Они поспешили той же дорогой назад, на Малую Арнаутскую, и взяли новую партию "товара". Ранец на этот раз был так тяжел, что Петя его еле тащил.
Теперь мальчик, конечно, прекрасно понимал уже, какие это ушки. В другое время он бросил бы все и убежал домой. Но в этот день он, охваченный до самого дна души азартом опасности, гораздо более могущественным, чем азарт игры, ни за что не согласился бы оставить товарища одного. К тому же он не мог отказаться от славы Гаврика Одна мысль, что он будет лишен права рассказывать потом о своих похождениях, сразу заставила его пренебречь всеми опасностями.
Гаврик и Петя отправились обратно. Но как менился за это время город! Теперь он кипел.
Улицы то наполнялись бегущим в разные стороны народом, то вдруг пустели мгновенно, подметенные железной метелкой залпа.
Мальчики подходили уже к заставе, как вдруг Гаврик схватил Петю за руку и быстро втащил в ближайшую подворотню.
- Стой!
- Что?
Не выпуская Истиной руки, Гаврик осторожно выглянул ворот и тотчас отвалился назад, прижавшись спиной к стене под черной доской с фамилиями жильцов.
- Слышь, Петька... Дальше не пройдем... Там ходит тот самый черт, который мне ухи крутил... Смотри...
Петя на цыпочках подошел к воротам и выглянул. Возле заставы, мимо вывернутых чугунных решеток сквера и винтовок, составленных в козлы, по мостовой прогуливался господин в драповом пальто и каракулевой шляпе пирожком. Он повернулся, и Петя увидел бритое грубое лицо с мясистым носом. Что-то было в этом незнакомом лице очень знакомое. Где-то Петя его уже видел. Но где? Что-то мешало мальчику вспомнить. Может быть, мешала синева над верхней губой? И вдруг он вспомнил. Конечно, это был тот самый усатый с парохода "Тургенев", но только бритый, без усов. Он тогда врезался в памяти на всю жнь. Петя узнал бы его тысячи даже бритым.
- Усатый, - прошептал Петя, становясь рядом с Гавриком, ранцем к стенке. - Который ловил матроса. Только теперь без усов. Помнишь, я тебе говорил, а ты еще смеялся.
- Ишь, побрился, чтоб не узнали... Шкура... Он меня знает как облупленного, - сказал Гаврик с досадой. - Ни за что не пройдем.
- А может, пройдем?
- Смеешься?
Гаврик выглянул ворот.
- Ходит...
Гаврик сжал кулачок и стал со злостью грызть костяшки пальцев.
- А они тама сидят и дожидаются... У, дракон!
В наступившей на минуту полной и глубокой тишине восстания слышались отдаленные выстрелы. Их шум перекатывался где-то по крышам города.
- Слышь, Петька, - сказал вдруг Гаврик, - понимаешь, они тама сидят и даром дожидаются... без товара... Их тама всех перестреляют, очень просто... А я не могу идти, потому что этот черт непременно за мной прилипнет!
Злые слезы закипели на глазах Гаврика. Он сильно потянул носом, высморкался в землю и сердито посмотрел Пете в глаза:
- Чуешь, что я тебе говорю?
- Чую, - одними губами проговорил Петя, бледнея от этого сердитого, дружеского, настойчивого и вместе с тем умоляющего взгляда товарища.
- Сможешь пойтить один? Не сдрейфишь?
От волнения Петя не мог выговорить ни слова. Он крупно глотнул, кивнув головой. Воровато озираясь по сторонам и выглядывая ворот, Гаврик стал набивать Петины карманы своими мешочками.
- Слышь, все отдашь, весь т И что в ранце, отдашь, и что в карманах. А если поймаешься, молчи и отвечай, что нашел на улице и ничего не знаешь. Понял?
- Понял.
- Как только отдашь, так беги сюда обратно, я тебя буду тута дожидаться, в воротах. Понял?
- Понял.
С неудобно раздутыми карманами Петя, почти ничего не сознавая от страха и волнения, подошел к заставе.
- Куда лезешь, не видишь, что ли? - закричал усатый, бросаясь к мальчику.
- Дяденька, - захныкал Петя привычным тоненьким голосом Гаврика, - пожалуйста, пропустите, мы живем тут недалеко, на Александровском проспекте, в большом сером доме, мама очень беспокоится: наверное, думает, что меня убили.
И совершенно натуральные слезы брызнули его глаз, катясь по замурзанным пухлым щечкам. Усатый с отвращением посмотрел на маленькую фигурку приготовишки и взял Петю за ранец. Он подвел мальчика к обочине мостовой и слегка поддал коленом:
- Жарь!
Не чувствуя под собой ног, Петя побежал к вестному дому.
38 ШТАБ БОЕВИКОВ
Мальчик шмыгнул в ворота, стал пробираться через Проходя здесь час тому назад с Гавриком, Петя не испытывал особенного беспокойства. Тогда он чувствовал себя под надежной защитой друга, ловкого и опытного. Избавленный от необходимости думать самому, он был всего лишь послушным спутником, лишенным собственной воли. За него думал и действовал другой, более сильный.
Теперь мальчик был совершенно один. Он мог рассчитывать только на самого себя и ни на кого больше.
И тотчас в отсутствие Гаврика мир стал вокруг Пети грозным, громадным, полным скрытых опасностей.
Опасность пряталась в каменных арках внутренней галереи, среди зловещих ящиков и старой, поломанной мебели. Она неподвижно стояла посредине двора за шелковицей, ободранной зубами лошадей. Она выглядывала черной дыры мусорного ящика.
