Смекни!
smekni.com

Чевенгур 2 (стр. 58 из 82)

-- А кто же вы-то будете?

-- Мы -- ревком, высший орган революции в уезде, -- с

точностью ответил Прокофий. -- Нам даны ревнародом особые

правомочия в пределах нашей революционной совести.

-- Так, стало быть, вы тоже умнейшие, что бумагу пишут д/о'

смерти вперед?

-- вслух догадался старик.

-- Стало быть, так, -- с полномочным достоинством

подтвердил Прокофий.

-- Ага, -- благодарно произнес старик. -- А я стоял-чуял,

что вы добровольно сидите -- дела вам сурьезного не дают.

-- Нет-нет, -- говорил Прокофий, -- мы здесь всем городом и

уездом беспрерывно руководим, вся забота за охрану революции

возложена на нас. Понял, старик, отчего ты в Чевенгуре

гражданином стал? От нас.

-- От вас? -- переспросил старик. -- Тогда вам от нас

спасибо.

-- Не за что, -- отверг благодарность Прокофий. --

Революция -- наша служба и обязанность. Ты только слушайся

наших распоряжений, тогда -- жив будешь и тебе будет отлично.

-- Стой, товарищ Дванов, -- не увеличивай своей должности

вместо меня, -- серьезно предупредил Чепурный. -- Пожилой

товарищ делает нам замечание по вопросу необходимого стыда для

власти, а ты его затемняешь. Говори, товарищ прочий!

Старик сначала помолчал -- во всяком прочем сначала

происходила не мысль, а некоторое давление темной теплоты, а

затем она кое-как выговаривалась, охлаждаясь от истечения.

-- Я стою и гляжу, -- сообщил старик, что видел. -- Занятье

у вас слабое, а людям вы говорите важно, будто сидите на бугре,

а прочие -- в логу. Сюда бы посадить людей болящих --

переживать свои дожитки, которые уж по памяти живут: у вас же

сторожевое, легкое дело. А вы люди еще твердые -- вам бы надо

потрудней жить...

-- Ты что, председателем уезда хочешь стать? -- впрямую

спросил Прокофий.

-- Боже избавь, -- застыдился старик. -- Я в

сторожах-колотушечниках сроду не ходил. Я говорю -- власть дело

неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать, а вы же все

годные.

-- А что годным делать? -- вел старика Прокофий, чтобы

довести его до диалектики и в ней опозорить.

-- А годным, стало быть, жить: в третье место не денешься.

-- А для чего жить? -- плавно поворачивал Прокофий.

-- Для чего? -- остановился старик -- он не мог думать

спешно. -- Пускай для того, чтобы на живом кожа и ногти росли.

-- А ногти для чего? -- сужал старика Прокофий.

-- А ногти же мертвые, -- выходил старик из узкого места.

-- Они же растут изнутри, чтоб мертвое в середине человека не

оставалось. Кожа и ногти всего человека обволакивают и берегут.

-- От кого? -- затруднял дальше Прокофий.

-- Конечно, от буржуазии, -- понял спор Чепурный. -- Кожа и

ногти --

Советская власть. Как ты сам себе не можешь сформулировать?

-- А волос -- что? -- поинтересовался Кирей.

-- Все равно что шерсть, -- сказал старик, -- режь железом,

овце не больно.

-- А я думаю, что зимой ей будет холодно, она умрет, --

возразил Кирей. -- Я однова, мальчишкой был, котенка остриг и в

снег закопал -- я не знал, человек он или нет. А потом у

котенка был жар и он замучился.

-- Я так в резолюции формулировать не могу, -- заявил

Прокофий. -- Мы же главный орган, а старик пришел из

ненаселенных мест, ничего не знает и говорит, что мы не

главные, а какие-то ночные сторожа и нижняя квалификация, куда

одних плохих людей надо девать, а хорошие пусть ходят по

курганам и пустым районам. Эту резолюцию и на бумаге написать

нельзя, потому что бумагу делают рабочие тоже благодаря

правильному руководству власти.

-- Ты постой обижаться, -- остановил гнев Прокофия старик.

-- Люди живут, а иные работают в своей нужде, а ты сидишь и

думаешь в комнате, будто они тебе известные и будто у них

своего чувства нету в голове.

-- Э, старик, -- поймал наконец Прокофий. -- Так вот что

тебе надо! Да как же ты не поймешь, что нужна организация и

сплочение раздробленных сил в одном определенном русле! Мы

сидим не для одной мысли, а для сбора пролетарских сил и для их

тесной организации.

Пожилой пролетарий ничем не убедился:

-- Так раз ты их собираешь, -- стало быть, они сами друг

друга хотят. А я тебе и говорю, что твое дело верное, --

значит, тут и всякий, у кого даже м/о'чи нет, управится; в

ночное время -- и то твое дело не украдут...

-- Либо ты хочешь, чтоб мы по ночам занимались? --

совестливо спросил Чепурный.

-- Пока вам охота -- так лучше по ночам, -- разрешил

прочий-старик. --

Днем пеший человек пойдет мимо, ему ничего -- у него своя

дорога, а вам от него будет срам: сидим, дескать, мы и

обдумываем чужую жизнь вместо самог/о' живого, а живой прошел

мимо и, может, к нам не вернется...

Чепурный поник головой и почувствовал в себе жжение стыда:

как я никогда не знал, что я от должности умней всего

пролетариата? -- смутно томился Чепурный. -- Какой же я умный,

когда -- мне стыдно и я боюсь пролетариата от уважения!

