Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 54 из 82)

-- целыми; для этого он немедленно установил пулемет, чтобы

держать в городе пролетарскую власть, а сам лег возле и стал

приглядываться вокруг. Полежав сколько мог, Кирей захотел

съесть курицу, которую он видел вчера на улице, однако бросить

пулемет без призора недопустимо -- это все равно что передать

вооружение коммунизма в руки белого противника, -- и Кирей

полежал еще некоторое время, чтобы успеть выдумать такую охрану

Чевенгура, при которой можно уйти на охоту за курицей.

"Хоть бы курица сама ко мне пришла, -- думал Кирей. -- Все

равно я ее ведь съем... И верно Прошка говорит -- жизнь кругом

не организована. Хотя у нас теперь коммунизм: курица сама

должна прийти..."

Кирей поглядел вдоль улицы -- не идет ли к нему курица.

Курица не шла, а брела собака; она скучала и не знала, кого ей

уважать в безлюдном Чевенгуре; люди думали, что она охраняла

имущество, но собака покинула имущество, раз ушли из дома люди,

и вот теперь брела вдаль -- без заботы, но и без чувства

счастья. Кирей подозвал ту собаку и обобрал ее шерсть от

репьев. Собака молча ожидала своей дальнейшей участи, глядя на

Кирея пригорюнившимися глазами. Кирей привязал собаку ремнем к

пулемету и спокойно ушел охотиться за курицей, потому что в

Чевенгуре никаких звуков нет -- и Кирей всюду услышит голос

собаки, когда в степи покажется враг или неизвестный человек.

Собака села у пулемета и пошевелила хвостом, обещая этим свою

бдительность и усердие.

Кирей до полудня искал свою курицу, и собака все время

молчала перед пустой степью. В полдень из ближнего дома вышел

Чепурный и сменил собаку у пулемета, пока не пришел Кирей с

курицей.

И еще два дня чевенгурцы мыли полы и держали открытыми окна

и двери домов, чтобы полы сохли, а буржуазный устоявшийся

воздух освежался ветром степи. На третий день пришел пешком в

Чевенгур опрятный человек с палочкой, не убитый Киреем лишь

ради старости, и спросил у Чепурного: кто он такой?

-- Я член партии большевиков, -- сообщил Чепурный. -- А

здесь коммунизм.

Человек посмотрел на Чевенгур и произнес:

-- Я вижу. А я инструктор птицеводства из Почепского УЗО.

Мы в Почепском уезде хотим развести плимутроков, так я сюда

пришел к хозяевам -- не дадут ли они нам петушка да пару

курочек на племя... У меня есть казенная бумага о повсеместном

содействии моему заданию. Без яйца наш уезд не подымется...

Чепурный хотел бы дать этому человеку петушка и двух курочек

-- все ж Советская власть просит, -- но не видел этой птицы на

чевенгурских дворах и спросил Кирея, есть ли живые куры в

Чевенгуре.

-- Больше курей тут нету, -- сказал Кирей. -- Была намедни

одна, так я ее всю скушал, а были бы, так я и не горевал бы...

Человек из Почепа подумал.

-- Ну, тогда извиняюсь... Теперь напишите мне на обороте

мандата, что командировку я выполнил -- кур в Чевенгуре нет.

Чепурный прислонил бумажку к кирпичу и дал на ней

доказательство: "Человек был и ушел, курей нету, они истрачены

на довольствие ревотряда. Предчевревкома _Чепурный_".

-- Число поставьте, -- попросил командированный из Почепа.

-- Такого-то месяца и числа: без даты времени ревизия опорочит

документ.

Но Чепурный не знал сегодняшнего месяца и числа -- в

Чевенгуре он забыл считать прожитое время, знал только, что

идет лето и пятый день коммунизма, и написал: "Летом 5 ком."

-- Ага-с, -- поблагодарил куровод. -- Этого достаточно,

лишь бы знак был. Благодарю вас.

-- Вали, -- сказал Чепурный. -- Кирей, проводи его до края,

чтоб он тут не остался.

Вечером Чепурный сел на завалинок и стал ожидать захода

солнца. Все чевенгурцы возвратились к кирпичному дому, убрав на

сегодня сорок домов к прибытию пролетариата. Чтобы наесться,

чевенгурцы ели полугодовалые пироги и квашеную капусту,

заготовленные чевенгурской буржуазией сверх потребности своего

класса, надеясь на бессрочную жизнь. Невдалеке от Чепурного

сверчок, житель покоя и оседлости, запел свою скрежещущую

песнь. Над рекой Чевенгуркой поднялась теплота вечера, точно

утомленный и протяжный вздох трудящейся земли перед наступавшею

тьмою покоя.

"Теперь скоро сюда надвинутся массы, -- тихо подумал

Чепурный. -- Вот-вот -- и зашумит Чевенгур коммунизмом, тогда

для любой нечаянной души тут найдется утешение в общей

обоюдности..."

Жеев во время вечера постоянно ходил по огородам и полянам

Чевенгура и рассматривал места под ногами, наблюдая всякую

мелочь жизни внизу и ей сожалея. Перед сном Жеев любил

потосковать об интересной будущей жизни и погоревать о

родителях, которые давно скончались, не дождавшись, своего

счастья и революции. Степь стала невидимой, и горела только

точка огня в кирпичном доме как единственная защита от врага и

сомнений. Жеев пошел туда по умолкшей, ослабевшей от тьмы траве

и увидел на завалинке бессонного Чепурного.

