Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 24 из 82)

сторож: темп разрухи только задерживаешь, пагубная душа!

Дванов завлекал Достоевского дальше:

-- Земля от культурных трав будет ярче и яснее видна с

других планет. А еще -- усилится обмен влаги, небо станет

голубей и прозрачней!

Достоевский обрадовался: он окончательно увидел социализм.

Это голубое, немного влажное небо, питающееся дыханием кормовых

трав. Ветер коллективно чуть ворошит сытые озера угодий, жизнь

настолько счастлива, что -- бесшумна. Осталось установить

только советский смысл жизни. Для этого дела единогласно избран

Достоевский; и вот -- он сидит сороковые сутки без сна и в

самозабвенной задумчивости; чистоплотные красивые девушки

приносят ему вкусную пищу -- борщ и свинину, но уносят ее целой

обратно: Достоевский не может очнуться от своей обязанности.

Девицы влюбляются в Достоевского, но они поголовные партийки

и из-за дисциплины не могут признаться, а мучаются молча в

порядке сознательности.

Достоевский корябнул ногтем по столу, как бы размежевывая

эпоху надвое:

-- Даю социализм! Еще рожь не поспеет, а социализм будет

готов!.. А я смотрю: чего я тоскую? Это я по социализму скучал.

-- По нем, -- утвердительно сказал Копенкин. -- Всякому

охота Розу любить.

Достоевский обратил внимание на Розу, но полностью не понял

-- лишь догадался, что Роза, наверно, сокращенное название

революции, либо неизвестный ему лозунг.

-- Совершенно правильно, товарищ! -- с удовольствием сказал

Достоевский, потому что основное счастье уже было открыто. --

Но все-таки я вот похудел от руководства революцией в своем

районе.

-- Понятно: ты здесь всем текущим событиям затычка, --

поддерживал Копенкин достоинство Достоевского.

Однако Федор Михайлович не мог спокойно заснуть тою ночью;

он ворочался и протяжно бормотал мелочи своих размышлений.

-- Ты что? -- услышал звуки Достоевского незаснувший

Копенкин. -- Тебе от скуки скулья сводит? Лучше вспомни жертвы

гражданской войны, и тебе станет печально.

Ночью Достоевский разбудил спящих. Копенкин, еще не

проснувшись, схватился за саблю -- для встречи внезапно

напавшего врага.

-- Я ради Советской власти тебя тронул! -- объяснил

Достоевский.

-- Тогда чего же ты раньше не разбудил? -- строго спросил

Копенкин.

-- Скотского поголовья у нас нету, -- сразу заговорил

Достоевский: он за половину ночи успел додумать дело социализма

до самой жизни. -- Какой же тебе гражданин пойдет на тучную

степь, когда скота нету? К чему же тогда постройки багажом

тащить?.. Замучился я от волнений...

Копенкин почесал свой худой резкий кадык, словно потроша

горло.

-- Саша! -- сказал он Дванову. -- Ты не спи зря: скажи

этому элементу, что он советских законов не знает.

Затем Копенкин мрачно пригляделся к Достоевскому.

-- Ты белый вспомогатель, а не районный Ленин! Над чем

думает. Да ты выгони завтра весь живой скот, если у кого он

остался, и подели его по душам и по революционному чувству.

Кряк -- и готово!

Копенкин сейчас же снова заснул: он не понимал и не имел

душевных сомнений, считая их изменой революции; Роза Люксембург

заранее и за всех продумала все -- теперь остались одни подвиги

вооруженной руки, ради сокрушения видимого и невидимого врага.

Утром Достоевский пошел в обход Ханских Двориков, объявляя

подворно объединенный приказ волревкома и губисполкома -- о

революционном дележе скота без всякого изъятия.

И скот выводили к церкви на площадь, под плач всего имущего

народа. Но и бедняки страдали от вида ноющих хозяев и жалостных

старух, а некоторые из неимущих тоже плакали, хотя их ожидала

доля.

Женщины целовали коров, мужики особо ласково и некрепко

держали своих лошадей, ободряя их, как сыновей на войну, а сами

решали -- заплакать им или так обойтись.

Один крестьянин, человек длинного тонкого роста, но с

маленьким голым лицом и девичьим голосом, привел своего рысака

не только без упрека, а со словами утешения для всех тоскующих

однодеревенцев:

-- Дядя Митрий, чего ты? -- высоко говорил он грустному

старику. -- Да пралич ее завозьми совсем: что ты, с жизнью, что

ль, без остатка расстаешься? Ишь ты, скорбь какая -- лошадь

заберут, да сатана с ней, еще заведем. Собери скорбя свои

обратно!

Достоевский знал этого крестьянина: старый дезертир. Он в

малолетстве прибыл откуда-то без справки и документа -- и не

мог быть призванным ни на одну войну: не имел официального года

рождения и имени, а формально вовсе не существовал; чтобы

обозначить его как-нибудь, для житейского удобства соседи

прозвали дезертира Недоделанным, а в списках бывшего сельсовета

он не значился. Был один секретарь, который ниже всех фамилий

написал: "Прочие -- 1; пол: сомнительный". Но следующий

секретарь не понял такой записи и прибавил

одну лишнюю голову к крупнорогатому скоту, а "прочих"

вычеркнул абсолютно. Так и жил Недоделанный общественной

утечкой, как просо с воза на землю.

