- Мне он не так понравился, как тебе. Но он, должно быть, хороший врач.
- Иди ко мне, Кэтрин. Слышишь? - сказал я.
- Нельзя. А как хорошо было ночью!
- А нельзя тебе взять дежурство и на эту ночь?
- Я и буду дежурить, вероятно. Но только ты меня не захочешь.
- Захочу.
- Не захочешь. Тебе еще никогда не делали операции. Ты не знаешь, какое у тебя будет самочувствие.
- Знаю. Очень хорошее.
- Тебя будет тошнить, и тебе не до меня будет.
- Ну, тогда иди ко мне сейчас.
- Нет, - сказала она. - Мне нужно вычертить кривую твоей температуры, милый, и приготовить тебя.
- Значит, ты меня не любишь, раз не хочешь прийти.
- Какой ты глупый! - Она поцеловала меня. - Ну вот, кривая готова. Температура все время нормальная. У тебя такая чудесная температура.
- А ты вся чудесная.
- Нет, нет. Вот у тебя температура чудесная. Я страшно горжусь твоей температурой.
- Наверно, у всех наших детей будет замечательная температура.
- Боюсь, что у наших детей будет отвратительная температура.
- А что нужно сделать, чтобы приготовить меня для Валентини?
- Пустяки, только это не очень приятно.
- Мне жаль, что тебе приходится с этим возиться.
- А мне нисколько. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой до тебя дотрагивался. Я глупая. Я взбешусь, если кто-нибудь до тебя дотронется.
- Даже Фергюсон?
- Особенно Фергюсон, и Гэйдж, и эта, как ее?
- Уокер?
- Вот-вот. Слишком много здесь сестер. Если не прибудут еще раненые, нас переведут отсюда. Здесь теперь четыре сестры.
- Наверное, прибудут еще. Четыре сестры не так уж много. Госпиталь большой.
- Надеюсь, что прибудут. Что мне делать, если меня захотят перевести отсюда? А ведь так и будет, если не прибавится раненых.
- Я тогда тоже уеду.
- Не говори глупостей. Ты еще не можешь никуда ехать. Но ты поскорее поправляйся, милый, и тогда мы с тобой куда-нибудь поедем.
- А потом что?
- Может быть, война кончится. Не вечно же будут воевать?
- Я поправлюсь, - сказал я. - Валентини меня вылечит.
- Еще бы, с такими-то усами! Только знаешь, милый, когда тебе дадут эфир, думай о чем-нибудь другом - только не о нас с тобой. А то ведь под наркозом многие болтают.
- О чем же мне думать?
- О чем хочешь. О чем хочешь, только не о нас с тобой. Думай о своих родных. Или о какой-нибудь другой девушке.
- Нет.
- Ну, тогда читай молитву. Это произведет прекрасное впечатление.
- А может быть, я не буду болтать.
- Возможно. Не все ведь болтают.
- Вот я и не буду.
- Не хвались, милый. Пожалуйста, не хвались.
Ты такой хороший, не нужно тебе хвалиться.
- Я ни слова не скажу.
- Опять ты хвалишься, милый. Совсем тебе ни к чему хвалиться. Просто, когда тебе скажут дышать глубже, начни читать молитву, или стихи, или еще что-нибудь. Тогда все будет хорошо, и я буду гордиться тобой. Я вообще горжусь тобой. У тебя такая чудесная температура, и ты спишь, как маленький мальчик, обнимаешь подушку и думаешь, что это я. А может быть, не я, а другая? Какая-нибудь итальянская красавица?
- Нет, ты.
- Ну конечно, я. И я тебя очень люблю, и Валентини приведет твою ногу в полный порядок. Как хорошо, что мне не придется быть при этом.
- А ты будешь дежурить ночью?
- Да. Но тебе будет все равно.
- Увидим.
- Ну, вот и все, милый. Теперь ты совсем чистый, и снаружи и внутри. Скажи мне вот что: сколько женщин ты любил в своей жизни?
- Ни одной.
- И меня нет?
- Тебя - да.
- А скольких еще?
- Ни одной.
- А скольких - как это говорят? - скольких ты знал?
- Ни одной.
- Ты говоришь неправду.
- Да.
- Так и надо. Ты мне все время говори неправду. Я так и хочу. Они были хорошенькие?
- Я ни одной не знал.
- Правильно. Они были очень привлекательные?
- Понятия не имею.
- Ты только мой. Это верно, и больше ты никогда ничей не был. Но мне все равно, если даже и не так. Я их не боюсь. Только ты мне не рассказывай про них. А когда женщина говорит мужчине про то, сколько это стоит?
