Через несколько мгновений самка поравнялась с нами,
детеныш плыл рядом. К счастью для нас, он держался у левых
плавников матери, именно с той стороны, где была наша шлюпка.
Гарпун полетел. Смертельно раненный китенок остался неподвижен
на воде. Бедная мать тоже остановилась. Не давая ей времени
опомниться, Коффен, в свою очередь, пустил гарпун, глубоко
впившийся в ее тело.
- Хорошо задета! - крикнул он.
Но вместо того, чтобы остаться около своего детеныша, как
мы того ожидали, мать высоко выпрыгнула из воды, со страшным
шумом упала снова в воду и бросилась вперед, таща за собою до
звонкости натянутый канат. Канат уже стал похож на проволоку.
Мы снова очутились на буксире. Наша лодка летела по морю еще
быстрее, чем в первый раз.
Мы скоро потеряли из виду и старого самца и детеныша. Наш
флаг постепенно скрывался из глаз и, когда раненая самка
соизволила остановиться, совершенно исчез из поля нашего
зрения.
Остановившись, мы начали подтягивать канат. На этот раз мы
были более осторожны. Мы все понимали, как велика опасность,
зная, что нет ничего ужаснее, чем самка, у которой убили
детеныша.
Мы беспрепятственно подобрались к ней, она была совершенно
неподвижна. Мы сочли ее мертвой, так как она потеряла много
крови. Но она не была мертва. Когда мы приблизились к ней
настолько, чтобы поразить копьем, мы заметили конвульсивные
сокращения мускулов на спине, и тут же ее хвост взвился вверх.
-Берегитесь удара хвоста! - закричал рулевой. - Она сейчас
нырнет! Берегитесь, чтобы она не разбила лодку!
Пока он кричал, кашалот поднял на воздух почти
перпендикулярно всю заднюю часть тела и, быстро погрузившись
головой вниз, исчез из глаз.
Мы знали об угрожающей нам опасности и при команде "На
весла!" налегли на них, как люди, спасающие свою жизнь.
И вправду речь шла о спасении жизни, но, увы, было
поздно... Через минуту мы почувствовали сильный толчок,
сопровождаемый треском. Мне показалось, что что-то рухнуло и я
падаю, но только не вниз, а вверх. Едва мелькнула у меня эта
мысль, как я почувствовал, что лечу вниз, потом погружаюсь в
воду так глубоко, что уже задыхаюсь.
Судя по тому, как глубоко я ушел под воду, я, должно быть,
был высоко подброшен в воздух, но как я тонул и как выплывал,
уже не помню. И вот я очутился на поверхности. Протерев глаза,
полные соленой воды, я огляделся
кругом, ища шлюпку.
Шлюпки не было! А мои товарищи? Что случилось с ними? На
поверхности воды не было видно признака ни шлюпки, ни живых
существ, ни даже трупов. Кашалот, разбив нашу лодку, тоже исчез
в безднах моря. В безбрежном просторе я был один. Так, по
крайней мере, мне казалось.
Ветер начал свежеть, поверхность моря покрылась рябью. То
здесь, то там на гребнях волн показывалась пена.
Конечно, эти волны мешали мне видеть останки нашей шлюпки.
Я был уверен, что она разбита вдребезги, а мои товарищи
сброшены в море. Все они умели плавать, значит, они здесь,
где-то рядом, борются с волнами. Я закричал что было силы.
Ответа нет. Большая морская птица с криком пролетела надо мною.
Время от времени я напрягался, чтобы возможно выше поднять
над водой голову и осмотреться вокруг. Я родился, так сказать,
в глуши лесов, но вблизи протекала большая река, и я сделался
отичным пловцом. Поэтому я без особенного страха взвешивал
обстоятельства, надеясь, что увижу на волнах какой-нибудь
обломок нашей шлюпки и легко воспользуюсь им.
В то время, когда мы кончали с самцом, к нам изо всех сил
спешили две шлюпки. Надежда на их помощь тоже ободряла меня, и
я поплыл в том направлении, где рассчитывал найти "Летучее
облако". Но скоро я понял, что мои надежды были иллюзией: пока
я плыл, то обдумывал свое положение и понял, что достичь
корабля вплавь невозможно. И в самом деле, даже когда мы
добивали кашалота, силуэты шлюпок были едва заметны, а потом и
самка увлекла нас очень далеко вперед. Мое искусство плавать
было бесполезно. "Летучее облако" было слишком далеко, я не
смог бы достичь его, даже если бы меня вела какая-нибудь
небесная звезда или огни, зажженные на мачтах "Летучего
облака". Солнце заходило, и приближение ночи навело меня на эту
мысль о звездах и огнях.
По примерному расчету меня отделяли от корабля миль
двенадцать. Двенадцать миль! Я ни за что не смог бы их
преодолеть! Я начинал чувствовать что-то похожее на отчаяние.
Я сделал последнее усилие, чтобы еще раз оглядеть пенные
гребни волн. Потом лег на спину, на этот раз полный отчаяния.
Мне теперь было безразлично, продолжать плыть или исчезнуть в
пучинах океана.
