Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 39 из 82)

сад на глазах Алексея Алексеевича вдруг наклонился и стройно

пошел вдаль -- его тоже переселяли с корнем в лучшее место.

В ста саженях от Чевенгура Алексей Алексеевич присел, чтобы

почиститься перед вступлением в город. Он не понимал науки

советской жизни, его влекла лишь одна отрасль -- кооперация, о

которой он прочитал в газете "Беднота". До сих пор он жил в

молчании и, не прижимаясь ни к какому делу, терял душевный

покой; поэтому часто бывало, что от внезапного раздражения

Алексей Алексеевич тушил неугасимые лампадки в красном углу

своего дома, отчего жена ложилась на перину и звучно плакала.

Прочитав о кооперации, Алексей Алексеевич подошел к иконе

Николая Мирликийского и зажег лампаду своими ласковыми

пшеничными руками. Отныне он нашел свое святое дело и чистый

путь дальнейшей жизни. Он почувствовал Ленина как своего

умершего отца, который некогда, когда маленький Алексей

Алексеевич пугался далекого пожара и не понимал страшного

происшествия, говорил сыну: "А ты, Алеша, прижмись ко мне

поближе!" Алеша прижимался к отцу, тоже пахнувшему ситным

хлебом, успокаивался и начинал сонно улыбаться. "Ну вот,

видишь, -- говорил отец. -- А ты чего-то боялся!" Алеша

засыпал, не отпуская отца, а утром видел огонь в печке,

разведенный матерью для пирогов с капустой.

Изучив статью о кооперации, Алексей Алексеевич прижался

душой к Советской власти и принял ее теплое народное добро.

Перед ним открылась столбовая дорога святости, ведущая в божье

государство житейского довольства и содружества. До этого

Алексей Алексеевич лишь боялся социализма, а теперь, когда

социализм назвался кооперацией, Алексей Алексеевич сердечно

полюбил его. В детстве он долго не любил бога, страшась

Саваофа, но когда мать ему сказала: а куда же я, сынок, после

смерти денусь? -- тогда Алеша полюбил и бога, чтобы он защищал

после смерти его мать, потому что он признал бога заместителем

отца.

В Чевенгур Алексей Алексеевич пришел искать кооперацию --

спасение людей от бедности и от взаимной душевной лютости.

В Чевенгуре, как видно было с ближнего места, работала

неизвестная сила человеческого разума, но Алексей Алексеевич

заранее прощал разум, поскольку он двигался во имя

кооперативного единения людей и деловой любви между ними. В

первую очередь Алексей Алексеевич хотел достать кооперативный

устав, а затем пойти в уисполком и братски побеседовать с

председателем, товарищем Чепурным, об организации кооперативной

сети.

Но предварительно Алексей Алексеевич задумался над

Чевенгуром, подверженным убыточным расходам революции. Летняя

пыль поднималась с трудолюбивой земли в высоту зноя. А небо над

садами, над уездными малыми храмами и недвижимым городским

имуществом покоилось трогательным воспоминанием Алексея

Алексеевича, но каким -- не всем дано постигнуть. И Алексей

Алексеевич стоял сейчас в полном сознании самого себя, чувствуя

теплоту неба, словно детство и кожу матери, и так же, как было

давно, что ушло в погребенную вечную память, -- из солнечной

середины неба сочилось питание всем людям, как кровь из

материнской пуповины.

Это солнце веками освещало бы благосостояние Чевенгура --

его яблочные с выкармливали своих детей и горячие вычищенные

купола церквей, робко зовущие человека из тени деревьев в

пустоту круглой вечности.

Деревья росли почти по всем улицам Чевенгура и отдавали свои

ветки на посохи странникам, бредущим сквозь Чевенгур без

ночевки. По чевенгурским дворам процветало множество трав, а

трава давала приют, пищу и смысл жизни целым пучинам насекомых

в низинах атмосферы, так что Чевенгур был населен людьми лишь

частично -- гораздо гуще в нем жили маленькие взволнованные

существа, но с этим старые чевенгурцы не считались в своем уме.

Считались они с более крупными происшествиями, например -- с

летней жарой, бурями и вторым пришествием бога. Если летом было

жарко, чевенгурцы предупреждали по соседству, что теперь и зима

не настанет и скоро дома начнут загораться сами по себе;

подростки же по указанию отцов носили из колодцев воду и

обливали ею снаружи дома, чтобы отсрочить пожары. Ночью, после

жары, часто начинался дождь. "То духота, то дождь, --

удивлялись чевенгурцы, -- сроду этого не было!" Если в зимнее

время поднималась метель, чевенгурцы уже вперед знали, что

завтра им придется лазать через трубу -- снег завалит дома

неминуемо, хотя у каждого наготове стояла в комнате лопата.

"Разве тут откопаешься лопатой! -- сомневался где-нибудь в

горнице старик. -- Ишь буран воет какой -- над нашими местами

такого и быть не должно. Дядя Никанор постарше меня --

восемьдесят лет, как курить начал, -- а такой чумов/о'й зимы не

помнит! Теперь уж жди чего-нибудь!" В осенние ночные бури

чевенгурцы ложились спать на полу, чтобы покоиться более

устойчиво и быть ближе к земле и могиле. Втайне каждый

чевенгурец верил, что начавшаяся буря или жара могут

превратиться во второе пришествие бога, но никому не хотелось

преждевременно оставлять свой дом и умирать раньше дожития

своих лет, -- поэтому чевенгурцы отдыхали и пили чай после

жары, бури и мороза.

