- опять допытывался

Дванов.

-- Нас же заметила батарея -- она могла переменить прицел

-- надо было подальше уйти! -- объяснил машинист, но Дванов

предположил, что он испугался.

В Шкарино поезд остановился. Пришел комиссар и удивился

рассказу механика. На Шкарино было пусто, из колонки в паровоз

медленно текла последняя вода. Подошел какой-то местный человек

и глухо, против ночного ветра, сообщил, что на Поворино казачьи

разъезды -- эшелон не проедет.

-- Нам до Разгуляя только! -- ответил комиссар.

-- А-а! -- сказал человек и ушел в темное станционное

здание. Александр пошел за ним в помещение. В зале для публики

было пусто и скучно. Покинутость, забвение и долгая тоска

встретили его в этом опасном доме гражданской войны. Неведомый

одинокий человек, говоривший с комиссаром, прилег в углу на

уцелевшую лавку и начал укрываться скудной одеждой. Кто он и

зачем сюда попал -- Александра сильно и душевно интересовало.

Сколько раз он встречал -- и прежде и потом -- таких сторонних,

безвестных людей, живущих по своим одиноким законам, но никогда

не налегала душа подойти и спросить их или пристать к ним и

вместе пропасть из строя жизни. Может быть, было бы лучше тогда

Дванову подойти к тому человеку в шкаринском вокзале и прилечь

к нему, а утром выйти и исчезнуть в воздухе степи.

-- Машинист -- трус, бронепоезда не было! -- сказал потом

Дванов комиссару.

-- Черт с ним -- довезет как-нибудь! -- спокойно и устало

ответил комиссар и, отвернувшись, пошел к своему вагону, с

печалью говоря себе на ходу:

-- Эх, Дуня, моя Дуня, чем ты детей моих кормишь теперь?..

Александр тоже пошел в вагон, не понимая еще -- за что

мучаются так люди: один лежит в пустом вокзале, другой тоскует

по жене.

В вагоне Дванов лег спать, но проснулся еще до рассвета,

почувствовав прохладу опасности.

Поезд стоял в мокрой степи, красноармейцы храпели и чесали

во сне свои тела

-- слышен был наслаждающийся скрежет ногтей по закоснелой

коже. Комиссар тоже спал, лицо его сморщилось -- вероятно, он

мучился перед сном воспоминаниями о покинутой семье, и так

уснул с горем на лице. Неунявшийся ветер гнул поздние былинки в

остывшей степи, и целина от вчерашнего дождя превратилась в

тягучую грязь. Командир лежал против комиссара и тоже спал; его

книжка была открыта на описании Рафаэля; Дванов посмотрел в

страницу -- там Рафаэль назывался живым богом раннего

счастливого человечества, народившегося на теплых берегах

Средиземного моря. Но Дванов не мог вообразить то время: дул же

там ветер, и землю пахали мужики на жаре, и матери умирали у

маленьких детей.

Комиссар открыл глаза:

-- Что: стоим, что ли?

-- Стоим!

-- Что за черт -- сто верст едем сутки! -- рассердился

комиссар, и Дванов опять пошел с ним к паровозу.

Паровоз стоял покинутый -- ни машиниста, ни помощника не

было. Впереди него -- в пяти саженях -- лежали неумело

разобранные рельсы.

Комиссар посерьезнел:

-- Сами они ушли или побили их -- сам черт не поймет! Как

же мы теперь поедем?

-- Конечно, сами ушли! -- сказал Александр.

Паровоз стоял еще горячий, и Дванов решил сам, не спеша,

повести состав. Комиссар согласился, дал Дванову в помощь двух

красноармейцев, а другим велел собрать путь.

Часа через три эшелон тронулся. Дванов сам глядел за всем --

и за топкой, и за водой, и на путь -- и чего-то волновался.

Большая машина шла покорно, а Дванов ее особо не гнал.

Постепенно он осмелел и поехал быстрее, но строго тормозя на

уклонах и закруглениях. Красноармейцам-помощникам он рассказал,

в чем дело, и они довольно хорошо держали пар нужного давления.

Встретился какой-то безлюдный разъезд под названием