Может быть, само слово Фаерия ближе всего переводится словом
Магия<$Fсм. ниже, стр. >, но это магия особого духа и силы,
бесконечно далеких от вульгарных приемов трудолюбивых ученых-магов.
Здесь есть одно условие: если в сказке и присутствует какая-либо
сатира, то можно насмехаться над чем угодно, кроме одного - самой
магии. В волшебной сказке магия должна восприниматься всерьез,
нельзя ни смеяться над ней, ни объяснять ее. Восхитительным примером
подобной серьезности является средневековая поэма "Сэр Гавейн и
Зеленый Рыцарь".
Но даже если мы будем использовать такие расплывчатые и
неопределенные пределы, становится очевидным, что многие, даже
опытные в таких делах люди, употребляли термин "волшебная сказка"
очень неаккуратно. Достаточно одного взгляда в эти вышедшие недавно
книги, претендующие на то, чтобы быть сборниками "волшебных сказок",
чтобы увидеть, что сказки о фэйри, о волшебных семействах любого из
домов, или даже о гномах и гоблинах составляют лишь небольшую часть
их содержания. Этого, как мы убедились, и следовало ожидать. Но
многие книги содержат также такие сказки, которые не имеют ни
прямого, ни косвенного отношения к Фаерии, и потому на самом деле
не должны включаться в такие сборники.
Я приведу один-два примера того, что бы я вычеркнул, и это поможет
понять, чем не является волшебная сказка. Это также может подвести
нас ко второму вопросу: где истоки волшебной сказки?
Сборников волшебной сказки теперь множество. В Англии, однако, никто не может соперничать в популярности, полноте, в общих достоинствах с двенадцатью томами двенадцати разных цветов, составленных Эндрю Лангом. Первый том вышел более семидесяти лет тому назад (в 1889 г.) и все еще переиздается. Большая часть из вошедших в это собрание сказок выдержала испытание временем более-менее безупречно. Я не буду анализировать конкретные сказки, хотя их анализ мог бы оказаться очень интересным, но я замечу вскользь, что ни одна из сказок в этой "Голубой книге Волшебных сказок" не является именно сказкой про "фэйри", хотя некоторые и упоминают их. Большая часть сказок взята из французских источников: в каком-то смыле достойный выбор для того времени, да и для настоящего времени тоже, (хотя и не в моем вкусе, поскольку я не очень люблю эти сказки сейчас и они не особенно привлекали меня в детстве). Во всяком случае, влияние Шарля Перро, с тех пор как "Сказки Матушки Гусыни" впервые были переведены на английский в восемнадцатом веке, и все подобные выдержки из огромного склада "Сказки из старых времен..." стали широко известны, столь велико, что, я полагаю, если сейчас вы попросите назвать какую-нибудь волшебную сказку, то скорее всего вам назовут одну из этих французских вещиц, такую, как "Кот в сапогах", "Золушка" или "Красная шапочка". Впрочем, некоторые сразу же вспоминают "Сказки братьев Гримм".
Но что можно сказать о появлении в "Голубой книге" сказки
"Путешествие в Лилипутию"? Я могу сказать так: это не
волшебная сказка, ни в том виде, как автор написал ее, ни в том виде,
в котором она включена в книгу, пересказанная Мэри Кенделл. Ей нет
никакого резона быть здесь. Боюсь, что ее включили в книгу просто
потому, что лилипутянцы - маленькие, даже крошечные - и это
единственное, чем они примечательны. Но в Фаерии, как и в нашем
мире, миниатюрность - не более чем случайность. Пигмеи имеют к
Фаерии не большее отношение, чем патагонцы. Я исключаю эту сказку не
потому, что она написана с сатирическим умыслом: сатира, потстоянно
или изредка, может стречаться и в настоящих волшебных сказках, и
традиционные сказки часто были сатирическими в свое время, хотя
теперь это уже невозможно заметить. Я исключаю ее не потому, что
этот, может быть, один из самых блестящих, образец сатиры
принадлежит к совсем другому классу сказок - к сказкам о
путешествиях. Такие сказки повествуют обо многих чудесах, но это
чудеса, которые можно увидеть в нашем мире смертных людей, в
каких-нибудь областях нашего собственного пространства и времени;
они отделены от нас только расстоянием. Сказка о Гулливере имеет не
больше прав на место в книге волшебных сказок, чем анекдоты Барона
Мюнхгаузена, или, скажем, "Первые люди на Луне" и "Машина времени"
Уэллса. Вообще-то, у элоев и морлоков больше прав быть включенными в
эту книгу, чем у лилипутянцев. Лилипуты - просто люди, сардонически
рассматриваемые с высоты крыши, а элои и морлоки живут в бездне
времени, такой глубокой, что она накладывает чары на них; и хотя они
произошли от нас, можно вспомнить, что древний английский поэт
однажды выводил ильфа, того самого эльфа, через Каина от
Адама. <$Fсм. Беовульф, стр.111-112>
Эти чары расстояния, особенно расстояния во времени, ослабляются
только нелепостью и неправдоподобностью самой Машины Времени. Но мы
видим на этом примере одну из главных причин того, почему границы
волшебной сказки неизбежно сомнительны. Волшебство Фаерии не
заканчиваетася в ней, его сила - в его действиях: среди них и то,
что оно удовлетворяет самые изначальные человеческие желания. Одно
из таких желаний - желание обозревать глубины пространства и
времени. Другое (как мы позже увидим) - способность к общению с
иными живыми существами. Сказка может, таким образом, иметь дело с
удовлетворением этих желаний как с участием и без каких-то машин,
так и магии, и в той степени, в какой она достигает в этом успеха,
она приближается к качеству и духу волшебной сказки.
