Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 45 из 82)

старости лет. Пиюся сейчас же послал двух чекистов проверить --

отчего обвалились дома, а сам занялся установкой буржуев в

строгий ряд. Буржуи принесли с собой узелки и сундучки -- с

мылом, полотенцами, бельем, белыми пышками и семейной

поминальной книжкой. Пиюся все это просмотрел у каждого,

обратив пристальное внимание на поминальную книжку.

-- Прочти, -- попросил он одного чекиста.

Тот прочитал:

-- "О упокоении рабов божьих: Евдокии, Марфы, Фирса,

Поликарпа, Василия, Константина, Макария и всех сродственников.

О здравии -- Агриппины, Марии, Косьмы, Игнатия, Петра,

Иоанна, Анастасии со чадами и всех сродственников и болящего

Андрея".

-- Со чадами? -- переспросил Пиюся.

-- С ними! -- подтвердил чекист.

За чертой красноармейцев стояли жены буржуев и рыдали в

ночном воздухе.

-- Устрани этих приспешниц! -- приказал Пиюся. -- Тут

сочады не нужны!

-- Их бы тоже надо кончить, товарищ Пиюся! -- посоветовал

чекист.

-- Зачем, голова? Главный член у них отрублен!

Пришли два чекиста с проверки обвалившихся домов и

объяснили: дома рухнули с потолков, потому что чердаки были

загружены солью и мукой сверх всякого веса; мука же и соль

буржуям требовались в запас -- для питания во время прохождения

второго пришествия, дабы благополучно переждать его, а затем

остаться жить.

-- Ах, вы так! -- сказал Пиюся и выстроил чекистов, не

ожидая часа полуночи. -- К/о'цай их, ребята! -- И сам выпустил

пулю из нагана в череп ближнего буржуя -- Завын-Дувайло. Из

головы буржуя вышел тихий пар, а затем проступило наружу волос

материнское сырое вещество, похожее на свечной воск, но Дувайло

не упал, а сел на свой домашний узел.

-- Баба, обмотай мне горло свивальником! -- с терпением

произнес Завын-Дувайло. -- У меня там вся душа течет! -- И

свалился с узла на землю, обняв ее раскинутыми руками и ногами,

как хозяин хозяйку.

Чекисты ударили из нагана по безгласным, причастившимся

вчера буржуям -- и буржуи неловко и косо упали, вывертывая

сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из них утратил

силу ног еще раньше чувства раны, чтобы пуля попала в случайное

место и там заросла живым мясом.

Раненый купец Щапов лежал на земле с оскудевшим телом и

просил наклонившегося чекиста:

-- Милый человек, дай мне подышать -- не мучай меня. Позови

мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку -- не уходи

далеко, мне жутко одному.

Чекист хотел дать ему свою руку:

-- Подержись -- ты теперь свое отзвонил!

Щапов не дождался руки и ухватил себе на помощь лопух, чтобы

поручить ему свою недожитую жизнь; он не освободил растения до

самой потери своей тоски по женщине, с которой хотел

проститься, а потом руки его сами упали, больше не нуждаясь в

дружбе. Чекист понял и заволновался: с пулей внутри буржуи, как

и пролетариат, хотели товарищества, а без пули -- любили одно

имущество.

Пиюся тронул Завын-Дувайло:

-- Где у тебя душа течет -- в горле? Я ее сейчас вышибу

оттуда!

Пиюся взял шею Завына левой рукой, поудобней зажал ее и упер

ниже затылка дуло нагана. Но шея у Завына все время чесалась, и

он тер ее о суконный воротник пиджака.

-- Да не чешись ты, дурн/о'й: обожди, я сейчас тебя

царапну!

Дувайло еще жил и не боялся:

-- А ты возьми-ка голову мою между ног да зажми, чтоб я

криком закричал, а то там моя баба стоит и меня не слышит!

Пиюся дал ему кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого буржуя

в последний раз, и Дувайло прокричал жалующимся голосом:

-- Машенька, бьют!

Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью произнесет

слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту

нагревшиеся сухие десны.

Прокофий выследил издали такое одиночное убийство и упрекнул

Пиюсю:

-- Коммунисты сзади не убивают, товарищ Пиюся!

Пиюся от обиды сразу нашел свой ум:

-- Коммунистам, товарищ Дванов, нужен коммунизм, а не

офицерское геройство!.. Вот и помалкивай, а то я тебя тоже на

небо пошлю! Всякая б...дь хочет красным знаменем заткнуться --

тогда у ней, дескать, пустое место сразу честью зарастет... Я

тебя пулей сквозь знамя найду!

Явившийся Чепурный остановил этот разговор:

-- В чем дело, скажите, пожалуйста? Буржуи на земле еще

дышат, а вы коммунизм в словах ищете!

Чепурный и Пиюся пошли лично обследовать мертвых буржуев;

погибшие лежали кустами -- по трое, по пятеро и больше, --

видимо стараясь сблизиться хоть частями тела в последние минуты

взаимного расставания.

Чепурный пробовал тыльной частью руки горло буржуев, как

пробуют механики температуру подшипников, и ему казалось, что

все буржуи еще живы.

-- Я в Дувайле добавочно из шеи душу вышиб! -- сказал

Пиюся.

-- И правильно: душа же в горле! -- вспомнил Чепурный. --

Ты думаешь, почему кадеты нас за горло вешают? От того самого,

чтоб душу веревкой сжечь: тогда умираешь, действительно,

полностью! А то все будешь копаться: убить ведь человека

трудно!

Пиюся и Чепурный прощупали всех буржуев и не убедились в их

окончательной смерти: некоторые как будто вздыхали, а другие

имели чуть прикрытыми глаза и притворялись, чтобы ночью уползти

и продолжать жить за счет Пиюси и прочих пролетариев; тогда

Чепурный и Пиюся решили дополнительно застраховать буржуев от

продления жизни: они подзарядили наганы и каждому лежачему

имущему человеку -- в последовательном порядке -- прострелили

сбоку горло -- через желе%зки.

-- Теперь наше дело покойнее! -- отделавшись, высказался

Чепурный. -- Бедней мертвеца нет пролетария на свете.

-- Теперь уж прочно, -- удовлетворился Пиюся. -- Надо пойти

красноармейцев отпустить.

Красноармейцы были отпущены, а чекисты оставлены для

подготовки общей могилы бывшему буржуазному населению

Чевенгура. К утренней заре чекисты отделались и свалили в яму

всех мертвецов с их узелками. Жены убитых не смели подойти

близко и ожидали вдалеке конца земляных работ. Когда чекисты,

во избежание холма, разбросали лишнюю землю на освещенной зарею

пустой площади, а затем воткнули лопаты и закурили, жены

мертвых начали наступать на них изо всех улиц Чевенгура.

-- Плачьте! -- сказали им чекисты и пошли спать от

утомления.

Жены легли на глиняные комья ровной, бесследной могилы и

хотели тосковать, но за ночь они простыли, горе из них уже

вытерпелось и жены мертвых не могли больше заплакать.

Узнав, как было в Чевенгуре, Копенкин решил пока никого не

карать, а дотерпеться до прибытия Александра Дванова, тем более

что пешеход Луй идет сейчас своей дорогой.

Луй, действительно, прошел в эти дни много земли и

чувствовал себя целым, сытым и счастливым. Когда ему хотелось

есть, он заходил в хату и говорил хозяйке: "Баба, ощипай мне

куренка, я человек уставший". Если баба скупилась на курицу, то

Луй с ней прощался и уходил степью по своему пути, ужиная

купырями, которые выросли от солнца, а не от жалкого дворового

усердия человека. Луй никогда не побирался и не воровал; если

же долго не выходило случая покушать, то он знал, что

когда-нибудь все равно наестся, и не болел от голода.

Нынче Луй ночевал в яме кирпичного сарая; до губернского

города ему осталось всего сорок верст мощеной дороги. Луй

считал это за пустяк и долго прохлаждался после сна. Он лежал и

думал -- как ему закурить. Табак был, а бумаги нет; документы

он уже искурил давно -- единственной бумагой осталось письмо

Копенкина Дванову. Луй вынул письмо, разгладил его и прочитал

два раза, чтобы запомнить наизусть, а затем сделал из письма

десять пустых цигарок.

-- Расскажу ему письмо своим голосом -- так же складно

получится! -- рассудительно предпочел Луй и подтвердил самому

себе: -- Конечно, так же! А то как же?

Закурив, Луй вышел на шоссе и тронулся на город по боковой

мякоти мостовой. В высоте и мутном тумане расстояния -- на

водоразделе между двумя чистыми реками -- виден был старый

город -- с башнями, балконами, храмами и длинными домами

училищ, судов и присутствий; Луй знал, что в том городе давно

жили люди и другим мешали жить. В стороне от города -- на его

опушке -- дымили четыре трубы завода сельскохозяйственных машин

и орудий, чтобы помогать солнцу производить хлеб. Лую

понравился далекий дым труб и гудок бегущего паровоза -- в

глухоте рождающих тихие травы полей.

Луй обогнул бы губернию и не занес бы письма, если б

губернский город не стоял на пути в Петроград и на берег

Балтийского моря: с того берега -- от холода пустых равнин

революции -- уходили корабли в темноту морей, чтобы завоевать

впоследствии теплые буржуазные страны.

Гопнер в этот час спускался с городской горы к реке Польному

Айдару и видел мощеную дорогу, проложенную сквозь степь в

продовольственные слободы. По этой же дороге шел невидимый

отсюда Луй и воображал балтийский флот в холодном море. Гопнер

перешел мост и сел на другом берегу ловить рыбу. Он нанизал на

крючок живого мучающегося червя, бросил леску и засмотрелся в

тихое пошевеливание утекающей реки; прохлада воды и запах сырых

трав возбуждали в Гопнере дыхание и мысль; он слушал молву реки

и думал о мирной жизни, о счастье за горизонтом земли, куда

плывут реки, а его не берут, и постепенно опускал сухую голову

во влажные травы, переходя из своего мысленного покоя в сон. На

крючок удочки попалась небольшая рыбка -- молодой подлещик;

четыре часа рвался подлещик скрыться в глубокие свободные воды,

и кровь его губ, с вонзенным крючком, смешалась с кровяным

соком червя; подлещик устал метаться и для своей силы проглотил

кусочек червя, а затем снова стал дергать за режущее едкое

железо, чтобы вынуть из себя крючок вместе с хрящом губы.

Луй с высоты мощеной дамбы увидел, как спит на берегу худой