Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 41 из 82)

бабушкином чулане. Копенкин и раньше встречал детские забытые

места в тех уездах, где он жил, странствовал и воевал. Когда-то

он молился в такой же церкви в своем селе, но из церкви он

приходил домой -- в близость и тесноту матери; и не церкви, не

голоса птиц, теперь умерших ровесниц его детства, не страшные

старики, бредущие летом в тайный Киев, -- может быть, не это

было детством, а то волнение ребенка, когда у него есть живая

мать и летний воздух пахнет ее подолом; в то восходящее время

действительно все старики -- загадочные люди, потому что у них

умерли матери, а они живут и не плачут.

В тот день, когда Копенкин въехал в церковь, революция была

еще беднее веры и не могла покрыть икон красной мануфактурой:

бог Саваоф, нарисованный под куполом, открыто глядел на амвон,

где происходили заседания ревкома. Сейчас на амвоне, за столом

бодрого красного цвета, сидели трое: председатель Чевенгурского

уика -- Чепурный, молодой человек и одна женщина -- с веселым

внимательным лицом, словно она была коммунисткой будущего.

Молодой человек доказывал Чепурному, имея на столе для справок

задачник Евтушевского, что силы солнца определенно хватит на

всех и Солнце в двенадцать раз больше Земли.

-- Ты, Прокофий, не думай -- думать буду я, а ты

формулируй! -- указывал Чепурный.

-- Ты почувствуй сам, товарищ Чепурный: зачем шевелиться

человеку, когда это не по науке? -- без остановки объяснял

молодой человек. -- Если всех людей собрать для общего удара --

и то они против силы солнца как единоличник против

коммуны-артели! Бесполезное дело -- тебе говорю!

Чепурный для сосредоточенности прикрыл глаза.

-- Что-то ты верно говоришь, а что-то брешешь! Ты поласкай

в алтаре Клавдюшу, а я дай предчувствием займусь -- так ли оно

или иначе!

Копенкин осадил увесистый шаг своего коня и заявил о своем

намерении -- с нетерпением и немедленно прощупать весь Чевенгур

-- нет ли в нем скрытого контрреволюционного очага.

-- Очень вы тут мудры, -- закончил Копенкин. -- А в уме

постоянно находится хитрость для угнетения тихого человека.

Молодого человека Копенкин сразу признал за хищника: черные

непрозрачные глаза, на лице виден старый экономический ум, а

среди лица имелся отверстый, ощущающий и постыдный нос, -- у

честных коммунистов нос лаптем и глаза от доверчивости серые и

более родственные.

-- А ты, малый, жулик! -- открыл правду Копенкин. -- Покажь

документ!

-- Пожалуйста, товарищ! -- вполне доброжелательно

согласился молодой человек.

Копенкин взял книжечки и бумажки. В них значилось: Прокофий

Дванов, член партии с августа семнадцатого года.

-- Сашу знаешь? -- спросил Копенкин, временно прощая ему за

фамилию друга угнетающее лицо.

-- Знавал, когда мал был, -- ответил молодой человек,

улыбаясь от лишнего ума.

-- Пускай тогда Чепурный даст мне чистый бланок -- надобно

сюда Сашу позвать. Тут нужно ум умом засекать, чтоб искры

коммунизма посыпались...

-- А у нас почти отменена, товарищ, -- объяснил Чепурный.

-- Люди в куче живут и лично видятся -- зачем им почта, скажи

пожалуйста! Здесь, брат, пролетарии уже вплотную соединены!

Копенкин не очень жалел о почте, потому что получил в жизни

два письма, а писал только однажды, когда узнал на

империалистическом фронте, что жена его мертва и нужно было

издали поплакать о ней с родными.

-- А шагом никто в губернию не пойдет? -- спросил Копенкин

у Чепурного.

-- Есть таковой ходок, -- вспомнил Чепурный.

-- Кто это, Чепурный? -- оживела милая обоим чевенгурцам

женщина -- взаправду милая: Копенкин даже ощутил, что если б он

парнем был, он такую обнял и держал бы долгое время неподвижно.

Из этой женщины исходил меленный и прохладный душевный покой.

-- А Мишка Луй! -- напомнил Чепурный. -- Он едкий на

дорогу! Только пошлешь в губернию, а он в Москве очутится --

либо в Харькове, и приходит тоже, когда время года кончится --

либо цветы взойдут, либо снег ляжет...

-- У меня он пойдет короче -- я ему задание дам, -- сказал

Копенкин.

-- Пускай идет, -- разрешил Чепурный. -- Для него дорога не

труд -- одно развитие жизни!

-- Чепурный, -- обратилась женщина. -- Дай Л/у'ю муки на

мену, он мне полушалок принесет.

-- Дадим, Клавдия Парфеновна, непременно дадим, используем

момент, -- успокоил ее Прокофий.

Копенкин писал Дванову печатными буквами:

"Дорогой товарищ и друг Саша! Здесь коммунизм, и обратно, --

нужно, чтоб ты скорей прибыл на место. Работает тут одно летнее

солнце, а люди лишь только нелюбовно дружат; однако бабы

полушалки вымогают, хотя они приятные, чем ясно вредят. Твой

брат или семейная родня мне близко не симпатичен. Впрочем, живу

как дубъект, думаю чего-то об одном себе, потому что меня

далеко не уважают. Событий нету -- говорят, это наука и

история, но неизвестно. С революц. почтением Копенкин. Приезжай

ради общей идейности".