Далее, после сказок о путешествиях, я хотел бы также вычеркнуть или исключить из рассмотрения любые сказки, которые используют механику Сна, сновидений человека, чтобы объяснить происхождение содержащихся в них чудес. В конце концов, даже если пересказываемый сон во всех остальных отношениях является настоящей волшебной сказкой, я все равно буду считать целое негодным: также как хорошую картину в уродливой рамке. Действительно, нельзя сказать, что сны не связаны с Фаерией. Во сне выходят на волю странные силы разума. В некоторых снах человек на время может овладеть силами Фаерии, силами, которые, даже если они задуманы как сказка, могут создать живые формы и цвета, видимые глазом. Настоящий сон может, наверное, иногда быть волшебной сказкой, может достичь почти эльфийской легкости и мастерства - пока он снится. Но если проснувшийся писатель говорит вам, что его сказка - только приснившаяся ему история, он умышленно подменяет главное желание, живущее в серде Фаерии - реализацию воображаемого чуда независимо от понимания его разумом. Как часто говорят о фэйри (правда это или нет, я не знаю), что они - мастера иллюзий, что они обманывают людей своими "фантазиями", но это абсолютно другое дело. Это их предназначение. Такие фокусы случаются в сказках, где сами фэйри совсем не являются иллюзией, поскольку за фантазией существуют реальные желания и силы, независимо от разума и намерений людей.
В любом случае, настоящая волшебная сказка, в отличие от тех
случаев, когда эта форма используется для каких-то меньших или
качественно низших целей, должна представляться как "правда". Я
сейчас перейду к объяснению, что значит "правда" в данном случае, но
следует сначала отметить, что поскольку волшебная сказка имеет дело
с "чудесами", она не укладывается ни в какие рамки и не подгоняется
ни под какие механические схемы, предполагающие, что вся сказка в
целом - это вымысел или иллюзия. Сама сказка, конечно, может быть
настолько хороша, что этими рамками можно пренебречь. Она так же
может быть удачной и занимательной как сказка-сон. Таковы сказки
Льюиса Кэролла про Алису, с обрамляющими их снами и
сновидениями-превращениями. По этой и по другим причинам они не
являются волшебными сказками.<$Fсм. примечание А>.
Есть другой тип сказок о чудесах, которые я бы исключил из категории волшебных сказок, опять же не потому, что не люблю их: просто они принадлежат к другому типу, и их можно назвать "басни о животных". Я возьму пример из сборника волшебных сказок Ланга. "Обезьянье сердце" - сказка народа суахили, включенная в "Сиреневую книгу сказок". В этой сказке злая акула обманула обезьяну и увезла ее на спине в свою страну, они успели проплыть почти половину пути, когда обязьяна поняла, что повелителю акул нужно ее сердце, чтобы вылечиться от - лезни. Обезьяна перехитрила акулу, сказав, что ее сердце осталось дома, в сумке, которая висит на дереве.
Конечно, существует связь между баснями о животных и волшебными
сказками. В настоящих волшебных сказках звери, птицы и другие сдания часто разговаривают, как люди. Отчасти (обычно редко) это чудо коренится в одном из главных "желаний", лежащих в самом серд Фае- рии, - желании людей сохранять общность с другими живыми щества- ми. Но речь животных в баснях, развившихся в отдельную веь литера- туры, слабо связана с этим желанием, и часто эти корни уже полностью забыты. Волшебное понимание собственного языка птиц,верей и де- ревьев - вот что гораздо ближе к действительным целям Фаерии. Но в сказках, где не затрагивается человек, или где герои и героини - животные, а мужчины и женщины, если они появляются, лишь второс- тепенные персонажи, и более того, где форма животного - лишь маска на человеческом лице, прием сатирика или проповедни, в таких сказ- ках мы имеем дело с басней, а не с волшебной сказкой, будь то "Лис Рейнард", или "Сказка матушки настоятельницы", и даже "Три поро- сенка". Большинство сказок Беатрикс Поттер лежат ближе к границам Фаерии, но все же за ее пределами - таково мое мнение.<$F"Моряк из Глочестера", может быть, ближе всех. Также близка к Фаерии и "Миссис Тиггивинкль", однако в этой сказке содержия намек на сновиде- ние-объяснение. "Ветер в ивах" я бы также отнес к разряду басен о животных.> Этим они обязаны по большей части их сильному моральному элементу: под ним я понимаю неотъемлемо присущую им морализацию, но любая аллегорическая знаковость не принадлежит этому элементу. "Кролик Питер" остается басней, хотя в этой сказке содержатся запреты, которые существуют и в Стране Волшебных сказок (вполне возможно, что запреты существуют повсюду во Вселенной, в любом ее плане и измерении).