-- Сидишь, -- сказал Жеев. -- Дай и я посижу -- помолчу.

Все большевики-чевенгурцы уже лежали на соломе на полу,

бормоча и улыбаясь в беспамятных сновидениях. Один Кеша ходил

для охраны вокруг Чевенгура и кашлял в степи.

-- Отчего-то на войне и в революции всегда люди видят сны,

-- произнес Жеев. -- А в мирное время того нет: спят себе все

как колчушки.

Чепурный и сам видел постоянные сны и поэтому не знал --

откуда они происходят и волнуют его ум. Прокофий бы объяснил,

но его сейчас нет, нужного человека.

-- Когда птица линяет, то я слышал, как она поет во сне, --

вспомнил Чепурный. -- Голова у нее под крылом, кругом пух --

ничего не видно, а смирный голос раздается...

-- А что такое коммунизм, товарищ Чепурный? -- спросил

Жеев. -- Кирей говорил мне -- коммунизм был на одном острове в

море, а Кеша -- что будто коммунизм умные люди выдумали...

Чепурный хотел подумать про коммунизм, но не стал, чтобы

дождаться Прокофия и самому у него спросить. Но вдруг он

вспомнил, что в Чевенгуре уже находится коммунизм, и сказал:

-- Когда пролетариат живет себе один, то коммунизм у него

сам выходит. Чего ж тебе знать, скажи пожалуйста, -- когда надо

чувствовать и обнаруживать на месте! Коммунизм же обоюдное

чувство масс; вот Прокофий приведет бедных -- и коммунизм у нас

усилится, -- тогда его сразу заметишь...

-- А определенно неизвестно? -- допытывался своего Жеев.

-- Что я тебе, масса, что ли? -- обиделся Чепурный. --

Ленин и то знать про коммунизм не должен, потому что это дело

сразу всего пролетариата, а не в одиночку... Умней пролетариата

быть не привыкнешь...

Кеша больше не кашлял в степи -- он услышал вдалеке грудной

гул голосов и притаился в бурьяне, чтобы точнее угадать

прохожих. Но скоро гул стих, и лишь раздавалось еле слышное

волнение людей на одном месте -- без всякого звука шагов,

словно люди те имели мягкие босые ноги. Кеша пошел было вдаль

-- сквозь чевенгурский бурьян, где братски росли пшеница,

лебеда и крапива, -- но скоро возвратился и решил дождаться

света завтрашнего дня; из бурьяна шел пар жизни трав и колосьев

-- там жила рожь и кущи лебеды без вреда друг для друга, близко

обнимая и храня одно другое, -- их никто не сеял, им никто не

мешал, но настанет осень -- и пролетариат положит себе во щи

крапиву, а рожь соберет вместе с пшеницей и лебедой для зимнего

питания; поглуше в степи самостоятельно росли подсолнухи,

гречиха и просо, а по чевенгурским огородам -- всякий овощ и

картофель. Чевенгурская буржуазия уже три года ничего не сеяла

и не сажала, надеясь на светопреставление, но растения

размножились от своих родителей и установили меж собой особое

равенство пшеницы и крапивы: на каждый колос пшеницы -- три

корня крапивы. Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда

говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и

цветов, отчего всем беднякам обеспечено обильное питание без

вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому чевенгурцы

видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама

дарит неимущему едоку все питательное и необходимое; в свое

время Чевенгурский ревком взял на заметку покорность

побежденной природы и решил ей в будущем поставить памятник --

в виде дерева, растущего из дикой почвы, обнявшего человека

двумя суковатыми руками под общим солнцем.

Кеша сорвал колос и начал сосать сырое мякушко его тощих

неспелых зерен, а затем выбросил изо рта, забыв вкус пищи: по

заросшему чевенгурскому тракту мягко зашелестела повозка и

голос Пиюси командовал лошадью, а голос Прошки пел песню:

Шумит волна на озере,

Лежит рыбак на дне,

И ходит слабым шагом

Сирота во сне...

Кеша добежал до фаэтона Прокофия и увидел, что они с Пиюсей

ехали порожние -- без всякого пролетариата.

Чепурный сейчас же поднял на ноги всех задремавших

большевиков, чтобы торжественно встретить явившийся пролетариат

и организовать митинг, но Прокофий сказал ему, что пролетариат

утомился и лег спать до рассвета на степном кургане с

подветренной стороны.

-- Что он, с оркестром сюда идет и со своим вождем или так?

-- спросил Чепурный.

-- Завтра, товарищ Чепурный, ты сам его кругом увидишь, --

сообщил Прокофий, -- а меня не беспокой: мы с Пашкой Пиюсей

верст тыщу проехали --

степное море видали и ели белугу... Я тебе потом все доложу и

сформулирую.

-- Так ты, Прош, спи, а я к пролетариату схожу, -- с

робостью сказал Чепурный.

Но Прокофий не согласился.

-- Не трожь его, он и так мученый... Скоро солнце взойдет,

и он сойдет с кургана в Чевенгур...

Всю остальную ночь Чепурный просидел в бессонном ожидании --

он потушил лампу, чтобы не волновать спавших на кургане

расходом ихнего керосина, и вынул знамя Чевревкома из чулана.

Кроме того, Чепурный вычистил звезду на своем головном уборе и