- И впрямь - отправлю-ка я его, - решил Игнат.
И вот весной Игнат отправил сына с двумя баржами хлеба на Каму. Баржи вел пароход "Прилежный", которым командовал старый знакомый Фомы, бывший матрос Ефим, - теперь Ефим Ильич, тридцатилетний квадратный человек с рысьими глазами, рассудительный, степенный и очень строгий капитан.
Плыли быстро и весело, потому что все были довольны. Фома гордился впервые возложенным на него ответственным поручением. Ефим был рад присутствию молодого хозяина, который не делал ему за всякую оплошность замечаний, уснащенных крепкой руганью; а хорошее настроение двух главных лиц на судне прямыми лучами падало на всю команду. Отплыв от места, где грузились хлебом, в апреле -в первых числах мая пароход .уже прибыл к месту назначения и, поставив баржи у берега на якоря, стал рядом с ними. На Фоме лежала обязанность как можно скорее "дать хлеб и, получив платежи, отправиться в Пермь, где ждал его груз железа,, принятый Игнатом к доставке на ярмарку.
Баржи стали против большого села, прислонившегося к сосновому бору. Уже на другой день по прибытии, рано утром, на берегу явилась шумная толпа баб и мужиков, леших и конных; с криком, с песнями они рассыпались по палубам, и -в миг закипела работа. Спустившись в трюмы, бабы насыпали рожь в мешки, мужики, вскидывая мешки на плечи, бегом бегали по сходням на берег, а от берега к селу медленно потянулись подводы, тяжело нагруженные долгожданным хлебом. Бабы пели песни, мужики шутили и весело поругивались, матросы, изображая собою блюстителей порядка, покрикивали на работавших, доски сходень, прогибаясь под ногами, тяжело хлюпали по воде, а на берегу ржали лошади, скрипели телеги и песок под их колесами...
Только что взошло солнце, воздух был живительно свеж, густо напоен запахом сосны; спокойная вода реки, отражая ясное небо, ласково журчала, разбиваясь о пыжи судов и цепи якорей. Веселый, громкий шум труда, юная красота весенней природы, радостно освещенной лучами солнца, - всё было полно бодрой силы, добродушной и приятно волновавшей душу Фомы, возбуждая в нем новые, смутные ощущения и желания. Он сидел за столом на тенте парохода, пил чай с Ефимом и приемщиком хлеба, земским служащим, рыжеватым и близоруким господином в очках. Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал о том. как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его, глядя то на работу внизу, то на другой берег реки - высокий, желтый, песчаный обрыв, по краю которого стояли сосны. Там было безлюдно и тихо.
"Надо будет сьездить туда", - думал Фома. А до слуха его как будто откуда-то издали доносился беспокойный, неприятно резкий голос приемщика:
- Вы не поверите -дошло наконец до ужаса! Был такой случай: в Осе к одному интеллигенту приходит мужик и приводит с собой девицу, лет шестнадцати... "Что тебе?" -"Да вот, говорит, привел дочь вашему благородию..." - "Зачем?" - "Да, может, говорит, возьмете... человек вы холостой..." - "Как так? что такое?" -"Да водил, говорит, водил ее по городу, в прислуги хотел отдать - не берет никто... возьмите хоть в любовницы!" Понимаете? Он предлагает дочь свою, поймите! Дочь -в любовницы! Чёрт знает, что такое?! а? Тот, понятно, возмутился, накинулся на мужика, ругается... Но мужик резонно говорит ему: "Ваше благородие! что она мне по нынешним дням? Лишняя совсем... а у меня, говорит, трое мальчишек - они работники будут, их надо сохранить... дайте, говорит, десять рублей за девку-то, вот я и поправлюсь с мальчишками..." Каково, а? Просто ужас, говорю вам...
- Не хо -ро -шо! - вздохнул Ефим. -Так что голод -сказано -не тетка... У брюха, видите, свои законы...
А у Фомы этот рассказ вызвал какой-то непонятный ему огромный и щекочущий интерес к судьбе девочки, и юноша быстро спросил у приемщика:
- Что же он, барин-то этот, купил ее?
- Разумеется, нет! - укоризненно воскликнул приемщик.
- Ну и куда же ее девали?
- Нашлись добрые люди... пристроили...
- А-а! - протянул Фома и вдруг твердо и зло объявил: -Я бы этого мужика так вздул! Всю бы рожу ему разворотил! -и он показал приемщику большой, крепко сжатый кулак.
- За что? - болезненно громко вскричал приемщик, срывая с носа очки.
- Разве это можно -человека продавать?..
- Дико это, я согласен, но...
- Да еще -девушку! Я б ему дал десять рублей! Приемщик безнадежно махнул рукой и замолчал. Его жест смутил Фому, он поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе, определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему...
- Шевелись -живее! -звучно крикнул он вниз. Несколько голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них, - лицо женщины с черными . глазами,-- ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этой улыбки у него в груди что-то вспыхнуло и горячей волной полилось по жилам. Он оторвался от перил и снова подошел к столу, чувствуя, что щеки у него горят.
- Слушайте! - обратился к нему приемщик. - Телеграфируйте вы вашему отцу, - пусть он сбросит сколько-нибудь зерна на утечку! Вы посмотрите, сколько сорится, - а ведь тут каждый фунт дорог! Надо же это понимать!.. Ну уж папаша у вас...-кончил он с едкой гримасой.
- Сколько сбросить? -пренебрежительно и с удалью спросил Фома...- Желаете сто пуд? Двести?
- Это, - благодарю вас! - смущенно и радостно вскричал приемщик...-Если вы имеете право...