- Не знаю.
- Ну конечно, ты не знаешь. А она говорит ему, что любит его? Скажи мне. Я хочу знать.
- Да. Если он этого хочет.
- А он говорит ей, что любит ее? Скажи. Это очень важно.
- Говорит, если хочет.
- Но ты никогда не говорил? Верно?
- Нет.
- Нет, верно? Скажи мне правду.
- Нет, - солгал я.
- Ты не говорил, - сказала она. - Я так и знала, что ты не говорил. Ты милый, и я тебя очень, очень люблю.
Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.
- Значит, так? - сказала Кэтрин. - Она говорит все, что ему хочется?
- Не всегда.
- А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду делать все, что ты пожелаешь, и ты никогда не захочешь других женщин, правда? - Она посмотрела на меня радостно. - Я буду делать то, что тебе хочется, и говорить то. что тебе хочется, и тогда все будет чудесно, правда?
- Да.
- Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего бы тебе хотелось сейчас?
- Иди ко мне.
- Хорошо. Иду.
- Ты моя очень, очень, очень любимая, - сказал я.
- Вот видишь, - сказала она. - Я делаю все, что ты хочешь.
- Ты у меня умница.
- Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен.
- Ты умница.
- Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь ты.
- Милая.
- Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?
- Нет.
- Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.
Глава семнадцатая
Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после все равно" как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел мисс Гэйдж, и она спросила:
- Ну, как?
- Лучше, - сказал я.
- Он прямо чудо сделал с вашим коленом.
- Сколько это длилось?
- Два с половиной часа.
- Я говорил какие-нибудь глупости?
- Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.
Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно, кто дежурит эту ночь.
В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень из Джорджии, работник Красного Креста, больной малярией, славный парень из Нью-Йорка, тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший парень, который вздумал отвинтить колпачок от дистанционной трубки австрийского снаряда, чтобы взять себе на память. Это был комбинированный шрапнельно-фугасный снаряд, какими австрийцы пользовались а горах: шрапнель с дистанционной трубкой двойного действия.
Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что она без конца готова была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот, а тот, который отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только при крайней необходимости, и все свободное от работы время она проводила со мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали, то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон. Фергюсон была славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один брат в пятьдесят второй дивизии, а другой - в Месопотамии и что она очень привязана к Кэтрин Баркли.
- Придете к нам на свадьбу, Ферджи? - спросил я ее как-то.
- Вы никогда не женитесь.
- Женимся.
- Нет, не женитесь.
- Почему?
- Поссоритесь до свадьбы.
- Мы никогда не ссоримся.
- Еще успеете.
- Мы никогда не будем ссориться.
- Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И никто не женится.
Я протянул к ней руку.
- Не трогайте меня, - сказала она. - Я и не думаю плакать. Может быть, у вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.
- Ничего с ней не случится.
- Ну, так смотрите. Надеюсь, что у вас все обойдется. Сейчас вам хорошо.
- Сейчас нам чудесно.
- Так вот, не ссорьтесь и чтобы с ней ничего не случилось.
- Ладно.
- Смотрите же. Я не желаю, чтоб она осталась с младенцем военного времени на руках.
- Вы славная девушка, Ферджи.
- Ничего не славная. Не подлизывайтесь ко мне. Как ваша нога?
- Прекрасно.
- А голова? - Она дотронулась пальцами до моей макушки. Ощущение было такое, как если трогают затекшую ногу.
- Голова меня никогда не беспокоит.
- От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не беспокоит?
- Нет.
- Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.
- Вот, возьмите, - сказал я.
- Вы должны попросить ее, чтоб она на время отказалась от ночных дежурств. Она очень устает.
- Хорошо. Я ее попрошу.
- Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить свою очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.
- Хорошо.
- Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до полудня.
- Этого можно было ожидать.
- Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.
- Я бы и сам хотел.
- Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.
- Я ее уговорю.
- Что-то не верится.
Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.
- Что случилось?
- Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс Баркли отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый вид. Почему она так долго в ночной смене?
Мисс Гэйдж посмотрела на меня.
- Я ваш друг, - сказала она. - Ни к чему вам так со мной разговаривать.
- Что вы хотите сказать?
- Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?
- Выпейте со мной вермуту.
- Хорошо. Но потом я сразу же уйду. - Она достала бутылку из шкафа и поставила на столик стакан.
- Вы берите стакан, - сказал я. - Я буду пить из бутылки.
- За ваше здоровье! - сказала мисс Гэйдж.
- Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?
- Просто скрипела на эту тему. Она называет вас "наш привилегированный пациент".
- Ну ее к черту!