Некоторое время, с сердцем, исполненным тоски, я оставался
почти неподвижен, изредка только делая необходимые движения,
чтобы удерживаться на воде. Но вскоре, считая смерть
неизбежной, я решил прекратить свои мучения и погрузиться с
головой. Готов ли я был к самоубийству? Если да, то разве ужас
положения не смягчал моего греха? Не могу уверить вас, что в
эти минуты я предавался таким философским размышлениям. Я думал
о доме, о братьях, сестрах, особенно о матери. Никогда я не
сознавал так ясно всей правоты ее доводов и справедливости ее
упреков, которыми она осыпала меня за неповиновение. О, зачем я
не послушал ее предостережений! Только теперь я понял их
мудрость.
Не могу определить, сколько времени я предавался этим
мыслям. Я был как во сне, только инстинкт самосохранения
заставлял меня двигаться, воля здесь была ни при чем. Но я
хорошо, даже слишком хорошо, помню то, что вывело меня из этого
оцепенения. Это был труп человека с огромной раной, нанесенной
холодным оружием. Волна пронесла его передо мною, прямо перед
глазами, но я видел только его спину. Подхваченный волной, я
обогнал его и увидел его лицо: это был Билл, наш рулевой. В
ужасе от этого страшного зрелища, я быстро отвернулся и
очутился лицом к лицу с другим потерпевшим крушение. Но этот не
был мертв, по грудь в воде, он держался прямо, вероятно на
каком-нибудь обломке. Высокая волна подняла его, и я увидел,
что он сидит верхом на толстом бревне. Бревно было явно
обломком нашей шлюпки. Что касается самого человека, то это был
Коффен. Он еще держал в руке копье, которым готовился ударить
самку, когда был сброшен в море. Это копье старинного образца,
случайно попавшее в шлюпку, было так широко на конце, что
Коффен пользовался им как веслом. Я не мог удержать радостного
крика и, собрав все силы, поплыл прямо к Лиджу Коффену. Я
считал себя спасенным.
Прошло всего несколько мгновений, и я убедился в своей
ошибке. Когда я подплыл настолько близко, что уже мог
разглядеть выражение лица Коффена, я увидел, что он стремится
избежать встречи со мной, потому что он стал усиленно грести,
чтобы увеличить расстояние, разделяющее нас. Его лоб омрачился,
а на лице без труда читалось: "Тебе здесь делать нечего".
Но мое положение было не таково, чтобы я дал себя
спровадить, вопрос, как и для него, стоял о спасении жизни, и я
не хотел упустить единственный шанс. Я еще раз напряг силы и
поплыл к обломку. Он заметил это и, перестав грести своим
копьем, поднял его над головой. Если бы я не понял этого
угрожающего жеста, то его слова рассеяли бы все мои сомнения.
- Назад! - крикнул он глухим и зловещим голосом. - Если
приблизитесь, вы мертвец! Назад, в море, если дорожите жизнью!
Взгляд его глубоко запавших глаз, угрожающий тон, страшное
красноречие жеста - все ясно говорило о его решимости ударить
меня копьем, если я приближусь к нему на расстояние удара.
Нечто еще более убедительное наглядно показывало мне ожидающую
меня участь, если я не позабочусь о себе. Капризная волна опять
нанесла на меня труп Билла, бросив его между мною и Коффеном.
Когда Коффен заметил это, он резким жестом показал на труп и
сказал:
- Вы видите это? Он сам виноват в своей смерти. Он хотел
сесть рядом со мною. Но бревно может выдержать только одного, я
принужден был сказать ему об этом. Но нет, он настаивал, и я
должен был спасать свою жизнь... Вы поймете меня без слов, у
вас есть глаза, чтобы видеть. Еще раз предупреждаю, не
приближайтесь!
Я дошел до предела отчаяния, чтобы не бояться угроз, но
его страшное признание заставило меня похолодеть от ужаса. Я
перестал гнаться за ним и удовольствовался тем, что лишь
удерживался на поверхности.
Чтобы избежать соседства с несчастным Биллом, я поплыл.
Скорее какой-то инстинкт, чем воля, заставил меня издали
следить за Коффеном, хотя ни малейшей надежды на помощь не
оставалось. Было очевидно, что он не может помочь мне, не
рискуя погибнуть сам. Я все еще видел его нахмуренный лоб,
суровое безжалоствное лицо, крепко сжатые губы. Он
действительно мог убить меня, если бы я к нему приблизился.
Тем не менее я продолжал следовать за ним, благоразумно
держась на почтительном расстоянии от грозного оружия, которому
он нашел такое страшное употребление.
4. ПОМНИТЕ БИЛЛА!
Почти десять минут я плыл за Коффеном. Он направлялся все
прямо, кое-как помогая себе копьем, и я следовал за ним с такой
легкостью, что иногда мне казалось, будто меня тащат на
буксире. Мы продвигались вперед, сохраняя между собою одно и то
же расстояние. Мы не обменялись больше ни единым словом, но
каждый раз, когда он оборачивался ко мне, я видел на лице его
все то же холодное, неумолимое выражение.
Я думаю, для него было бы большим облегчением, если бы я
пошел ко дну. Я же, уверенный в своем искусстве плавать и в
своей природной силе, думал, что смогу плыть за ним до
бесконечности. Но все чаще спрашивал себя: для чего? Да, для
чего? Однако словно какой-то необъяснимый магнит влек меня