- Я - хозяин! - твердо сказал Фома. А про отца вы не можете так говорить -и корчить рожи!..
- Извините! И... я не сомневаюсь в ваших полномочиях... искренно благодарю вас... и вашего папашу от лица всех этих людей...
Ефим опасливо смотрел на молодого хозяина и, оттопырив губы, почмокивал ими, а хозяин с гордым лицом слушал быструю речь приемщика, крепко пожимавшего ему руку.
- Двести! Это -по-русски, молодой человек! Вот я сейчас и объявлю мужичкам о вашем подарке. Вы увидите, как они будут благодарны...
И он громко крикнул вниз:
- Ребята! Вот хозяин жертвует двести пудов...
-- Триста! - перебил его Фома.
- Триста пудов... Спасибо! Триста пудов зерна, ребята!
Но эффект получился слабый. Мужики подняли головы кверху и молча снова опустили их, принявшись за работу. Несколько голосов нерешительно и как бы нехотя проговорили:
- Спасибо... Дай тебе господи... Покорнейше благодарим...
А кто-то весело и пренебрежительно крикнул:
- Это что! А вот ежели бы водчонки по стакашку... была бы милость -правильная! А хлеб не нам -он земству...
- Эх! Они не понимают! - смущенно воскликнул приемщик. - Вот я пойду объясню им...
Он исчез. Но Фому не интересовало отношение мужиков к его подарку: он видел, что черные глаза румяной женщины смотрят на него так странно и приятно. Они благодарили его, лаская, звали к себе, и, кроме их, он ничего не видал. Эта женщина была одета по-городскому - в башмаки, в ситцевую кофту, и ее черные волосы были повязаны каким-то особенным платочком. Высокая и гибкая, она, сидя на куче дров, чинила мешки, проворно двигая руками, голыми до локтей, и всё улыбалась Фоме.
- Фома Игнатьич! -слышал он укоризненный голос Ефима. - Больно уж ты форснул широко... ну, хоть бы пудов полсотни! А то -на -ко! Так что- смотри, как бы нам с тобой не попало по горбам за это...
- Отстань! - кратко сказал Фома.
- Мне что? Я молчу... Но как ты еще молод, а мне сказано "следи!" -то за недосмотр мне и попадет в рыло...
- Я скажу отцу...-сказал Фома.
- Мне -бог с тобой... ты тут хозяин...
- Отвяжись, Ефим!..
Ефим вздохнул и замолчал. А Фома смотрел на женщину и думал:
"Вот бы такую продавать привели... ко мне".
Сердце его учащенно билось. Будучи еще чистым физически, он уже знал, из разговоров, тайны интимных отношений мужчины к женщине. Он знал их под грубыми и зазорными словами, эти слова возбуждали в нем неприятное, но жгучее любопытство; его воображение упорно работало, но все-таки он не мог представить себе всего этого в образах, понятных ему. В душе он не верил, что отношения мужчины к женщине так просты и грубы, как о них рассказывают. Когда же, смеясь над ним, его уверяли, что -они именно таковы и не могут быть иными, он глуповато и смущенно улыбался, но все-таки думал, что не для всех людей .сношения с женщиной обязательны в таком постыдной форме: и что, наверное, есть что-нибудь более чистое, менее грубое и обидное для человека.
Теперь, любуясь на черноглазую работницу, Фома ясно ощущал именно грубое влечение к ней, - это было стыдно, страшно. А Ефим, стоя рядом, увещевающе говорил ему:
- Вот ты теперь смотришь на бабу, - так что не могу я молчать... Она тебе неизвестна, но как она --подмигивает, то ты по молодости такого натворишь тут, при твоем характере, что мы отсюда пешком по берегу пойдем... да еще ладно, ежели у вас штаны целы останутся...
- Что тебе надо? - спросил Фома, красный от смущения.
- Мне - ничего не надо... А тебе - надо меня слушать... По бабьим делам я вполне могу быть учителем... С бабой надо очень просто поступать - бутылку водки ей, закусить чего-нибудь, потом пару пива поставь и опосля всего - деньгами дай двугривенный. За эту цену она тебе всю свою любовь окажет как нельзя лучше...
- Врешь ты все! - тихо сказал Фома.
- Я-то вру? Как же я могу врать, ежели я эту штуку, может, до ста раз проделывал? Так что -ты вот поручи мне с ней дело вести... а? Я тебе с ней знакомство скручу...
-- Хорошо...-сказал Фома, чувствуя, что ему тяжело дышать и что-то давит ему горло...
- Ну вот... вечером я ее и приведу... Вплоть до вечера Фома ходил отуманенный, не замечая почтительных и заискивающих взглядов, которыми смотрели на него мужики. Ему было жутко, он чувствовал себя виновным пред кем-то, и всем, кто обращался к нему, отвечал приниженно ласково, точно извиняясь.
Вечером рабочие, собравшись на берегу у большого, яркого костра, стали варить ужин. Отблеск костра упал на реку красными и желтыми пятнами, они трепетали на спокойной воде и на стеклах окон рубки парохода, где сидел Фома в углу на диване. Он завесил окна и не зажег огня; слабый свет костра, проникая сквозь занавески, лег на стол, стену и дрожал, становясь то ярче, то ослабевая. Было тихо, только с берега доносились неясные звуки говора, да река чуть слышно плескалась о борта парохода. Фоме казалось, что в темноте, около него, кто-то притаился и подсматривает за ним... Вот -идут по сходням торопливо, тяжелыми шагами, - доски сходень звучно и сердито хлюпают о воду... Фома слышит смех и пониженный голос у двери рубки...