Все вещи вокруг мальчика приобретали преувеличенные размеры. Громадные казачьи лошади теснились, напирая на Петю золотисто-атласными танцующими крупами. Чудовищные хвосты со свистом били по ранцу. Чубатые казаки в синих шароварах с красными лампасами прыгали на одной ноге, вдев другую в стремя.
- Справа-а по три-и-и! - кричал осипший голос хорунжего.
Вырванная ножен шашка зеркальной дугой повисла в воздухе над приплюснутыми набекрень фуражками донцов.
Петя спустился в подвал.
Он долго шел ощупью в душном, но холодном мраке, дыша пыльным воздухом сараев. Ужас охватывал мальчика всякий раз, когда его ресницы задевала паутина, казавшаяся крылом летучей мыши. Наконец он выбрался на второй Здесь было пусто.
Только сейчас, среди этой небывалой пустоты, в полной мере ощутил Петя свое страшное одиночество. Он готов был броситься назад, но тысячи верст и тысячи страхов отделяли его от улицы, от Гаврика.
В щели между вторым и третьим двором стояла такая немыслимая тишина, что хотелось о всех сил кричать, не щадя горла. Кричать отчаянно, страстно, исступленно, лишь бы только не слышать этой тишины.
Такая тишина бывает лишь в промежутке между двумя выстрелами.
Теперь надо было сунуть в рот пальцы и свистнуть. Но вдруг Петя сообразил, что не умеет свистеть в два пальца. Плевать сквозь зубы давно научился, а свистеть - нет. Не сообразил. Забыл.
Мальчик неловко вложил в рот пальцы и дунул, но свиста не вышло. В отчаянии он дунул еще раз, о всех сил. Ничего. Только слюни и шипение.
Тогда Петя собрал все свои душевные силы и, зажмурившись, крикнул:
- Э-э!
Голос прозвучал совсем слабо. Но гулкое эхо тотчас наполнило пустую цистерну двора.
Однако никто не откликнулся. Тишина стала еще страшней.
Вверху что-то оглушительно щелкнуло, и вн полетело колено сбитой водосточной трубы, увлекая за собой куски кирпича, костыли, вестку.
- Э-э! Э-э! Э-э! Э-э! - закричал мальчик о всей мочи.
Наверху приоткрылся ставень, и выглянуло незнакомое лицо.
- Чего кричишь? Принес? Беги сюда наверх! Живенько!
И лицо скрылось.
Петя в нерешительности оглянулся. Но он был совершенно один, и не с кем было посоветоваться.
Вверху опять щелкнуло, и вн полетел большой кусок штукатурки, разбившейся вдребезги у самых Петиных ног.
Съежившись, мальчик бросился в дверь черного хода. Путаясь в полах слишком длинной, сшитой "на рост", шинели, он стал взбираться по гремучей железной лестнице наверх.
- Давай, давай, давай! - кричал сверху сердитый голос.
Тяжелый ранец больно колотил по спине. Раздутые карманы стесняли шаг. Сразу стало жарко. Фуражка внутри стала горячая и мокрая. Пот лился на брови, на глаза. Лицо пылало.
А раздраженный, умоляющий голос продолжал кричать сверху:
- Давай! же, ну тебя к черту!
Едва Петя, тяжело дыша и даже высунув от напряжения язык, добрался до площадки четвертого этажа, как его сразу схватил за плечи человек в хорошем, но грязном пальто с барашковым воротником, без шапки, с мокрыми волосам, прилипшими ко лбу.
Его франтоватые усики и бородка совершенно не соответствовали воспаленному простому, курносому лицу, осыпанному весткой.
Отчаянные, веселые и вместе с тем как бы испуганные глаза жарко блестели под побелевшими от вести колосистыми бровями. У него был вид человека, занятого какой-то очень трудной и, главное, очень спешной работой, от которой его оторвали.
Он ужасно торопился назад. Он схватил Петю сильными руками за плечи.
Мальчику показалось, что сейчас его будут трясти, как папа в минуту ярости. Петя даже присел от страха. Но человек ласково заглянул в глаза.
- Принес? - торопливым шепотом спросил он и, не дожидаясь ответа, втащил мальчика в пустую кухню какой-то квартиры, в глубине которой - Петя сразу это почувствовал - делалось что-то громадное и страшное, что обычно в квартире делаться не может.
Человек бегло осмотрел Петю и сразу же, не говоря ни слова, полез в его оттопыренные карманы. Он торопливо стал вытаскивать них грузные мешочки. Петя стоял перед ним, расставив руки.
Что-то было в этом незнакомом человеке с усиками и бородкой очень знакомое. Несомненно, где-то Петя его уже видел. Но где и когда?
Мальчик о всех сил напрягал память, но никак не мог вспомнить. Что-то ему мешало, сбивало с толку. Может быть, усики и бородка?
Между тем человек проворно вытащил карманов мальчика все четыре мешочка.
- Все? - спросил он.
- Нет, еще есть в ранце.
- Молодец, мальчик! - закричал человек. - Ай, спасибо! А еще гимназист!
Он в знак восторга крепко взялся за козырек Петиной фуражки и глубоко насунул ее мальчику по самые уши.
И тут Петя увидел возле самого носа закопченную, тухло пахнущую порохом коренастую руку с маленьким голубым якорем.
- Матрос! - воскликнул Петя.
Но в этот же миг в глубине квартиры что-то рухнуло. Рванулся воздух. С полки упала кастрюля. Матрос мягким, кошачьим движением бросился в коридор, успев крикнуть: