Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 53 из 82)

кончился, а потом сразу откроется счастье в пустоте... Чего

звезда: горит и горит! Ей-то чего надо? Хоть бы упала, я бы

посмотрел. Нет, не упадет, ее там наука вместо бога держит...

Хоть бы утро наставало, лежишь тут один и держишь весь

коммунизм --

выйди я сейчас из Чевенгура, и коммунизм отсюда уйдет, а

может, и останется где-нибудь... Ни то этот коммунизм --

дом/а', ни то одни большевики!

На шею Кирея что-то капнуло и сразу высохло.

-- Капает, -- чувствовал Кирей. -- А откуда капает, когда

туч нету? Стало быть, там что-нибудь скопляется и летит куда

попало. Ну, капай в рот. -- И Кирей открыл гортань, но туда

ничего больше не падало. -- Тогда капай возле, -- сказал Кирей,

показывая небу на соседний лопух, -- а меня не трожь, дай мне

покой, я сегодня от жизни чего-то устал...

Кирей знал, что враг должен где-нибудь быть, но не

чувствовал его в бедной непаханой степи, тем более -- в

очищенном пролетарском городе, -- и уснул со спокойствием

прочного победителя.

Чепурный же, наоборот, боялся сна в эти первые пролетарские

ночи и рад был идти сейчас даже на врага, лишь бы не мучиться

стыдом и страхом перед наступившим коммунизмом, а действовать

дальше со всеми товарищами. И Чепурный шел ночною степью в

глухоту отчужденного пространства, изнемогая от своего

бессознательного сердца, чтобы настигнуть усталого бездомовного

врага и лишить его остуженное ветром тело последней теплоты.

-- Стреляет, гад, в общей тишине, -- бормотал и сердился

Чепурный. -- Не дает нам жизни начать!

Глаза большевиков, привыкшие за гражданскую войну к

полуночной тьме, заметили вдалеке черное постороннее тело,

словно лежал на земле длинный отесанный камень либо плита.

Степь была здесь ровная, как озерная вода, и постороннее тело

не принадлежало местной земле. Чепурный и все шествовавшие

большевики сдержали шаг, определяя расстояние до того

неподвижного чужого предмета. Но расстояние было неизвестным,

то черное тело лежало словно за пропастью -- ночной бурьян

превращал мрак во влекущуюся волну и тем уничтожал точность

глазомера. Тогда большевики побежали вперед, держа постоянные

револьверы в руках.

Черное правильное тело заскрежетало -- и по звуку было

слышно, что оно близко, потому что дробились мелкие меловые

камни и шуршала верхняя земляная корка. Большевики стали на

месте от любопытства и опустили револьверы.

-- Это упавшая звезда -- теперь ясно! -- сказал Чепурный,

не чуя горения своего сердца от долгого спешного хода. -- Мы

возьмем ее в Чевенгур и обтешем на пять концов. Это не враг,

это к нам наука прилетела в коммунизм...

Чепурный сел от радости, что к коммунизму и звезды влекутся.

Тело упавшей звезды перестало скрежетать и двигаться.

-- Теперь жди любого блага, -- объяснял всем Чепурный. --

Тут тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся, и

птицы могут заговорить, как отживевшие дети, -- коммунизм дело

нешуточное, он же светопреставление!

Чепурный лег на землю, забыл про ночь, опасность и пустой

Чевенгур и вспомнил то, чего он никогда не вспоминал, -- жену.

Но под ним была степь, а не жена, и Чепурный встал на ноги.

-- А может, это какая-нибудь помощь или машина

Интернационала, -- проговорил Кеша. -- Может, это чугунный

кругляк, чтоб давить самокатом буржуев... Раз мы здесь воюем,

то Интернационал тот о нас помнит...

Петр Варфоломеевич Вековой, наиболее пожилой большевик, снял

соломенную шляпу с головы и ясно видел неизвестное тело, только

не мог вспомнить, что это такое. От привычки пастушьей жизни он

мог ночью узнавать птицу на лету и видел породу дерева за

несколько верст; его чувства находились как бы впереди его тела

и давали знать ему о любых событиях без тесного приближения к

ним.

-- Не иначе это бак с сахарного завода, -- произнес

Вековой, пока без доверия к самому себе. -- Бак и есть, от него

же камушки хрустели; это крутьевские мужики его волокли, да не

доволокли... Тяжесть сильней жадности оказалась -- его бы

катить надо, а они волокли...

Земля опять захрустела -- бак тихо начал поворачиваться и

катиться в сторону большевиков. Обманутый Чепурный первым

добежал до движущегося бака и выстрелил в него с десяти шагов,

отчего железная ржавь обдала ему лицо. Но бак катился на

Чепурного и прочих навалом -- и большевики начали отступать от

него медленным шагом. Отчего двигался бак -- неизвестно, потому

что он скрежетал по сухой почве своим весом и не давал догадке

Чепурного сосредоточиться на нем, а ночь, склонившаяся к утру,

лишила степь последней слабости того света, что раньше исходил

от редких зенитных звезд.

Бак замедлился и начал покачиваться на месте, беря какой-то

сопротивляющийся земляной холмик, а затем и совсем стих в

покое. Чепурный, не думая, хотел что-то сказать и не мог этого

успеть, услышав песню, начатую усталым грустным голосом

женщины:

Приснилась мне в озере рыбка,

Что рыбкой я была...

Плыла я далеко-далеко,

Была я жива и мала...

И песня никак не кончилась, хотя большевики были согласны ее

слушать дальше и стояли еще долгое время в жадном ожидании

голоса и песни. Песня не продолжалась, и бак не шевелился --

наверное, существо, поющее внутри железа, утомилось и легло

вниз, забыв слова и музыку.

-- Слушаете? -- сразу спросил Жеев, еще не показавшись

из-за бака: иначе бы его могли убить, как внезапного врага.

-- Слушаем, -- ответил Чепурный. -- А еще она петь не

будет?

-- Нет, -- сообщил Жеев. -- Она три раза уже пела. Я их уже

который час пасу хожу. Они там толкают внутри, а бак

поворачивается. Раз стрелял в бак, да это напрасно.

-- А кто же там такой? -- спросил Кеша.

-- Неизвестно, -- объяснил Жеев. -- Какая-нибудь полоумная

буржуйка с братом -- до вас они там целовались, а потом брат ее

отчего-то умер, и она одна запела...

-- То-то она рыбкой захотела быть, -- догадался Чепурный.

-- Ей, стало быть, охота жить сначала! Скажи пожалуйста!

-- Это непременно, -- подтвердил Жеев.

-- Что ж нам теперь делать? -- рассуждал со всеми

товарищами Чепурный. -- У нее голос трогательный, а в Чевенгуре

искусства нету... Либо ее вытащить, чтоб она отживела?

-- Нет, -- отверг Жеев. -- Она слишком теперь слабосильная

и еще -- полоумная... Питать ее тоже нечем -- она буржуйка.

Будь бы она баба, а то так -- одно дыханье пережитка... Нам

нужно сочувствие, а не искусство.

-- Как будем? -- спросил Чепурный всех.

Все молчали, ибо взять буржуйку или бросить ее -- не имело

никакой полезной разницы.

-- Тогда -- бак в лог, и тронемся обратно -- мыть полы, --

разрешил загадку Чепурный. -- А то Прокофий теперь далеко

уехал. Завтра может пролетариат явиться.

Восьмеро большевиков уперлись руками в бак и покатили его

прочь, в обратную от Чевенгура даль, где через версту

начиналось понижение земли, кончавшееся обрывом оврага. Во все

время движения бака внутри его каталась какая-то мягкая

начинка, но большевики спешили, давали баку ускорение и не

прислушивались к замолкшей полоумной буржуйке. Скоро бак пошел

своим ходом -- начался степной уклон к оврагу, и большевики

остановились от своей работы.

-- Это котел с сахарного завода, -- оправдал свою память

Вековой, -- а я все думал, что это такое за машина.

-- Ага, -- сказал Чепурный. -- Стало быть, это был котел,

ну, пускай вертится -- без него обойдемся...

-- А я думал, это так себе, мертвый кругляк, -- произнес

Кеша. -- А это, оказывается, котел!

-- Котел, -- сказал Вековой. -- Клепаная вещь.

Котел еще катился по степи и не только не затихал от

расстояния, но еще больше скрежетал и гудел, потому что

скорость его нарастала быстрее покинутого пространства.

Чепурный присел наземь, подслушивая конец котлу. Гул его

вращения вдруг сделался неслышным -- это котел полетел по

воздуху с обрыва оврага на его дно и приткнулся через полминуты

мирным тупым ударом в потухший овражный песок, будто котел

поймали чьи-то живые руки и сохранили его.

Чевенгурцы успокоились и начали возвращаться обратно по

степи, которая уже посерела от приближения света будущего дня.

Кирей спал по-прежнему у последнего плетня Чевенгура,

положив голову на лопух и сам же обняв себе шею -- за

отсутствием второго человека. Мимо Кирея прошли люди, а Кирей

их не слышал, обращенный сном в глубину своей жизни, откуда ему

в тело шел греющий свет детства и покоя.

Чепурный и Жеев остались в крайних домах и начали в них мыть

полы холодной колодезной водой. Другие шесть чевенгурцев прошли

дальше, чтобы выбрать для убранства более лучшие дома. В

темноте горниц работать было неудобно, от имущества исходил

какой-то сонный дух забвения, и во многих кроватях лежали

возвратившиеся кошки буржуев; тех кошек большевики выкинули вон

и заново перетряхивали постели, удивляясь сложному белью,

ненужному для уставшего человека.

До света чевенгурцы управились только с восемнадцатью

домами, а их в Чевенгуре было гораздо больше. Затем они сели

покурить и с/и'дя заснули, прислонившись головой либо к

кровати, либо к комоду, либо просто нагнувшись обросшей головой

до вымытого пола. Большевики в первый раз отдыхали в домах

мертвого классового врага и не обращали на это внимания.

Кирей проснулся в Чевенгуре одиноким -- он не знал, что

ночью все товарищи возвратились. В кирпичном доме тоже не

оказалось никого -- значит, Чепурный либо далеко погнался за

бандитами, либо умер от ран со всеми сподвижниками где-нибудь в

неизвестной траве.

Кирей впрягся в пулемет и повез его на ту же околицу, где он

сегодня ночевал. Солнце уже высоко взошло и освещало всю

порожнюю степь, где не было пока никакого противника. Но Кирей

знал, что ему доверено хранить Чевенгур и весь коммунизм в нем