-- Чего-то мне все думается, чудится да представляется, --

трудно моему сердцу! -- мучительно высказывался Чепурный в

темный воздух храма. -- Не то у нас коммунизм исправен, не то

нет! Либо мне к товарищу Ленину съездить, чтоб он мне лично всю

правду сформулировал!

-- Надо бы, товарищ Чепурный! -- подтвердил Прокофий. --

Товарищ Ленин тебе лозунг даст, ты его возьмешь и привезешь. А

так немыслимо: думать в одну мою голову: авангард тоже устает!

И, кроме того, преимуществ мне не полагается!

-- А моего сердца ты не считаешь, скажи по правде? --

обиделся Чепурный.

Прокофий, видимо, ценил свою силу разума и не терял

надежного спокойствия.

-- Чувство же, товарищ Чепурный, -- это массовая стихия, а

мысль -- организация. Сам товарищ Ленин говорил, что

организация нам выше всего...

-- Так я же мучаюсь, а ты соображаешь -- чт/о' хуже?

-- Товарищ Чепурный, я с тобой тоже в Москву поеду, --

заявила женщина. -- Я никогда центра не видала -- там, люди

говорят, удивительно что такое!

-- Достукались! -- вымолвил Копенкин. -- Ты ее, Чепурный,

прямо к Ленину веди: вот, мол, тебе, товарищ Ленин, доделанная

до коммунизма баба! Сволочи вы!

-- А что? -- обострился Чепурный. -- По-твоему, у нас не

так?

-- Ну да, не так!

-- А как же, товарищ Копенкин? У меня уж чувства уморились.

-- А я знаю? Мое дело -- устранять враждебные силы. Когда

все устраню

-- тогда оно само получится, что надо.

Прокофий курил и ни разу не перебил Копенкина, думая о

приспособлении к революции этой неорганизованной вооруженной

силы.

-- Клавдия Парфеновна, пойдемте пройтиться и пошалить

немного, -- с четкой вежливостью предложил Прокофий женщине. --

А то вы ослабнете!

Когда эта пара отошла к паперти, Копенкин указал на ушедших

Чепурному.

-- Буржуазия -- имей в виду!

-- Ну?

-- Ей-богу!

-- Куда ж теперь нам деваться-то? Либо их вычесть из

Чевенгура?

-- Да ты паники на шею не сажай! Спускай себе коммунизм из

идеи в тело -- вооруженной рукой! Дай вот Саша Дванов придет --

он вам покажет!

-- Должно быть, умный человек? -- оробел Чепурный.

-- У него, товарищ, кровь в голове думает, а у твоего

Прокофия -- кость, -- гордо и раздельно объяснил Копенкин. --

Понятно тебе хоть раз?.. Н/а' бланок -- отправляй в ход

товарища Луя.

Чепурный при напряжении мысли ничего не мог выдумать --

вспоминал одни забвенные бесполезные события, не дающие

никакого чувства истины. То его разуму были видны костелы в

лесу, пройденные маршем в царскую войну, то сидела

девочка-сиротка на канаве и ела купыри; но когда эта девочка,

бесполезно хранимая в душе Чепурного, была встречена в жизни --

теперь навеки неизвестно; и жива ли она в общем -- тоже

немыслимо сказать; быть может, та девочка была Клавдюшей --

тогда она, действительно, отлично хороша и с ней грустно

разлучаться.

-- Чего глядишь, как болящий? -- спросил Копенкин.

-- Так, товарищ Копенкин, -- с печальной усталостью

произнес Чепурный. -- Во мне вся жизнь облаками несется!

-- А надо, чтоб она тучей шла, -- оттого тебе, я вижу, и

неможется, -- сочувственно упрекнул Копенкин. -- Пойдем отсюда

на свежее место: здесь сырым богом каким-то воняет.

-- Пойдем. Бери своего коня, -- облегченно сказал Японец.

-- На открытом месте я буду сильней.

Выйдя наружу, Копенкин показал Японцу надпись на

храме-ревкоме: "Приидите ко мне все труждающиеся".

-- Перемажь по-советски!

-- Некому фразу выдумать, товарищ Копенкин.

-- А Прокофию дай!

-- Не так он углублен -- не осилит; подлежащее знает, а

сказуемое позабыл. Я твоего Дванова секретарем возьму, а

Прокофий пускай свободно шалит... А скажи, пожалуйста, чем тебе

та фраза не мила -- целиком против капитализма говорит...

Копенкин жутко нахмурился.

-- По-твоему, бог тебе единолично все массы успокоит? Это

буржуазный подход, товарищ Чепурный. Революционная масса сама

может успокоиться, когда поднимется!

Чепурный глядел на Чевенгур, заключивший в себе его идею.

Начинался тихий вечер, он походил на душевное сомнение

Чепурного, на предчувствие, которое не способно истощиться

мыслью и успокоиться. Чепурный не знал, что существует всеобщая

истина и смысл жизни -- он видел слишком много разнообразных

людей, чтобы они могли следовать одному закону. Некогда

Прокофий предложил Чепурному ввести в Чевенгуре науку и

просвещение, но тот отклонил такие попытки без всякой надежды.

"Что ты, -- сказал он Прокофию, -- иль не знаешь -- какая

наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот: любой

капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а

ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем

кончится -- неизвестно".

Чепурный на фронтах сильно болел и на память изучил

медицину, поэтому после выздоровления он сразу выдержал экзамен

на ротного фельдшера, но к докторам относился как к умственным