- Зачем вы нагрубили мисс Ван-Кампен? - спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.
- Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.
- Она сказала, что вы требовательны и грубы.
- Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?
- Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.
- А что он там делает? Купается в озере?
- Нет. У него там клиника.
- Почему же не возьмут другого врача?
- Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет. Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по-итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь-моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.
- Мисс Ван-Кампен велела подлить сюда немного хересу, - сказала она. - Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями - большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.
- Она замечательная женщина, - сказал я, - поблагодарите ее от меня.
- Я сейчас принесу вам поужинать.
- Не стоит, - сказал я. - Я не голоден.
Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул. Глава четырнадцатая
Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто-то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.
- Доброе утро, - сказала она. - Ну, как спали?
- Хорошо, благодарю вас, - сказал я. - Нельзя ли позвать ко мне парикмахера?
- Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. - Она открыла шкаф и показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. - Я и другую бутылку из-под кровати тоже поставила туда, - сказала она. - Почему вы не попросили у меня стакан?
- Я боялся, что вы не позволите мне пить.
- Я бы и сама выпила с вами.
- Вот это вы молодец.
- Вам вредно пить одному, - сказала она. - Никогда этого не делайте.
- Больше не буду.
- Ваша мисс Баркли приехала, - сказала она.
- Правда?
- Да. Она мне не нравится.
- Потом понравится. Она очень славная.
Она покачала головой. - Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. - Она умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. - Приподнимите руку, - сказала она. - Вот так, хорошо.
- Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?
- Сейчас скажу швейцару. - Она вышла и скоро вернулась. - Швейцар пошел за ним, - сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.
Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и воздерживался от разговора.
- Что же вы молчите? Рассказывайте новости, - сказал я.
- Какие новости?
- Все равно какие. Что слышно в городе?
- Теперь война, - сказал он. - У неприятеля повсюду уши. - Я оглянулся на него. - Пожалуйста, не вертите головой, - сказал он и продолжал брить. - Я ничего не скажу.
- Да что с вами такое? - спросил я.
- Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. - Берегитесь, - сказал он. - Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он вернул мне деньги.
- Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
- Убирайтесь к черту!
- С вашего разрешения, - сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.
- Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
- Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.
- Что, этот парикмахер сумасшедший?
- Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.
- О, господи, - сказал я.
- Xa-xa-xa, - захохотал швейцар. - Вот потеха! "Только пошевелись он, говорит, и я бы ему..." - Швейцар провел пальцем по шее. - Xa-xa-xa! - Он никак не мог удержаться от смеха. - А когда я сказал ему, что вы не австриец! Xa-xa-xa!
- Xa-xa-xa, - сказал я сердито. - Вот была бы потеха, если б он перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.
- Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца. Xa-xa-xa!
- Xa-xa-xa, - сказал я. - Убирайтесь вон. Он вышел, и мне было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.
Она вошла в комнату и подошла к постели.
- Здравствуйте, милый! - сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.
- Здравствуйте! - сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.
- Милая моя, - сказал я. - Как хорошо, что вы приехали.
- Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.
- Вы должны остаться, - сказал я. - Вы прелесть. - Я был как сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.
- Не надо, - сказала она. - Вы еще нездоровы.
- Я здоров. Иди ко мне.
- Нет. Вы еще слабы.
- Да. Ничего я не слаб. Иди.
- Вы меня любите?
- Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.
- Слышите, как сердце бьется?
- Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.
- Вы меня правда любите?
- Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.
- Ну, хорошо, но только на минутку.
- Хорошо, - сказал я. - Закрой дверь.
- Нельзя. Сейчас нельзя.
- Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.
Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.
Она спросила:
- Теперь ты веришь, что я тебя люблю?
- Ты моя дорогая, - сказал я. - Ты останешься здесь. Тебя никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.
- Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так нельзя.
- Ночью можно.
- Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при посторонних.
- Я буду осторожен.
- Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?
- Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.
- Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый, правда.
- Возвращайся сейчас же.
- Я вернусь, как только можно будет.
- До свидания.
- До свидания, хороший мой.
Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.
- Доктор приезжает, - сказала она. - Он звонил с Комо.
- Когда он будет здесь?
- Он приедет вечером.
Глава пятнадцатая
До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он применил местную анестезию, или, как он говорил, "замораживание", от которого ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.
Рентгеновский кабинет был при Ospedale Maggiore (1), и доктор, который делал просвечивание, был шумный, ловкий и веселый. Пациента поддерживали за плечи, так что он сам мог видеть на экране самые крупные из инородных тел. Снимки должны были прислать потом. Доктор попросил меня написать в его записной книжке мое имя, полк и что-нибудь на память. Он объявил, что все инородное - безобразие, мерзость, гадость. Австрийцы просто сукины дети. Скольких я убил? Я не убивал ни одного, но мне очень хотелось сказать ему приятное, и я сказал, что убил тьму австрийцев. Со мной была мисс Гэйдж, и доктор обнял ее за талию и сказал, что она прекраснее Клеопатры. Понятно ей? Клеопатра - бывшая египетская царица. Да, как бог свят, она прекраснее. Санитарная машина отвезла нас обратно, в наш госпиталь, и через некоторое время, после многих перекладываний с носилок на носилки, я наконец очутился наверху, в своей постели. После обеда прибыли снимки; доктор пообещал, что, как бог свят, они будут готовы после обеда, и сдержал обещание. Кэтрин Баркли показала мне снимки. Они были в красных конвертах, и она вынула их из конвертов, и мы вместе рассматривали их на свет.