Однако недавно Достоевский чернилами вписал его в

гражданский список под названием "уклоняющегося середняка без

лично присвоенной фамилии", и тем прочно закрепил его

существование: как бы родил Недоделанного для советской пользы.

Степная жизнь шла в старину по следам скота, и в народе

остался страх умереть с голоду без скота, поэтому люди плакали

больше из предрассудка, чем из страха убытка.

Дванов и Копенкин пришли, когда Достоевский начал

разверстывать скот по беднякам.

Копенкин проверил его:

-- Не ошибись: революционное-то чувство сейчас в тебе

полностью?

Гордый властью Достоевский показал рукой от живота до шеи.

Способ дележа он придумал простой и ясный: самые бедные

получали самых лучших лошадей и коров; но так как скота было

мало, то середнякам уже ничего не пришлось, лишь некоторым

перепало по овце.

Когда дело благополучно подбивалось к концу, вышел тот же

Недоделанный и обратился хрипатым голосом:

-- Федор Михалыч, товарищ Достоевский, наше дело, конечно,

нелепое, но ты не обижайся, что я тебе сейчас скажу. Ты только

не обижайся!

-- Говори, гражданин Недоделанный, говори честно и

бесстрашно! -- открыто и поучительно для всех разрешил

Достоевский.

Недоделанный повернулся к горюющему народу. Горевали даже

бедняки, испуганно державшие даровых лошадей, а многие из них

тайком поотдавали скот обратно имущим.

-- Раз так, то слушай меня весь скоп! Я вот по-дурацки

спрошу: а чего будет делать, к примеру, Петька Рыжов с моим

рысаком? У него же весь корм в соломенной крыше, на усадьбе

жердины в запасе нету, а в пузе полкартошки парится с третьего

дня. А во-вторых, ты не обижайся, Федор Михалыч, -- твое дело

революция, нам известно, -- а во-вторых, как потом с приплодом

быть? Теперча мы бедняки: стало быть, лошадные для нас сосунов

будут жеребить? А ну-ка спроси, Федор Михалыч, похотят ли

бедняки-лошадники жеребят и телок нам питать?

Народ окаменел от такого здравого смысла.

Недоделанный учел молчание и продолжал:

-- По-моему, годов через пять выше куры скота ни у кого не

будет. Кому ж охота маток телить для соседа? Да и нынешний-то

скот, не доживя веку, подохнет. У того же Петьки мой рысак

первым ляжет -- человек сроду лошадь не видал, а кроме кольев,

у него кормов нету! Ты вот утешь меня, Федор Михалыч, -- только

обиды в себе на меня не томи!

Достоевский его сразу утешил:

-- Верно, Недоделанный, ни к чему дележ!

Копенкин вырвался на чистоту посреди круга людей.

-- Как так ни к чему? Ты что, бандитскую сторону берешь?

Так я тебя враз доделаю! Граждане, -- с устрашением и дрожью

сказал всем Копенкин. -- Того, что недоделанный кулак сейчас

говорил, -- ничего не будет. Социализм придет моментально и все

покроет. Еще ничего не успеет родиться, как хорошо настанет!

Вследствие же отвода рысака от Рыжова предлагаю его передать

уполномоченному губисполкома -- товарищу Дванову. А теперь --

расходитесь, товарищи бедняки, для борьбы с разрухой!

Бедняки неуверенно тронулись с коровами и лошадьми,

разучившись их водить.

Недоделанный, обомлевши, глядел на Копенкина -- ему мучила

уже не утрата рысака, а любопытство.

-- А дозвольте мне слово спросить, товарищ из губернии? --

насмелился наконец Недоделанный детским голосом.

-- Власти тебе не дано, так спрашивай тогда! -- сжалился

Копенкин.

Недоделанный вежливо и внимательно спросил:

-- А что такое социализм, что там будет и откуда туда добро

прибавится?

Копенкин объяснил без усилия:

-- Если бы ты бедняк был, то сам бы знал, а раз ты кулак,

то ничего не поймешь.

Вечером Дванов и Копенкин хотели уезжать, но Достоевский

просил остаться до утра, чтобы окончательно узнать -- с чего

начинать и чем кончать социализм в степи.

Копенкин скучал от долгой остановки и решил ехать в ночь.

-- Уж все тебе сказали, -- инструктировал он Достоевского.

-- Скот есть. Классовые массы на ногах. Теперь объявляй

трудгужповинность -- рой в степи колодцы и пруды, а с весны

вези постройки. Гляди, чтоб к лету социализм из травы виднелся!

Я к тебе наведаюсь!

-- Тогда выходит, что одни бедняки и будут работать -- у

них ведь лошади, а зажиточные будут жить без толку! -- опять

сомневался Достоевский.

-- Ну и что ж? -- не удивился Копенкин. -- Социализм и

должен произойти из чистых бедняцких рук, а кулаки в борьбе

погибнут.

-- Это верно, -- удовлетворился Достоевский.

Ночью Дванов и Копенкин уехали, еще раз пристрожив

Достоевского насчет срока устройства социализма.

Рысак Недоделанного шагал рядом с Пролетарской Силой. Обоим

всадникам стало легче, когда они почувствовали дорогу, влекущую

их вдаль из тесноты населения. У каждого, даже от суточной