-- Так и формулируй, -- после молчания всего ревкома сказал

Чепурный Прокофию. -- Впредь назначать заседания ревкома по

ночам, а кирпичный дом освободить под пролетариат.

Прокофий поискал выхода.

-- А какие основания будут, товарищ Чепурный? Они мне для

мотивировки нужны.

-- Основания тебе? Так и клади... Стыд и позор перед

пролетариатом и прочими, живущими днем. Скажи, что маловажные

дела, наравне с неприличием, уместней кончать в невидимое

время...

-- Ясно, -- согласился Прокофий. -- Ночью человек получает

больше сосредоточенности. А куда ревком перевести?

-- В любой сарай, -- определил Чепурный. -- Выбери какой

похуже.

-- А я бы, товарищ Чепурный, предложил храм, -- внес

поправку Прокофий. -- Там больше будет противоречия, а здание

все равно для пролетариата неприличное.

-- Формулировка подходящая, -- заключил Чепурный. --

Закрепляй ее. Еще что есть в бумаге? Кончай скорее, пожалуйста.

Прокофий отложил все оставшиеся дела для личного решения и

доложил лишь одно -- наиболее маловажное и скорое для

обсуждения.

-- Еще есть организация массового производительного труда в

форме субботников, для ликвидации разрухи и нужды рабочего

класса, это должно воодушевлять массы вперед и означает собою

великий почин.

-- Чего -- великий почин? -- не расслышал Жеев.

-- Понятно, почин коммунизма, -- пояснил Чепурный, --

отсталые районы его со всех концов начинают, а мы кончили.

-- Покуда кончили, давай лучше не начинать, -- сразу

предложил Кирей.

-- Кирюша! -- заметил его Прокофий. -- Тебя кооптировали,

ты и сиди.

Старик-прочий все время видел на столе бугор бумаги: значит,

много людей ее пишут -- ведь рисуют буквы постепенно и на

каждую идет ум, -- один человек столько листов не испортит,

если б один только писал, его бы можно легко убить, значит --

не один думает за всех, а целая толика, тогда лучше откупиться

от них дешевой ценой и уважить пока.

-- Мы вам задаром тот труд поставим, -- уже недовольно

произнес старик, -- мы его по дешевке подрядимся стронуть,

только далее его не обсуждайте, это же одна обида.

-- Товарищ Чепурный, у нас налицо воля пролетариата, --

вывел следствие из слов старика Прокофий.

Но Чепурный только удивился:

-- Какое тебе следствие, когда солнце без большевика

обойдется! В нас же есть сознание правильного отношения к

солнцу, а для труда у нас нужды нет. Сначала надо нужду

организовать.

-- Чего делать -- найдем, -- пообещал старик. -- Людей у

вас мало, а дворов много, -- может, мы дома потесней перенесем,

чтобы ближе жить друг к другу.

-- И сады можно перетащить -- они легче, -- определил

Кирей. -- С садами воздух бывает густей, и они питательные.

Прокофий нашел в бумагах доказательство мысли старика: все,

оказывается, уже было выдумано вперед умнейшими людьми,

непонятно расписавшимися внизу бумаги и оттого безвестными,

осталось лишь плавно исполнять свою жизнь по чужому записанному

смыслу.

-- У нас есть отношение, -- просматривал бумаги Прокофий,

-- на основании которого Чевенгур подлежит полной

перепланировке и благоустройству. А вследствие того -- дома

переставить, а также обеспечить прогон свежего воздуха

посредством садов, -- определенно надлежит.

-- Можно и по благому устройству, -- согласился старик.

Весь Чевенгурский ревком как бы приостановился -- чевенгурцы

часто не знали, что им думать дальше, и они сидели в ожидании,

а жизнь в них шла самотеком.

-- Где начало, там и конец, товарищи, -- сказал Чепурный,

не зная, что он будет говорить потом. -- Жил у нас враг

навстречу, а мы его жиляли из ревкома, а теперь вместо врага

пролетариат настал, либо мы его жилять должны, либо ревком не

нужен.

Слова в Чевенгурском ревкоме произносились без направления к

людям, точно слова были личной естественной надобностью

оратора, и часто речи не имели ни вопросов, ни предложений, а

заключали в себе одно удивленное сомнение, которое служило

материалом не для резолюций, а для переживаний участников

ревкома.

-- Кто мы такие? -- впервые думал об этом вслух Чепурный.

-- Мы -- больше ничего как товарищи угнетенным людям стран

света! И нам не надо отрываться из теплого потока всего класса

вперед либо стоять кучей -- как он хочет, а класс тот целый мир

сделал, чего ж за него мучиться и думать, скажи пожалуйста? Это

ему -- такая обида, что он нас в остатки сволочи смело

зачислит! Здесь мы и покончим заседание -- теперь все понятно и

у всех на душе тихо.

Старик-прочий временами болел ветрами и потоками -- это

произошло с ним от неравномерного питания: иногда долго не

бывало пищи, тогда, при первом случае, приходилось ее есть

впрок, но желудок благодаря этому утомлялся и начинал страдать

извержениями. В такие дни старик отлучал себя ото всех людей и

жил где-нибудь нелюдимо. С жадностью покушав в Чевенгуре,

старик еле дождался конца заседания ревкома и сейчас же ушел в