-- Кончилось, слава тебе господи! -- счастливой рукой

крестились чевенгурцы в конце затихшего происшествия. -- Мы

ждали Исуса Христа, а он мимо прошел: на все его святая воля!

Если старики в Чевенгуре жили без памяти, то прочие и вовсе

не понимали, как же им жить, когда ежеминутно может наступить

второе пришествие и люди будут разбиты на два разряда и

обращены в голые, неимущие души.

Алексей Алексеевич некогда проживал в Чевенгуре и отлично

знал его необеспеченную душевную участь. Чепурный, когда он

пришел пешим с вокзала -- за семьдесят верст -- властвовать над

городом и уездом, думал, что Чевенгур существует на средства

бандитизма, потому что никто ничего явно не делал, но всякий ел

хлеб и пил чай. Поэтому он издал анкету для обязательного

заполнения

-- с одним вопросом: "Ради чего и за счет какого производства

вещества вы живете в государстве трудящихся?"

Почти все население Чевенгура ответило одинаково: первым

придумал ответ церковный певчий Лобочихин, а у него списали

соседи и устно передали дальним.

"Живем ради бога, а не самих себя", -- написали чевенгурцы.

Чепурный не мог наглядно уяснить себе божьей жизни и сразу

учредил комиссию из сорока человек для подворного суточного

обследования города. Были анкеты и более ясного смысла, в них

занятиями назывались: ключевая служба в тюрьме, ожидание истины

жизни, нетерпение к богу, смертельное старчество, чтение вслух

странникам и сочувствие Советской власти. Чепурный изучил

анкеты и начал мучиться от сложности гражданских занятий, но

вовремя вспомнил лозунг Ленина: "Дьявольски трудное дело

управлять государством", -- и вполне успокоился. Рано утром к

нему пришли сорок человек, попили в сенцах воды от дальней

ходьбы и объявили:

-- Товарищ Чепурный, они врут -- они ничем не занимаются, а

лежат лежа и спят.

Чепурный понял:

-- Чудаки -- ночь же была! А вы мне что-нибудь про ихнюю

идеологию расскажите, пожалуйста!

-- Ее у них нету, -- сказал председатель комиссии. -- Они

сплошь ждут конца света...

-- А ты им не говорил, что конец света сейчас был бы

контрреволюционным шагом? -- спросил Чепурный, привыкший всякое

мероприятие предварительно сличать с революцией.

Председатель испугался:

-- Нет, товарищ Чепурный! Я думал, что второе пришествие им

полезно, а нам тоже будет хорошо...

-- Это как же? -- строго испытывал Чепурный.

-- Определенно, полезно. Для нас оно недействительно, а

мелкая буржуазия после второго пришествия подлежит изъятию...

-- Верно, сукин сын! -- охваченный пониманием, воскликнул

Чепурный. --

Как я сам не догадался: я же умней тебя!

Один из сорока человек здесь скромно выдвинулся и попросил:

-- Товарищ Чепурный, разрешите?

-- А ты кто такой? -- Чепурный не видел в Чевенгуре этого

лица, помня внешность всех остальных людей наизусть.

-- Я, товарищ Чепурный, председатель ликвидационного

комитета по делам земства Чевенгурского уезда в старых

границах, моя фамилия Полюбезьев. В комиссию я выдвинут своим

комитетом -- со мной есть копия протокола распорядительного

заседания комитета.

Алексей Алексеевич Полюбезьев поклонился и протянул

Чепурному руку.

-- Есть такой комитет? -- удивленно вопросил Чепурный, не

чувствуя руки Алексея Алексеевича.

-- Есть! -- сказал кто-то из массы комиссии.

-- Упразднить сегодня же явочным порядком! Поглядеть, нет

ли еще чего из остатков империи, -- и тоже сегодня уничтожить!

-- распорядился Чепурный и обратился к Полюбезьеву: -- Говори,

гражданин, пожалуйста!

Алексей Алексеевич объяснил с больш/о'й точностью и

тщательностью городское производство вещества, чем еще больше

затемнил ясную голову Чепурного, обладавшего громадной, хотя и

неупорядоченной памятью; он вбирал в себя жизнь кусками, -- в

голове его, как в тихом озере, плавали обломки когда-то

виденного мира и встреченных событий, но никогда в одно целое

эти обломки не слеплялись, не имея для Чепурного ни связи, ни

живого смысла. Он помнил плетни в Тамбовской губернии, фамилии

и лица нищих, цвет артиллерийского огня на фронте, знал

буквально учение Ленина, но все эти ясные воспоминания плавали

в его уме стихийно и никакого полезного понятия не составляли.

Алексей Алексеевич говорил, что есть ровная степь и по той

степи идут люди, ищущие своего существования вдалеке; дорога им

дальняя, а из родного дома они ничего, кроме своего тела, не

берут. И поэтому они меняли рабочую плоть на пищу, отчего в